Подари мне надежду

Но если он не прекратит меня донимать, сорвусь с места, приеду в рекордно короткие сроки и начищу ему табло. Отвлекает же.

До обеда я весь в дыму и пене, аж искрюсь от напряжения. Но зато выполняю львиную долю намеченной работы. Мой заместитель бьёт копытом — не терпится скорее занять моё место. Женя — хороший парень. Исполнительный, серьёзный, чистый на руку. И, самое важное, не склонен заводить друзей среди коллег, от того его кандидатура подходит идеально. А мне радость, что не придётся тянуть кота за хвост и искать себе замену, теряя время.

Снова телефонный звонок, но уже на личный номер, и я хмурюсь, прочитав имя абонента на дисплее. Не знаю, какого чёрта я держу этот номер не в чёрном списке? Сам себе порой удивляюсь.

Телефон разрывается бравурным маршем, скачет и прыгает на полированной столешнице, а я сижу, глядя на него, и грызу карандаш.

Илья.

— Киреев… — удивляется, точно не мне звонил. Может быть, правда, ошибся номером?

А я молчу, как обиженная принцесса, ожидая, что скажет мой нежданный абонент.

Илья угадывает моё настроение и продолжает:

— Поговорить надо. Очень.

Я не знаю, о чём нам разговаривать. Мы давно уже не друзья. Враги? Вполне себе. Но не друзья. Мне давно уже отлично живётся без задушевных бесед с ним. Думаю, он тоже не скучал всё это время. Тогда, какой смысл?

— Правда, Влад, у меня серьёзный разговор. Не будь дерьмом, а?

— Как ты лихо всегда умел в свою сторону повернуть. Я уже и претендент на главную кучу дерьма. Ты не меняешься.

— Я пытаюсь. — Кажется, или в голосе что-то типа сожаления? У Ильи? Сожаление? Надо посмотреть сводку новостей. Вполне возможно, в соседнем лесу вымерла вся фауна. И флора до кучи. — Я рядом с Торговым центром. Подгребай к парковке. — И контрольный выстрел: — Пожалуйста.

Вешает трубку, а я минут пять пялюсь в одну точку перед собой, пытаясь понять, что чувствую. Но хрен мне, а не самоанализ, потому что этот звонок выбил у меня почву из-под ног. И положить бы болт на то, что Илья ждёт меня где-то — пусть дальше верится в своих проблемах, но что-то в его голосе навело на мысль, что выслушать сто́ит. Послать всегда успею.

Со временем ненависть к Илье превратилась в застаревший нарост на том участке души, где хранятся все светлые моменты детства и юности. С Маринкой мы о нём никогда не говорили, а сыну она не рассказывала о его героическом папаше. Предпочитала молчать, хотя Антон довольно настойчиво выпытывал. Мальчикам нужен отец, как пример, как образец. У Антона его не было, да и не очень-то Илья годится в примеры для подражания.

Ай, чёрт с ним.

Моё любопытство меня когда-нибудь точно погубит.

Хватаю со стола ключи, сигареты и выхожу на парковку. До конца перерыва ещё полчаса, можно потратить их на этого придурка.

Илья стоит, оперевшись спиной о свою машину, и смотрит куда-то в сторону. Он мало изменился за пятнадцать лет: такой же длинный и долговязый. Ноги, руки — километровые, но с возрастом оброс мясом настолько, что даже кадык не торчит. Хотя, вроде, снова похудел.

Время меняет всех, но внутри, до самой смерти, мы остаёмся такими же.

— Спасибо, что пришёл, — говорит, переводя на меня тяжёлый взгляд. Под почти чёрными “цыганскими” глазами залегли тени, а нос заострился.

Хм, странно.

— Какой-то ты вялый, — замечаю, останавливаясь рядом.

— Да чего-то бодрость меня оставила, — отмахивается и распахивает дверцу рядом с водительским сиденьем. — Запрыгивай, Киреев, в салон. Поедем пожрём. Я помню, ты любитель.

Я тоже много, что помню, но молчу, принимая предложение. Уж очень мне что-то не нравится потухший взгляд Ильи и какие-то медленные движения, точно ему бороться приходится каждый раз, чтобы лишний шаг сделать.

Нет, он всегда был вальяжный, через губу не переплюнет, но сейчас прям совсем странный.

— У меня всего полчаса есть, потому давай, в темпе вещай, — предупреждаю, когда Илья выруливает со стоянки. В машине стойкий запах лекарств, который никакая “ёлочка” не способна заглушить.

