Искушение

— Утверждать не могу, но сердцем чую. Ты многого не знаешь, моя девочка. — Крёстная говорила медленно, растягивая слова, о чём-то напряжённо думая.

Тогда я не обратила внимания на сказанное ею. А зря.

— Где же я его искать буду? И след простыл. В глаза не видела. Нянька послала к Настасье Павловне человека, чтобы сообщил о том, что случилось. После этого она привела меня домой. Я в полуобморочном состоянии пребывала. Ни говорить, ни пить, ни есть не могла. Отказывалась от всего, когда няня приносила в мою комнату. Агаша всё причитала, что прямиком пойду за усопшими, если откажусь принимать пищу.

— Плохие вести ты привезла.

— Да, плохие.

— Поживи в монастыре, успокой душу, приведи мысли в порядок, потрудись на благо Господа нашего, а там, глядишь, легче на сердце станет и переживёшь невосполнимую утрату. Подумаю тем временем, что дальше делать будем.

— Вы полагаете, смогу успокоиться и смириться?

— Не об этом толкую. В делах мирских труднее душу успокоить. В монастыре для этого созданы условия. Не уговариваю тебя остаться здесь навсегда.

Она замолчала. Я видела, что назойливые мысли не давали ей покоя, теребя сознание.

— Что толку в разговорах? Погости, а там сама решишь, что для тебя лучше.

— Дорогая крёстная, для этого я приехала. Вы — родной человек, плохого не подскажете. Поживу с вами и к Васильку поеду. Тяжко мне одной в имении.

— Поступай, как душа велит, милая моя. Я с тобой в делах праведных и в молитвах. Немного освобожусь, навестим могилки матушки твоей, Антонины и отца. Нынче дел много.

Наталья Серафимовна обняла меня, сердцем обогрела, и мне стало немного легче.

Затворническая жизнь

Монастырский уклад строг, однообразен, и далеко не каждый смертный способен его осилить. Этот непростой выбор люди делают осознанно, самостоятельно, обжалованию и жалости он не подлежит. Всё расписано по минутам, думать некогда, следует трудиться во славу Всевышнего упорно и ежедневно в поте лица своего. В перерыве между молитвами и трапезами послушницы работают. Ни на что другое времени не остаётся.

В основном отношения в этом замкнутом пространстве строились на взаимопомощи и взаимовыручке, но встречались среди послушниц вредные, злые, завистливые люди. Здесь, как нигде, ярко и выпукло вскрывались самые болевые точки, выявлялись закоренелые недостатки монахинь — отзвуки прошлой жизни в миру. Одними молитвами не избавиться от старых привычек. Настоятельница советовала новым девушкам пожить в монастыре, поработать, привыкнуть к внутреннему распорядку и только после испытания принимать окончательное решение. Никто никого не неволил. Случалось, что девушка не справлялась, не выдерживала и возвращалась к обычной жизни. Наталья Серафимовна с благословением отпускала.

Мне приходилось очень нелегко. В силу того обстоятельства, что настоятельница монастыря — моя крёстная, требования ко мне предъявлялись на порядок выше, и спрос иной. Трезво оценивая создавшуюся обстановку, я не желала, чтобы по углам шушукались: «Игуменья делает для неё исключение, поблажки, поэтому поощряет».

Послушницы пищу готовили сами. Меня специально ставили на самые проблемные, трудоёмкие участки работы, которой я никогда не занималась и не была к ней приучена. К примеру, на кухне драила огромные чаны, в которых варили щи и супы, а на Рождество — кутью. Соскребала гарь с чугунной посуды, в ней жарили овощные котлеты и разогревали лапшу. Убирала подсобные помещения, и на земле находилась работа. Руки превратились в сплошные раны, мокнувшие волдыри, которые, с трудом подсыхая, превращались в многослойные корки. Кожа приобрела воспалённый вид и выглядела ужасно. Я не узнавала свои руки. Наталья Серафимовна наблюдала за мной, успокаивала, лечила мои раны, но от работы не освобождала. Спустя время она скажет:

— Запомни и усвой. Эта школа тебя не раз выручит. Не гневи Бога. Пусть всё идёт своим чередом. А там и умнее будем.

Я слушала крёстную, но моё сердечко тосковало по дому и по братцу. Однако не торопила Наталью Серафимовну. Внутренний голос подсказывал, что уезжать из монастыря ещё рано.

