Страница 25 из 27
Он бросил рассеянный взгляд на «Норас» и увидел Савойского, который приветственно махал ему рукой с лоджии, послал ответный привет и направился к их красиво освещенному утренним солнцем жилищу.
Ты мне даже снишься…
В четверть десятого Карагодин уединился в спальне, оставив маэстро наслаждаться солнечными ваннами на лоджии, присел на кровать перед телефоном, который располагался на прикроватной тумбочке, придавил им край бумажной салфетки с заветным номером. Подумал: «Ждёт?» и решительно набрал на табуляторе Танечкин номер.
Трубку тут же подняли.
Танечкин голос звучал взволнованно и неожиданно близко, как будто она была в соседней комнате.
– Господи, какой молодец, вовремя позвонил, а то я торчу тут у телефона, а мне бежать надо.
– Куда? – спросил Карагодин. – Что-то случилось? Почему тебе нужно бежать? Ты говорила с мужем? Почему нужно бежать?
– Господи боже мой, ты неправильно понял. Ничего страшного не случилось. Просто у брата Джозефа сегодня юбилей. Нужно кой-чего сделать.
– Какой брат, какой Джозеф?
– Ну, Джозеф, мой муж. А у его старшего брата юбилей. У меня в самолёте всё из головы вылетело.
– Понятно, понятно… Ты с Джозефом говорила?
– Сейчас это никак невозможно. У Патрика юбилей, как я могу о чём-то говорить? Дай мне свой телефон, я тебе сама перезвоню. Завтра вечером перезвоню. В районе девяти.
Карагодин продиктовал номер и почувствовал внезапное облегчение.
– Я вся издёргалась, всё время о тебе думаю… А тут – этот юбилей. Целую тебя. Завтра перезвоню. А ты, ты обо мне думаешь?
– Ты мне даже снишься, – не соврал Карагодин. – Целую тебя, до завтра.
– С кем это ты по телефону трепался? – поинтересовался Савойский, когда Карагодин вышел на лоджию.
– С Татьяной. Так поболтали о том о сём. Губер оплатит.
– Ну, ты орёл, – Савойский покрутил головой. – Что там наш секретарь-референт, пакует чемоданы?
– Да нет, пока не получается, семейные дела улаживает. У них там юбилей сегодня.
– Не приглашала?
Карагодин закрыл глаза, подставил лицо потоку солнечных корпускул.
– Слава богу, пока до этого дело не дошло…
– Если пригласит, не откажемся, мы банкеты любим. Ну да ладно, скоро Серёга приедет, наводи марафет, коллега.
Вам покажут разные красивые места
Кабинет генерал-губернатора странным образом походил на лавку восточных народных ремёсел – пухлые кожаные пуфики вперемежку с латунными анубисами, птицами и разными животными, пальма с золотыми листьями и костяным стволом, сабли и щиты где только возможно, высокие лампы в форме лилий, множество ваз из египетского алебастра, украшенных филигранной резьбой, загадочная кухонная утварь, каменные кошки разных цветов. Однако тиснённая золотом зелёная кожа стенных панелей, роскошный стол с резными ножками, сплошь инкрустированный латунными вставками, и столешницей, покрытой мусульманским сукном, за которым на резном же троне из розового дерева восседал генерал-губернатор, однозначно определяли статус помещения.
Генерал-губернатор легко поднялся, вышел из-за стола и вполне по-европейски пожал руки делегатам.
Савойский вынул из пакета парадное издание – альбом с панорамой города на суперобложке, на котором, как на подносе, расположил нарядную казачью нагайку.
– Презенты от нашей маленькой делегации.
– Presents, – губернатор принял дары, – thank you very much!
Он аккуратно положил альбом на край стола, но вот нагайка вызвала у него явный интерес, он повертел её в руках, разглядывая плетение и латунные заклёпочки, и вопросительно посмотрел на гостей.
– Донская казачья плётка, символ мужества и власти, – объяснил маэстро.
Карагодин перевёл, и губернатору перевод явно понравился.
После передачи даров снова присели к столу, и губернатор с места в карьер стал излагать суть проблемы и текущую ситуацию. Карагодин вполголоса переводил Савойскому печальную губернаторскую сагу.
