Блеск власти

– Я пробовал это делать еще в детстве, но думаю, и к старости у меня это не получится, – рассмеялся Узбек-Антанук.

Дорога пошла вниз. Солнышко постепенно начало проглядывать сквозь лохматые клубы тумана. Они из синих превратились в белые и скоро совсем растаяли.

Спустились еще ниже, и учитель попросил:

– Остановись, мой талантливый ученик, посмотри наверх и увидишь наш туман.

– Так это же просто облако! – воскликнул Узбек-Антанук. – Вон оно сидит на вершине перевала ладно, как в седле.

– Ты прав. Туман – это облако, опустившееся на землю. Понимаешь, зачем я просил положить часть облака в карман?

– Кажется, начинаю догадываться. Большинство людей считают, что Бог живет на облаках.

– Так может жить Бог на облаке?

– Если он невесом, может!

– Тогда как быть с утверждением, что Бог создал людей по образу и подобию своему?

– А как быть с утверждением, что Иса ходил по воде, как по тверди?

– Достойный ответ достойного ученика. Но Иса делал это не каждый день, а только в трудные моменты бытия. Думаю, это стоило ему большого напряжения духовных сил. Можно ли это делать каждую секунду и даже во сне? Сомневаюсь. Значит, у Всевышнего Творца есть какая-то твердь.

– Например, луна, – вставил Антанук.

– Может, и луна, но не солнце, которое горит жарким огнем. Может быть, это и другая твердь, крутящаяся в космосе.

– Крутящаяся? – удивленно поднял глаза юный хан.

– Да-да! Вращающаяся, но об этом разговор отдельный и не в пути.

Дорога все бежала и бежала вниз. Мрак Дарьяльского ущелья постепенно разбавлял свет, Терек по-прежнему пел свою мощную грозную песню, горы расступались, усиливая эхом хор водных потоков.

Хетэг встречал гостей с распростертыми объятиями. Отдыхали, пировали, наслаждались беседами. За год у двух кунаков много накопилось на душе, хотелось обрадовать друг друга, поделиться сомнениями. Слава Всевышнему Творцу, больших потрясений ни у того, ни у другого не было. Елбаздук рассказывал Хетэгу о сыне его Асхаре, умном, сдержанном, бесстрашном в сражениях, рассказал и о том, что ширваншах предлагал Асхару остаться у него на службе, возглавить его личную охрану.

– О великий и могущественный шах, да продлит Аллах твои дни. Я единственный сын своего отца осетинского князя Хетэга, мой долг быть рядом с отцом и в здравии и в немощи его, я не могу дальше оставаться вдали от родителя и родной земли, мысли мои все там, за вершинами гор. Прости меня, о всемогущий, и спасибо тебе за науку жить, которую я получил в твоем государстве и лично от тебя, о мудрейший из мудрейших! – Так отвечал на приглашение Кей Кабус ибн Ахситана твой сын, преклонив колено.

Шах поднял Асхара, обласкал его и сказал:

– Ты предан отцу своему, значит, ты настоящий сын. Ты предан своей земле, значит, ты – велик. Да пошлет тебе Аллах и ваш Иса свое благословение на великие дела в земле осетинской.

Шах наградил Ахсара за верную службу и добавил:

– Я жду тебя всегда – и в горе и в радости, ибо твердо знаю, врагами мы никогда не будем.

По щеке Хетэга текла слеза, душу его захлестнули радость и гордость за сына.

– Я думаю, ты не откажешься выпить по кружке хорошего осетинского пива за здоровье наших детей.

В комнату вошла шустроглазая девочка с подносом, на котором в кружках пенилось пиво, она молча поставила их на стол, рядом блюдо с сыром и хлеб, поклонилась и пошла к двери.

– Тайдула, а почему ты не поздоровалась? Ты не узнала меня?

– Я здоровалась с вами, князь, сегодня утром, но вы меня не заметили.

– Прости, девочка моя. Наверное, утром я был слишком рассеян, плохо спал после обильной еды.

– Я вас прощаю, князь. – Девочка быстро шмыгнула за дверь.

Кунаки рассмеялись.

– Ты знаешь, брат мой, что внучка твоя не один раз снилась мне в Ширване: то подсказала дальнейший путь, то уберегла от ненужного поступка. Есть в ней что-то загадочное, что понять мы своим умом не можем. Чувствую я, ждет Тайдулу большое будущее.

– О чем ты говоришь, мой дорогой друг? Знаешь, что ее ждет? Ждет мрак взрослой жизни. Народную молву не остановишь, в народе моя внучка слывет незаконнорожденной, от неизвестно какого отца. А я верю, что в жилах девочки течет благородная кровь и умна она не по годам. Мои братья по вере русские очень метко говорят: «На чужой роток не накинешь платок».