Игуменья, по своей природе будучи общительным человеком, находила общий язык со всеми. Крёстную уважали в обществе, многие симпатизировали ей. К ней приезжали за советом в неординарных ситуациях. Никогда никому Наталья Серафимовна не отказывала в помощи. Так она сумела привлечь к монастырю внимание довольно многих состоятельных жертвователей. Недостающая провизия закупалась сугубо на пожертвования. И несмотря на это, работы не убавлялось, с утра до позднего вечера люди занимались богоугодным делом. Я обратила внимание, что послушницы в процессе пребывания в монастыре приобретали сноровку, опыт, поэтому всё выполнялось размеренно, без спешки и поэтапно, иной раз автоматически. Помимо обычной занятости, у женщин были другие обязанности: некоторые послушницы плели коклюшками кружева, вязали крючком салфетки. Другие вышивали на пяльцах иконы, украшая бисером, третьи владели гончарным ремеслом. Готовую посуду красочно расписывали — всё это раскупалось на благотворительных ярмарках и приносило прибыль монастырю на его нужды.

Горькая правда

В один из апрельских дней перед Пасхой я чистила картофель на кухне, осталось совсем немного, чтобы поставить чан на печь. К обеду попросили приготовить картофельное пюре. Меня очень удивило поведение одной из послушниц. Девушка металась из одного конца кухни в другой. Хваталась за любую работу, но всё валилось у неё из рук, ничего не получалось, она, издёрганная и раздражённая, в сердцах закричала, да так громко, что зазвенело в ушах:

— Всё из-за тебя, паршивка. Сатана тебя привёл к нам.

Я опешила.

— Разве чем-то обидела тебя? — спросила я у послушницы.

— Убирайся вон отсюда, нечего тебе здесь делать. За тобой смерть ходит по пятам. По твоей милости и нас приберёт к своим рукам. А я не хочу, — залилась она слезами.

В обезумевшем состоянии монахиня, чуть ли не рыча, бросила мне в лицо:

— Сгинешь, как твои предки, и никто правды не узнает! –

Я оторопела. Дрожь мурашками побежала по телу, ноги стали ватными. Боль, обида обвили и скрутили толстым жгутом, тут же вспомнила всё пережитое. Сдерживая слёзы, бросила работу и из последних сил побежала к крёстной. Мне хотелось услышать от неё, как посторонний, чужой человек узнал о моём горе.

Наталья Серафимовна на счётах подбивала месячные расходы. Войдя в комнату, я забилась в угол и не смогла слова вымолвить.

— Неужто обед поспел? Ты сегодня так рано освободилась. — Ком стоял в горле, сидела молча. Крёстная подняла на меня глаза.

По моему состоянию игуменья определила: случилось нечто из ряда недопустимого. Она сняла пенсне, вышла из-за стола и направилась ко мне.

— Тебе нездоровится, моя девочка. Ты вся дрожишь. Не захворала, часом? — Похоже, я впала ступор и не в силах была произнести ни единого слова. — Да что случилось, Ниночка? На тебе лица нет.

Игуменья принесла мне стакан воды.

— Попей. И давай успокоимся. Сейчас дам тебе успокоительные капельки, так дело не пойдёт. — Она достала из аптечки пузырёк и накапала в воду лекарство из трав. Мятный запах защекотал в носу.

— Выпей, пожалуйста.

Я немного отпила. Наталья Серафимовна присела рядом со мной. Обняла и тихо сказала:

— Что бы ни случилось, знай, на всё воля божья. Стало быть, пришло время…

— Как, вы знаете? Вы там были, вы слышали? — Рыдания прорвались наружу.

— Ты заговорила, это главное. Избежали шока, вот и славно. — Крёстная задолго до ухода в монастырь в юном возрасте училась на медицинских курсах, делала большие успехи. Седовласые преподаватели прочили ей славу врачевателя. А она предпочла иную стезю. — Теперь выпей капельки до конца. Вот умница. Ты забыла обо всём и спокойно рассказываешь мне, что с тобой приключилось. Кто обидел? Я же вижу, тебя кто-то умышленно обидел. Рассказывай.

— Горислава…

— Уже теплее. И что нарушительница спокойствия тебе сказала?