Одного человека достаточно

– У вас праздник?

– Ты права, Жюльетта, – сказала наша мать с широченной улыбкой, – у нас действительно праздник, ведь доктор Франссен понял, чем больна Миа, и это прекрасно лечится.

Как же я обрадовалась.

– Ох, доктор Франссен, – выдохнула я.

Он слегка улыбнулся.

– Я имею основания предполагать, что у нее дефицит железа. Я взял немного крови на анализ, через пару дней узнаю результаты. А пока ей можно начать принимать лекарства, чтобы побыстрее выздороветь.

Он говорил с такой радостью. Он правда в это верил. А если верил он, то и мне нужно было поверить.

– Спасибо вам, доктор Франссен, – сказала я, – за все ваши заботы.

– Это мой долг, детка. Кстати, о долге – меня ждет следующий больной.

Он посмотрел на нашу мать.

– Если хочешь, можем вместе доехать до аптеки. Жюльетта же пришла.

Мать кивнула и поднялась.

– Еду найдешь на кухне, Жюльетта. Малышка наверху, спит. Дай ей поспать.

Они уехали.

Дать ей поспать? Сейчас, когда нашей Миа стало получше, она, наверное, голодна. Кусок торта! Я сняла с него бумагу, положила на тарелку и с радостным возбуждением кинулась наверх.

В кровати нашей Миа не было. Она сидела на полу прислонившись к стене. Ее трясло так, словно весь мир вокруг нее рушился. Она смотрела на меня глазами полными ужаса. Времени размышлять, что это и насколько опасно, не было. Я рывком подняла ее и прижала к себе. Она принялась пинать ногами воздух, попала по торту. Я закричала, что это я, Жюльетта, что мир вокруг не рушится и что она не умрет.

Вдруг она резко наклонила голову. Словно что-то пролетело над ней. Что-то, что хотело ее уничтожить.

Люди могут мгновенно сходить с ума. Но не наша Миа. Я все еще обнимала ее, когда она вдруг перестала пинаться и отбиваться. Ее глаза закрылись, но она не уснула – слишком уж неровно дышала.

Ее длинные черные волосы прилипли к щекам, мокрые от пота. Я убрала их, заправила за уши. Ее лицо горело. У нее был жар, а с жаром я знакома. Жар можно победить.

Я обшарила глазами комнату. На шкафу стояла бутылочка из-под лекарства, я схватила ее. На ней была наклеена бумажка с незнакомым названием. Лауданум. Миа проследила за моим взглядом. На секунду мелькнула улыбка, и тут же ее лицо скривилось от судороги. Она надавила на живот, указала на бутылочку. Может быть, это то лекарство, о котором говорил доктор Франссен? В любом случае про высокую температуру на этикетке ничего не было написано. Найду что-нибудь другое внизу. Я опять обняла Миа, уложила ее в постель и накрыла покрывалом. Она тут же сбросила его и сердито уставилась на меня. Вцепилась в бутылочку и начала откручивать крышку. Я вырвала лекарство у нее из рук, толкнула ее в постель и сверху туго натянула одеяло, чтобы не дать ей быстро выпутаться.

Меньше чем через минуту я вернулась. Она уже успела выскользнуть из-под одеяла.

– Холодно, – простучала она зубами.

Я сдернула одеяло с кровати, завернула ее в него и сунула стакан с жаропонижающим. Она с размаху швырнула стакан в стену.

Я пораженно посмотрела на мокрое пятно, оставшееся на стене, на осколки на полу. Потом опять на Миа – та уже сбросила с себя одеяло, обхватила колени руками и заплакала с долгими всхлипами. Вскоре она начала захлебываться.

Мать. Ее Миа послушается.

Я обняла ее, уложила опять.

– Послушай, я схожу за мамой. А ты просто полежи пока, договорились?

Я очень старалась говорить спокойно, пока заправляла простыню под матрас так туго, как только могла.

– Не бойся, – говорила я скорее себе, чем ей. – Я мигом вернусь.

Я очень осторожно прикрыла дверь. А потом бросилась по лестнице вниз, на улицу. Словно за мной гнался дьявол, я кинулась бежать по улице, за угол, к нашей матери.

Люди не умирают ни с того ни с сего

Я ворвалась в аптеку.

Аптекарь удивленно посмотрел на меня из-за прилавка. Рядом с ним стояла наша мать с тряпкой.

– Жюльетта?!

– Наша Миа, ма. – Я задыхалась. От страха или от бега, или от всего сразу. – Пошли со мной, быстро. У нее температура, и ее трясет непонятно от чего!