Девочка растет, скоро зацветет, как бутон прекрасной розы. Кто возьмет ее в жены? Разве что грязный босяк, который ленится у себя под носом вытирать.

Пиво пили, молча, радость в душе Хетэга сменилась на печаль. Паузу прервал Елбаздук:

– Не печалься, брат мой, даже из самых безвыходных ситуаций есть выход. Послушай меня и подумай. Отпусти Тайдулу со мной.

Хетэг поднял глаза, в них было отрицание.

– Не торопись, подумай, – продолжал гость, – ты знаешь, что мы и черкесских княжен отдаем на воспитание в другие семьи, так почему же я не могу взять на воспитание осетинскую княжну. Жена моя еще в силе, да ниспошлет ей Аллах здоровья, вырастит из нее настоящую царицу, а у царицы мужем может быть только царь. Мы еще будем пировать на веселой свадьбе Тайдулы.

Произнося эти слова, Елбаздук не знал, что они пророческие, но чувствовал – девочку ожидает большое будущее. Хетэг молчал, тщательно пережевывая сыр, боль не уходила из души, ломала его, не давала выстроиться мыслям. Усилием воли вытаскивал князь из груди тяжелую гирю и начинал понимать, что кунак предлагает ему лучший выход. Но как он расстанется с любимой внучкой – она ведь не только боль, но и услада души его.

«Однако боль маленькая перерастает в боль большую, – думал Хетэг, – наверное, прав брат мой. Прав! Надо решаться. Я буду тосковать, но девочке будет лучше, не обидит ее кунак, никогда не обидит».

И, словно утверждая его мысли, Елбаздук заключил:

– Молва народная не сможет перевалить через горы, разделяющие нас, она утонет в разнице наших языков и со временем унесется бурными водами Терека.

– Спасибо, мой дорогой! Я счастлив иметь такого брата, как ты. Помни всегда – моя жизнь принадлежит тебе!

Ночь перед новым этапом похода Узбек проводил с Лейлой. Красавица сияла самой яркой звездой среди звезд ночного неба, была неподражаема в любовных ласках, лунный свет радости и неги укутывал хана, страсть стелила мягкую постель.

Ночной сон был коротким, но крепким и полноценным. Узбек проснулся бодрым, Лейла сидела рядом, гладила его лицо и тихо-тихо пела ласковую арабскую песню. Хан обнял ее.

– Нежная, обворожительная моя, сегодня в повозке ты поедешь не одна, с тобой поедет девочка, внучка князя Хетэга.

Лейла удивленно подняла глаза. Она молчала, но ее глаза спрашивали Узбека: ты взял эту девочку в жены?

– Успокойся, не тревожься зря. Дед мой берет девочку к нам в семью на воспитание, у нас так принято. Воспитывать ее будет бабушка. Тайдула еще слишком мала, чтобы стать женой. Будь с ней ласкова, сладкая моя.

Узбек, готовясь к отъезду, чувствовал, что Лейла затаила обиду, хотя внешне ничем это не выдавала.

Прощание у околицы было недолгим, мужчины обнимались, желая друг другу здоровья. Тайдула поцеловала бабушку и рванулась к деду, обняла его за пояс. Долго молчала, прижавшись к нему, глаза ее были полны слез. Хетэг приподнял девочку, поцеловал, готовый заплакать, но мужчины на Кавказе не плачут. Дед быстро снял свой нательный крест и повесил его на шею внучке.

– Может случиться так, девочка моя, что жизнь заставит тебя принять другую религию, прошу, дорогая моя, никогда не снимай этот крестик, что бы ни случилось. Храни тебя Господь!

Хетэг перекрестил Тайдулу, поднял голову, перекрестил всех. Чтоб никто не увидел его слез, вскочил в седло и поскакал к дому.

Тайдула села в повозку, поздоровалась с сидящей там женщиной, та лишь молча кивнула головой и отвернулась. Девчушка повернула голову назад и долго смотрела на удаляющееся родное селение, слезы текли из глаз, она молча глотала их, не произнося ни оха, ни вздоха. Лейла искоса поглядывала на маленькую спутницу. Ей вдруг вспомнилось, как ее, чуть только созревшую девушку, везли в гарем ширваншаха, грусть расставания с родным домом вновь охватила женщину. Лейле стало жаль девочку. Что это было? Жалость или незнакомое доселе материнское чувство, которое чрезмерно овладело нерожавшей женщиной? Она подвинулась к Тайдуле и погладила ее по голове. Какой-то нежный свет засветился над головами незнакомых раньше спутниц, в сердцах разлилось тепло, голова девочки припала на грудь женщины, и дитя утонуло в ласковых объятьях.