— Говори здесь, — прошу, когда Илья останавливается у парковки возле “Утопии”. — Не хочу я жрать, пить или ещё что-то в этом духе. Да и тебя слушать не хочу, на самом деле.

— Ладно, Киреев, как скажешь, — вздыхает и поворачивается ко мне всем корпусом. — Я хочу с сыном увидеться.

Вот это номер.

— С кем?

— Ты не глухой, — усмехается, доставая из бардачка пачку сигарет и зажигалку. — С сыном. Своим сыном.

— Думаешь, имеешь на это право?

Морщится, точно я ему поддых врезал с ноги, и затягивается сигаретой. Кашляет, вытирает рот, и я ловлю его “больной” взгляд в зеркале заднего вида.

— С тобой всё нормально? Ты бледный.

— Нет, со мной точно не всё нормально, — снова вздыхает и остервенело тушит недокуренную сигарету. — Поможешь мне? С Антоном увидеться?

— Ха, ты даже имя его, оказывается, знаешь. Герой, чего уж.

— Киреев, не паясничай, я прошу тебя. Мне нужно с ним увидеться.

— Чего, отцовские чувства проснулись, что ли? Не поздновато ли?

— Ну уж, когда проснулись, тогда и проснулись. Не тебе в моей душе копаться.

Злится, трёт исхудавшее лицо, а я замечаю, насколько сильно запали его щёки, покрытые тёмной щетиной.

— Ты бухаешь, я не пойму? Какой-то ты несчастный весь.

— Мне только бухать остаётся для полного счастья, — ворчит, а я смотрю на часы, понимая, что времени остаётся всё меньше.

— Так, или ты мне говоришь, зачем тебе малец понадобился, или я сейчас же ухожу.

— Я… в некотором роде умираю, — заявляет, глядя сквозь меня, а по моей спине ползёт противный холодок. — Забавно, правда? Осталось-то всего ничего — где-то полгода, и я… хочу вину свою, что ли, загладить. Если это, конечно, возможно. Считай это прихотью умирающего.

Молчу, а в голове сотня микровзрывов мозги на части разрывает.

— Завещание я уже написал. Всё накопленное оставлю Маринке и пацану. Всё-таки я многое ей должен. Но, Влад, мне было-то всего семнадцать, какие мозги в этом возрасте, какая ответственность?

— А сейчас чувство вины догнало?

— Как-то так, да, — кивает и снова закуривает. На этот раз не кашляет, просто глубоко дышит, а воздух из лёгких вылетает со свистом и хрипами. — Поможешь? В память того, что между нами троими всё не всегда было плохо. Помнишь же? Когда-то ведь всё было хорошо. И пусть я просрал все шансы подыхать в кругу родных и близких, но… помоги исправить, уговори Маринку дать мне увидеться с сыном.

Его точно заклинило: одни и те же фразы, одни и те же слова, будто уставший мозг не в силах генерировать иные мысли и выражения.

— Ты с ней говорил?

— Да, в первую очередь. Но она послала меня на хер и все дела.

— Правильно сделала.

— Да правильно, конечно, только я могу не дождаться того момента, когда она оттает. Сдохну же, сам понимаешь.

Непроизвольно ёжусь от его слов, но беру себя в руки. Запах лекарств тошнотворный и невыносимый, забивается в лёгкие, а слюна становится вязкой и липкой. Хочется сплюнуть, потому что не проглотить мерзкий комок, и я распахиваю дверцу машины и отхаркиваюсь. Вроде, полегчало.

— Всё на самом деле настолько плохо? — решаюсь задать вопрос, а Илья снова усмехается, откинувшись на спинку сиденья. Словно последние силы на этот разговор потратил.

— Мнение врачей разнится, но больше полугода мне никто ещё не дал. Говорят, жрёт меня эта зараза уже давно, почти нахрен сожрала, чтоб её. Впрочем, это всё лишняя болтовня. Я не для жалости тебя позвал. Просто ты единственный, кто на Маринку сможет повлиять.

— Ладно, я попробую. Но ничего обещать не могу.

— Спасибо и на этом, правда, — слабо улыбается и хлопает меня по плечу. Потом, будто бы, сам пугается этого жеста, убирает руку и отворачивается к окну. — Может, кофе выпьем?

— Нет, я пойду. Работы по горло.

— Как скажешь. Позвони мне, хорошо? Ну, когда от Маринки ответ получишь. Чтобы я напрасно не надеялся, ладно?