Горькая соль войны

– Некогда, некогда, – нетерпеливо повторял он. – В Бочаровку еду. Завтра все вопросы, завтра!

– Да нет у меня времени! – сказал Вовченко. – Лучше скажите, где начальник милиции живет?

– Где надо, там и живет, – неприязненно сказал председатель сельсовета и навесил на дверь амбарный замок. – Ишь какой, дом начальника милиции ему! Сам должен понимать – война!

– Вот и я о том же, – согласился Вовченко. – Потому и пришел, что война!

– Завтра приходи, завтра, – сказал председатель и скрылся за углом дома.

«Порядки!» – Вовченко покрутил головой и вздохнул.

Неторопливо он пересек улицу. В мутной луже рядом с пожарной частью плавали неторопливые утки. Пожарники, оставившие игру, с ленивым любопытством наблюдали за приближающимся Вовченко. Один из них был совсем молодым, едва ли пятнадцать исполнилось, второй явно достиг пенсионного возраста.

– Бог в помощь! – пожелал Вовченко.

– Здорово, коли не шутишь, – отозвался старик.

– Начальника милиции ищу, – сказал Вовченко. – Срочное дело у меня к нему.

– Так он не здесь живет, удивился молодой. – Рабочая, девять, сразу увидишь – ставни зеленые.

Старик неодобрительно посмотрел на него, пожевал губами, но ничего не сказал.

– Вот спасибочки, – поблагодарил Вовченко. – А то председателю сельсовета тоже некогда, а мне кто-то из начальства край нужен!

Дом начальника милиции он увидел сразу.

Вовченко вошел во двор и постучал в окно. Никто не отозвался. Пришлось стучать долго и громко. Наконец на веранде заскрипела дверь, распахнулась входная, и Вовченко увидел худого мужчину в нательной рубахе и кальсонах. Опухшее лицо начальника было недовольным и обиженным.

– Вы кто? – спросил начальник. – Что нужно?

– Начальник, – сказал Вовченко. – Тебе шпионы нужны?

– Что за ерунда? – возмутился начальник, и в это время Вовченко вытащил пистолет.

Милиционер отшатнулся.

Вовченко протянул пистолет рукоятью вперед.

– Поторопись, начальник, – сказал он. – У меня напарник в лесополосе спит. Этот сдаваться не будет. Не любит он Советскую власть, крепко не любит.

Начальник милиции протянул руку и забрал пистолет. Лицо его порозовело, обретая живость. Сна в глазах уже не было.

– Где? – сказал он. – Сколько вас?

– Двое, – сказал Вовченко. – Не забудь потом сказать, что я сам пришел. Добровольно.

Камджанов спал, когда Вовченко вернулся из деревни.

– Ну что там? – в щелках глаз Камджанова блеснуло любопытство. – Солдат нет? Все тихо?

– Все тихо, – сказал Вовченко. – Солдат нет. На станции уголь разгружают.

– Товарняк, – сказал Камджанов. – Это хорошо. Быстрее смоемся отсюда.

Он встал, стянул гимнастерку без знаков различий, наклонился.

– Полей мне.

– Ниже голову наклони, – посоветовал Вовченко. – Замочишься.

Камджанов наклонился ниже.

– Так? – спросил он.

– В самый раз, – согласился Вовченко и привычно рубанул ребром ладони за ухом товарища. Не зря его немцы учили – Камджанов захрипел и ткнулся лицом в сухую листву.

Вовченко связал ему руки и ноги, потрогал пульсирующую жилку на шее и удовлетворенно вздохнул. Выйдя на дорогу, он помахал рукой. Из зарослей смородины показались начальник милиции с несколькими подчиненными.

– Забирайте, – сказал Вовченко. – И барахло не забудьте. Там в вещмешках много разного.

Выслушав рассказ Вовченко, начальник милиции аккуратно все записал, потом долго и пристально смотрел на сдавшегося диверсанта.

– Ты, конечно, молодец, – сказал он. – Но, сам понимаешь, я тебя в камеру посадить должен. Порядок такой.

– Положено, так сажай, – согласился Вовченко. – Только не с этой гнидой.

– Найдем местечко, – с видимым облегчением сказал начальник милиции. – В город я уже позвонил. Выпить хочешь? У меня дома самогонка есть…

– Нет, – отказался Вовченко. – Пить я не буду, а вот пожрать бы не мешало.