Она побледнела как смерть.

– Высокая температура? Какая? Она еще дышит?

– Да, мам, конечно же, она еще дышит!

– Ты ей уже что-то дала? – спросил аптекарь.

Я подумала о бутылочке, что стояла у Миа над кроватью. Она все еще была у меня в кармане. Я достала ее и показала им.

– Она хотела вот это, но я не знала, можно ли.

Мать выхватила у меня из рук бутылочку и засунула в карман куртки.

– Да что ты делаешь?!

– Забираю у тебя, разумеется. Пока ты не уронила.

– А что там? – спросил аптекарь.

– Кое-что от поноса, названия правда я не…

– Название там написано, – сказала я, – Лауда и как-то дальше.

– Лауданум. – Он удивленно посмотрел на нашу мать. – Я помню, как ты приходила с рецептом. Но это было очень давно. Нельзя, чтобы он валялся где попало, ты ведь знаешь, от него вреда может быть больше, чем пользы.

Наша мать серьезно кивнула.

– Я уже давно его не употребляю, – сказала она, засовывая руки в рукава и запахивая куртку. В следующую секунду она уже была застегнута.

– Ну и чего ты до сих пор тут торчишь, Жюльетта.

Мать распахнула дверь спальни.

В нос ударил запах мочи. Наша Миа лежала на кровати, свернувшись калачиком и уставившись в точку на стене.

Мать быстро склонилась над ней, обняла и прижала к себе.

– Доченька моя, – сказала она, – ну что ж ты так разболелась.

Она посмотрела на меня. И улыбнулась. Точно так же она улыбнулась, когда я сообщила ей, что умер отец. Люди ни с того ни с сего не умирают, сказала она. Дала нам с Миа по носовому платочку. Потом поставила воду на плиту и насыпала кофе в фильтр. Когда вода закипела, она начала лить ее в кофе, лила и лила, пока вода не потекла со стола на пол. А она стояла и с улыбкой смотрела на это. Наш папа будет рад, ведь мы угадали, что он захочет кофе, когда придет из кафе, сказала она. И вообще, она не удивлена, что он там отключился, после не пойми какой по счету кружки пива.

Вошел Луи. Его губы скривились от горя. Но даже тогда наша мать продолжала улыбаться. Мы ее до чертиков напугали, сказала она Луи.

А вдруг она права – я никогда не забуду теплую волну, что меня захлестнула в тот момент. Вдруг сейчас дверь откроется, и там будет стоять наш отец. И пусть он даже будет пьян вдрызг, но главное – он войдет на своих ногах. А может быть, он уже стоит в коридоре, вдруг он уже повесил шляпу на вешалку и теперь причесывается?

Я взглянула на Луи.

По его лицу я увидела, что наш отец по-прежнему мертв. Потом Луи произнес это вслух. Что отец весь посинел, и что пусть она даже не вздумает класть его в открытый гроб. Что некоторые вещи просто нельзя делать с человеком, и это – одна из них. И если наша мать не сможет этого уяснить, то он ей растолкует.

– Жюльетта, давай быстрее, – сказала наша мать. – Ты же видишь, она описалась. Принеси теплую воду. Мыло и полотенце. И что-нибудь от жара.

Улыбка пропала с ее лица. И я знала почему. Потому что наша Миа никогда не писалась в кровать. От нашей Миа никогда не пахло плохо. Наша Миа никогда не выглядела так, словно видит, как рассыпается мир.

Я выскочила из комнаты.

Проси, и будет тебе дано

Мы помыли нашу Миа. Потом я намочила платок холодной водой, сложила вдвое и накрыла ее лоб. Ее перестало трясти. Просто раз – и перестало.

– Надеюсь, она проспит до утра, – сказала мать. – А мы пока почитаем молитвы Розария вместе.

Мы осторожно спустились вниз. На кухне мать зажгла свечу перед Девой Марией, взяла четки и обернула вокруг пальцев.

– Радуйся, Мария, благодати полная! – начала она. – Господь с Тобою, садись рядом, Жюльетта, благословенна Ты между женами… давай, помолись, это пойдет тебе на пользу.

Наша мать доставала четки только в самые плохие моменты. Когда она наконец осознала, что отец умер и ни о каком чудесном воскрешении речи не идет, было то же самое. Сначала она час плакала, затем высморкалась и сунула нам всем в руки по платку. Прочтем молитву Розария, сказала она тогда.