Амбициозная мысль украсить вход в Суэцкий канал сообразным его значимости монументом посетила губера у подножья Мамаева кургана, когда он увидел статую Родины-матери.
Пытаясь найти талант, хоть сколь-нибудь приближающийся по мощи к таланту автора монумента-гиганта, губер озадачил не одного европейского мастера грандиозным проектом, но без большого успеха. Впрочем, кое-какие смельчаки нашлись. Собственно, два: француз и итальянец. Люди решительные и прыткие – предварительные макеты уже представили.
– France, – сказал губер, театрально повернул ладонь левой руки вверх и отвёл её влево, в сторону высокого ажурного столика, на котором помещался выкрашенный бронзовой краской гипсовый брус, укреплённый на какой-то маловразумительной лепёшке. Верхний торец макета венчала миниатюрная башенка маяка с крошечными стеклянными окошечками.
Савойский хрюкнул:
– Тоже мне, Корбюзье нашелся.
Губер вопросительно посмотрел на Карагодина.
– Маэстро говорит, что концепция грешит некой вторичностью.
Губер оживился, ему хотелось знать мнение специалиста более подробно.
В определениях Савойский не стеснялся. Карагодин пытался выдержать политес и в переводе скрашивал резкие фигуры речи распалившегося маэстро. А зря. Потому как оказалось, что губеру этот геометрический минимализм тоже не по душе. Не олицетворяет ни духа, ни мощи.
А вот Родина-мать олицетворяет. Но только одной матери – мало. Нужно что-то ещё.
Губер нажал кнопку, и усатый принёс кофе. Стали перебирать монументальные символы: Христос-искупитель в Рио, солдат-освободитель в Трептов-парке… Губер вопросительно посмотрел на Савойского. Савойский щурил глаза, пытался понять масштаб души контрагента, припомнил финиковые плантации по дороге в Порт-Саид, тёток, пакующих ящики с золотистыми плодами, каких-то измождённых доходяг, таскающих цементные блоки на подступах к городу, и вдруг твёрдо сказал: должно быть триединство: солдат, рабочий и… крестьянка.
– Yes, yes, yes! – обрадовался губер. – Только очень большие.
– Это несомненно, – подтвердил маэстро.
Губер открыл следующую карту, повернул ладонь правой руки вверх и отвёл её вправо, показал вариант итальянца: металлический штырь с овальным утолщением на конце.
– Ну, это мы проходили, – хохотнул Савойский. – Никакой самобытности.
– Такое уже делали, я правильно понял? – удивился губер. – Где? Когда?
– Фаллос в Индии, – сказал Савойский. – Индусы просто недотянули по размеру – финансирования не хватило. И в Китае есть. В парке развлечений, в Чангчуне. Китайцы похитрее, натянули на каркас травяные циновки, и получился весьма приличный фаллос, 30 метров высотой. Тут они нос индусам утёрли. Хотя, конечно, циновки – материал для этих дел неподходящий.
Рассказ Савойского о хитроумных китайцах губера рассмешил.
– Тридцать метров, – крутил он головой, – для китайцев неплохо! Низкорослая нация. Сублимация фантазий. Парк развлечений для этого дела – самое подходящее место. Но у нас Порт-Саид, канал, – посерьёзнел он, – тут с местом ошибиться нельзя.
– Надо смотреть, – сказал Савойский.
Губер снова нажал латунную кнопку на столе. Дверь кабинета открылась, в комнату вошли три представительного вида араба в национальных хламидах и почтительно выстроились рядком.
Губер представил делегатам вошедших: главный архитектор со своими замом и помом. Один художник, другой строитель.
Делегаты обменялись с вошедшими демократическими рукопожатиями.
Губер отдал чиновникам строгим голосом какие-то краткие указания, а делегатам сказал:
– Сейчас вам покажут разные красивые места. Нужно выбрать самое подходящее для монумента. Самое красивое.
– У нас получится, – уверенно сказал Савойский.
Здесь будет город заложён!
Делегаты с главным архитектором разместились в белом «мерседесе», художник и строитель в не очень свежем и тоже белом «опеле», и инспекция началась.