Страница 28 из 48
Управляющий ревел, он истекал кровью и всё так же корчился от боли, из глаз лились слёзы.
— Я понял, я всё понял, мэниер… Пощади, прошу… Пощади, я не знал, клянусь, — шевелились обескровленные губы, а сам он дрожал, как крыса. — Я разберусь, поубиваю всех, я клянусь.
— Где мои люди?
— Они не выходили ещё, мэниер. Вчера они сидели до поздней ночи… Они много пили… Я не знал. Я правда не знал, эта грязная шлюха продалась, она со всеми трахается… я не мог усмотреть. Но это моя вина. Простите, мэниер, я искуплю… Я всё возмещу.
Маар сжал кулаки. Ему хотелось просто убить, стереть в прах его и всех. То, что случилось, уже не исправить, и возместить нельзя.
— Девушка что была со мной, кто её забрал?
— Да, её увезли лойоны Груива ван Фоглата. Я посылал к вам, слуги стучали, но вы не проснулись. Я не думал… Простите! Мэниер, я ничего не мог сделать, ван Фоглат приказал… Его сын, я видел его, да, это был он. Он забрал её, увёз в повозке… Их двенадцать человек. Они уехали сразу, увезли её, я ничего не мог сделать! Пощадите! Я пытался спросить, но мне ничего не сказали… Я говорил, что эта девушка с вами, я предупреждал, я не знал, что в вино посыпано что-то… Они подослали кого-то из своих… Всё подстроили. Простите, мэниер! Простите… Клянусь, Барханом! Клянусь, что ничего не знал о том, что сотворила, эта…
Маар пихнул его от себя, тот отшатнулся и заорал, когда нож продрал ему ладонь до самых пальцев. Маару стало мерзко от всего: от крови, от грязи, от собственного гнева. Гнев затопил голову и давил на глаза, мешал думать. Маар плохо соображал, потому что перед глазами алела кровь, а ведь он должен думать ясно. Ошибаться нельзя.
— Выведи моего жеребца, немедленно, — отдал приказ, проходя мимо безжизненного тела служанки, посиневшей уже.
Её распахнутые глаза блестели, как стекло, в них отражалось золото монет.
Маар вихрем взметнулся по лестнице, вернулся в свою комнату, принялся быстро одеваться. Он не мог терять время на то, чтобы разбудить своих лойонов, каждый миг на счету, они уже верно достаточно далеко, и Маара выворачивало наизнанку, ослепляла бешенная ярость от этого осознания. Он изо всех сил держал себя в тисках, не мог выплеснуть всё наружу — асса́ру может пострадать. А он не может допустить ни единой царапины на её теле, на нежной бархатный коже. Маар будто погрузился в жерло
вулкана, кипящего лавой. Он не чувствовал ничего, кроме раздирающей боли внутри себя.
Он выехал за ворота, полоснув скакуна кнутом, беря направление в сторону Кронвила. Жеребец кинулся, чуя опасность от исга́ра, понёсся вперёд, погружаясь в метель. Маар порежет Хирса на куски и скормит тварям Бездны, если тот притронется к Истане. Мысли глушили и топили на самое дно вулкана, Маар задыхался и не слышал завывания бури, страшные для простого человека. Льдистый жёсткий снег обстреливал мчащегося всадника тонкими спицами, жеребец нёс его через лес той же дорогой, по которой они вчера прибыли. Маар ещё никогда не испытывал такой испепеляющего до самого основания ярости и чего-то, что не умещалось внутри него — боли, она, как камень, застряла в груди, ранила плоть острыми гранями, и дышать было трудно, да он и не дышал. В ушах нарастал шум, по телу прокатывались волны дрожи, он вглядывался в метель, ожидая увидеть всадников и ту повозку, в которой его асса́ру увозят от него, он, уничтожит всех и вытащит её из повозки, сожмёт в объятиях и увезёт, увезёт далеко за Излом, где до неё никто не сможет добраться. Или убьёт, чтобы не чувствовать этой бешеной тяги. Но мили пролетали за милями, а дорога оставалась безжизненной, пустовала, только стелилась белами вихрями метель, а внутри Маара ширилась пропасть, чёрная и ледяная. В висках всё ещё бешено стучала кровь. Никто не может забрать её у него. Маар никогда не испытывал такого отчаяния от потери. И одна мысли о том, что он может потерять её окончательно, вонзалась в спину кинжалом, буравя в нём огромную дыру. Сердце дергалось от того, что вдруг не услышит ещё раз её голоса, её тихих стонов под ним, не почувствует вкус кожи и гладкость волос, не войдёт в жаждущее только его горячее лоно. Он грозил оставить на её теле