Задание
(Повесть)

Сергей напоил его кипятком с сушеной малиной, тепло укрыл и лег рядом. Дождь к ночи перестал, в окно виден был кусок неба, густо усыпанный звездами.

— Хорошо бы у нас собака была, — прошептал Лешка, — мы бы ее кормили. Лежала бы тут…

— Хорошо бы собаку, — сказал Сергей. — Вот выгоним фашистов, наладим жизнь и заведем с тобой большую лохматую собаку.

— А где мы тогда жить будем?

— В Ленинграде, на Васильевском острове. Будешь собаку выводить гулять, зимой она на лыжах может тебя катать.

— А летом втроем будем ходить на залив купаться!

— Да. Развалимся на песке, загораем, а собака лежит рядом, смотрит на нас…

— И хвостом помахивает, — прошептал Лешка.

Они замолчали. Печка потрескивала, остывая. Под полом завозилась мышь.

— Сергуня… — еле слышно прошептал Лешка.

— Что, дружок?

Лешка не ответил, подвинулся и крепко прижался к Сергею.

День с утра был ясный и холодный. Лешка чувствовал себя хорошо, даже насморка не было, и Сергей наказал ему побольше играть на улице с младшими ребятишками и высматривать Пашку. Надо было незаметно предупредить его, чтобы не трогал коробки. Но Пашки не было видно. Из школьных труб шел дым, значит, Пашка там — топит печь.

Женьку Лешка встретил на улице, тот вез на тачке старые кирпичи — собирался перекладывать печку. Он в семье был единственным мужиком — так он говорил, но Лешка, знал, что ему только исполнилось четырнадцать, какой там мужик! Женька остановился отдохнуть, а Лешка, оказавшийся рядом, скороговоркой, глядя в сторону, передал ему приказ Сергея насчет скотного двора.

— Ладно, — процедил Женька, — сделаю.

Он дал Лешке пинка — мог бы и без такой маскировки! — поплевал на руки, взялся за ручки и покатил тачку дальше.

Колька Козодой и двое-трое из мелкоты устроили на пустыре качели: достали где-то доску-горбыль, положили ее на пень и качались. Ребята не могли не играть, поэтому играли и при немцах, но только вели себя тише, посматривали по сторонам — не идет ли какой-нибудь солдат. В доме деда Никифора жили несколько солдат и среди них здоровый, рыжий, по имени Руди. Однажды Семка выскочил из-за угла и натолкнулся на пьяного Руди. Рыжий так избил Семку, что мальчик дня три отлеживался дома.

Лешка подошел к качелям, Козодой принялся ему рассказывать, что немцы забрали у Шамуриных корову, а когда Шамурин пошел жаловаться старосте, тот велел полицаям опалить Шамурину бороду. У старосты сегодня гости — пять телег стоят у ограды, полицаи приехали из дальних деревень. Пить будут, конечно, как всегда, когда собираются.

— А чего они понаехали? — спросил Лешка.

— А бис их знает! — сказал Козодой и вдруг хитро прищурился. — Узнать хочешь? Я могу. А? Узнать? Нет?

— А чего мне узнавать-то? Очень надо!

— А, вы темнилы, вот вы кто! — рассердился Козодой. — Думаете, я не понимаю, как партизаны узнали, что машина поедет? Думаешь, не знаю?

— Ну, как? — тихо спросил Лешка.

— А так! Ладно, не хотите меня принимать, нештяк, я сам в партизаны уйду!

— Ну и иди, — Лешка успокоился, ничего этот болтун не знает.

— А ты сам слабак! — не унимался Козодой. — А у меня, знаешь, какая сила воли?! Вот посмотришь…

Колька побелел, губы у него дрожали, он отошел с зловещим видом.

— Болтун — находка для шпиона, — на всякий случай сказал ему вслед Лешка. Кто его знает, может, он что-то разнюхал про все их дела — сболтнет еще…

Пашки все не было, Лешка сильно замерз и пошел домой греться. Евдокия Ивановна зазвала его к себе. У нее был суп из сушеных грибов, Сергуне она уже отнесла, а теперь покормила Лешку. С ветеринаром у Евдокии Ивановны отношения были натянутые. Гаврин сам себе готовил до прихода Сергуни и Лешки, потом они стали питаться втроем, но кое-как — наварят картошки, и то хорошо. В последнее время Евдокия Ивановна стала подкармливать Лешку, да и во времянку иногда носила. Она была все такая же суровая, но, когда Лешка ел у нее, сидела, подперев голову кулаком, смотрела на Лешку и вздыхала…

— Спасибо, тетя Дуня, — сказал Лешка и облизал ложку.