– Ну, это мы сообразим, – радостно сказал начальник милиции. – Это мы сделаем.

– Крути дырку, начальник, – Вовченко тоже улыбнулся. – Точно орденок получишь.

Оказавшись в камере, он лег на жесткую шконку и впервые за три последних дня почувствовал себя спокойно. Думать о чем-либо не хотелось: прошлое было ясным, а будущее неопределенным. Только сволочь-лампочка тускло светила под высоким потолком и не давала уснуть и увидеть ласковые довоенные сны.

Малыш на зеленом лугу

Лев Кривошеенко, известный волгоградский поэт, в войну был ребенком.

Он жил в деревне по ту сторону Волги, и война доносилась сюда раскатами разрывов и зарницами далеких пожарищ. И еще она обозначала себя голодом и всеобщим неустройством.

Однажды утром на выгон близ деревни сели два самолета.

Маленький Лева побежал к летчикам с кастрюлькой холодной воды – вдруг летчики устали и хотят пить.

Двое уверенных в себе пилотов стояли у одного из самолетов и мочились под крыло.

– Дяденьки, может, вы пить хотите? – спросил Лева.

Летчики странно посмотрели на него, потом один из них взял у малыша кастрюльку и сделал несколько глотков. Засмеялся и передал кастрюльку товарищу.

Лева с жадным любопытством смотрел на самолеты. Они были похожи на стремительных речных стрекоз, готовых в любое мгновение сорваться в полет. Только вот на крыльях у них… Вместо звезд на крыльях самолетов были кресты.

«Немцы!» – подумал мальчишка.

Страха не было, было лишь жгучее любопытство, ведь никогда раньше он не видел живых немцев.

Второй летчик что-то гортанно сказал товарищу, вылил воду из кастрюльки на голову малышу и ногой отфутболил кастрюльку в поле.

Немцы засмеялись.

Неторопливо они забрались в свои машины, засверкали окружья вращающихся винтов, и самолеты гибкими летними стрекозами унеслись в синеву небес, оставив на зеленой траве плачущего ребенка.

Если хотите, в этой истории вся квинтэссенция фашизма: нагадить на чужой луг, напиться воды из чужого колодца и обидеть ребенка, который не в силах себя защитить.

Похоронная команда

Были такие в составе войск.

Подбирали туда мужиков, уже поживших на белом свете, не за глаза знающих, что такое смерть. И крепких, – чтобы лопатой могли работать, труп до машины или телеги донести, и самому равновесия души не потерять. И занимались они тем, что собирали убитых для последующих захоронений.

Вот уж кому досталось насмотреться на чужую смерть!

Иногда даже случалось, что похоронные команды наших и немцев сталкивались на поле боя. Но до стрельбы не доходило, уж больно мрачное занятие было и у тех и у других. И у немцев в похоронных командах были такие же мужики – уже в годах, с лицами, тронутыми складками морщин, только форма другая.

Случалось так, что немец склонялся над убитым, смотрит – русский. Тогда он выпрямлялся и по возможности рукой показывал – мол, ваш, подберите!

Убитых было много, и всех надо было похоронить по-человечески, поэтому ладони бойцов похоронных команд всегда были мозолистыми и шершавыми от постоянного обращения к лопате.

И вот однажды немцы прорвались в районе Сухой Мечетки. Целью их был тракторный завод, а на пути у них оказался полевой госпиталь в овраге. Был сентябрь, еще стояло тепло, а из всего оборудования в полевом госпитале лишь навес от солнца и дождя да грубо сколоченные нары.

Вот и пришлось похоронной команде вспомнить, что им тоже, как каждому бойцу Красной Армии, винтовки выдавались.

Военного опыта у них не было, но был опыт житейский, который помог им стоять грамотно – даже два танка бутылками с горючей смесью зажгли, и весь бой те танки чадили на левом фланге, где примыкали к степным овражным изрезам высокие и зеленые мечеткинские камыши.

Но силы были неравными, если бы не морячки с Тихоокеанского флота, направленные для защиты города, немцы бы прошли дальше. К тому времени оборону держать уже некому было.

Степана Кареева принесли в тот же госпиталь, за которым похоронная команда стояла. Он был ранен в плечо и грудь, а потому в бреду горячо просил пить, но пить ему не давали.