клеймо, лишить её воли, но вышло так, что это она выжгла внутри него своё имя, и эта рана горела огнем, убивала его. Лживая асса́ру проникла в его душу, став в ней хозяйкой. Маленькая хрупкая Истана, которая должна была умереть, стала самым ценным подарком в его жизни. И его, Маара, лишили её таким бесчестным путём. Нет, он не пощадит. Сожжёт дотла. Но вначале нужно успеть, нужно догнать. И догонит — другого выбора у него нет. Ему проще убить её, чем быть привязанным к асса́ру, об этом говорила ведьма Тхара, убить, чем следовать по пятам в погоне и лишаться ума. И он не знал, что сделает, когда найдёт её, прижмёт к себе или убьёт и умрёт сам. Исгар должен избавиться от неё, от этой тяги, сжигающей его изнутри, заставляющей его убивать за неё, оставлять своих людей, предавать того, кому давал клятву верности, нестись в бешенной погоне за ней. Но мысли о её смерти причиняли ему боль. Там, где то самое клеймо ныло и свербело, вынуждая корчиться в муках. Он должен был её убить. Должен… Как только понял, кто она, как только взял её, лишая девственности, как только узнал, что она убила его брата. Должен был и не смог. Потянул время. Потянул намного больше, чем нужно. И теперь от одной мысли, что они имели право сделать с ней что угодно, вытряхивало всё нутро, сжигало всё внутри огнём, обращая его в пепел, в ничто. Ненавистная Маару асса́ру была его узницей, пленницей, той, кого он хотел и кого жёстко трахал, а теперь стала чем-то большим. Стала необходимой потребностью. Будто у него отняли воздух, и теперь он задыхался. Маар хотел не только её тело, он хотел её душу, её мысли. Хотел, чтобы она думала о нём, ждала его, желала. Хотел, чтоб она была его вся. Чтоб произносила его имя, дышала с ним в унисон.
Представить не мог, что Фоглат отнимет её таким гнусным способом. И напрасно. Теперь они узнают, что она принадлежит ему. Но сейчас она в лапах этого ублюдка. Он
посмел зайти на его территорию таким гнилым способом и пожалеет. Маар поклялся, что пожалеет.
Истана у Хирса, и это сводило с ума. Чья-то похоть и вожделение по отношению к той, которая принадлежит ему, отравляли его. Вожделение к той, которую отметил собой, оставил на её теле следы своих пальцев, внутри её лона — своё семя, на коже — запах. Она в руках другого мужчины. Почему Маар не заклеймил её, чтобы все видели, что она его? Тогда никто не посмел бы протянуть к ней руки. Ревность хлестала с такой нещадной силой, что Маару казалось, его разорвёт, если сей же миг он не нагонит похитителей.
Представить не мог, что Фоглат перейдёт дозволенную ему черту. И напрасно. Теперь они узнают, что Истана принадлежит ему. Но сейчас она в лапах этого ублюдка. Он посмел зайти на его территорию, таким гнилым способом, и пожалеет.
Отряд двигался неутомимо. Даже когда забрезжил рассвет, воины Фоглата не останавливались на привалы. За ночь намело так, что переход через холмы стал почти непроходим — тащились через редколесье, погрязая в снегу. К городу мы продвигались слишком медленно, будто улитки — Кронвил далеко впереди.
Я сидела в повозке, сжавшись вся от холода: пронизывающий ветер залетал сквозняком в щели, и по моим плечам прокатывался озноб, ко всему страх скручивал нутро — мне ещё никогда внутри не было так беспокойно. Дурное предчувствие подкатывало к горлу комом, вынуждая хвататься за ручку и закрывать глаза, тянуть судорожно в себя воздух и ёжиться, передёргивая плечами, глубже погружаться в полубессознательное состояние. Я слышала окрики лойонов их переговоры, отдельные обрывки фраз, различая среди них голос Хирса. Лошади тянули повозку по ухабам очень медленно, и меня встряхивало внутри так, что звенело в голове. Вдруг повозка резко качнулась, и меня подбросило на сиденье, я охнула, больно ударилась затылком о брус, что-то хрустнуло на дне прямо под моими ногами, кажется, полозья. Крепкие мужицкие ругательства обрушались сразу со всех сторон, вынуждая очухаться. Лошади остановились, повозка ткнулась вперёд и замерла. Я прижалась к мутному, в ладонь, окошку, пытаясь рассмотреть хоть что-то, понять, что случилось, но увидела только тёмные силуэты, мелькавшие рядом. Да что же происходит?! Дёргаю ручку — заперто.