— Не за что, — строго сказала старуха, — посиди. Все бегаешь… В такие времена дома надо сидеть.

— Пойду поиграю, — сказал Лешка.

— Да уж теперь какие игры! Вон, говорят, под Волошовом немец семь деревень спалил. Всех побили, и детей, и баб. Сидеть надо и носа не казать!

Лешка потоптался, шмыгнул носом.

— Я пойду, тетя Дунь?

— Полицаев понаехало, нажрутся, стрельбу устроят… Ты подальше держись.

— Ладно!

Лешка побежал на улицу. Утро было солнечное, а днем небо затянулось сероватой мглой, и с востока низко над лесом стали вытягиваться темные, рваные облака.

Приехал из Сухова ветеринар, отвел лошадь, пошел домой. А Пашки все не было. Наверно, его там обедом накормили, так уже бывало, вот он и сидит. А может, расковырял коробки, и его схватили?

Они стояли с Семкой и Виталием у бывшего ларька сельпо, давно заколоченной избы. За ларьком начинался подъем на гору, к школе. Лешка вертелся тут полдня, надеясь услышать, если что произойдет в школе с Пашкой.

Семка и Виталий говорили, что надо бы все-таки уйти в партизаны. Если бы Женька не откололся… Лешка в разговор не вмешивался, а ребята обсуждали этот вопрос скорей по привычке. Трудно так вот взять и уйти из теплого, сытного дома в лес, холодный, пустой, неприютный… Пока там партизан найдешь! Заговорили о том, что можно и в деревне что-то делать. Хотели же прокалывать шины у машин, можно поджечь школу, ну, если не школу, так конюшню!

Но в память навсегда врезалась жуткая расправа над партизанами. Кровь стыла, стоило вспомнить страшную «игру в городки»…

На горе послышался какой-то глухой шум. Все трое обернулись.

Сверху по крутому травянистому склону катилась бочка. Она набирала скорость, стала подпрыгивать на камнях, гулко стуча по земле, вот она свернула в сторону, перепрыгнула через тропу, вильнула, покатилась по ровному — в сторону шубинского дома.

Ребята побежали за ней. Бочка еще раз подпрыгнула, со всего маху стукнулась о стоявшую у забора пустую телегу и застряла в канаве.

На шум из дома старосты высыпали полицаи с винтовками. Когда ребята подбежали, из бочки вылезал Колька Козодой. Он весь был в сене и какой-то трухе, ноги у него тряслись, он качался и расставлял руки — видно, здорово его закрутило. Полицаи окружили его. Лешка протиснулся поближе. Смуглый полицай, который вез когда-то Сергуню и Лешку, держал Кольку за шиворот, а Колька уже ревел в три ручья.

— Я не буду-у… Я случайно, дяденька! А-а-а…

Виталий пролез между полицаями, схватил Кольку за руку.

— Дяденька, отпустите! Вот его мамка сейчас выпорет, отпустите, дяденька!

Полицаи загоготали, кто-то дал Кольке подзатыльник, и Виталий вытащил Кольку из толпы. Они с Семкой для вида накинулись на Кольку, толкали его, ругали и понемногу отводили от полицаев.

— А пусть он знает, что… — хныкал Колька, — что у меня… сила воли есть…

— Заткнись, холера, — прошипел Виталий.

Лешка стал выбираться из толпы полицаев, от которых несло перегаром. Он зацепился рукавом за приклад чьей-то винтовки, освободился, бормоча извинения, полицай обернулся и посмотрел на него. И тут Лешка увидел его лицо. Это был Матвей. Тот самый, долговязый, с длинным лицом, Матвей, который привел их в Сотников бор.

Матвей смотрел на Лешку, и лицо его делалось каким-то задумчивым. Лешка отвел глаза, увидел повязку на рукаве Матвея, винтовку на плече.

— Э! — негромко позвал Матвей, и что-то жалкое проскользнуло в его взгляде.

Лешка, еще ничего не понимая, но чувствуя, что произошло непоправимое, сделал рукой слабый жест — «Нет, нет… не надо» — и попятился.

Матвей быстро, воровато оглянулся, снова посмотрел на Лешку, потом сплюнул, поправил на плече винтовку и направился к дому.

Лешка пошел прочь, стараясь не бежать. Когда он обернулся, полицаи толпой поднимались на крыльцо, и Матвея он уже не разглядел.