Страница 8 из 26
Гнусность этой фразы возмутила Сергея. Возмутила своим одновременным враньем, меркантильностью, передергиванием фактов и подлостью. Во-первых, Сергей в тот день, как раз наоборот, не пил вообще. Это раз. Во-вторых, споткнулся он из-за того, что этот самый поэт Генка подставил ему ножку. В-третьих, обгадив его морально, пакостник еще и надеется урвать пузырь водяры.
– Вот тебе, а не бутылка! – Сергей среагировал мгновенно, показав Генке сперва кукиш, а потом кулак. – Ты, поганец, когда подличать отучишься и подставлять ножки?
– Я? – поэт артистично удивился, однако все в кафешке увидели фальшивость изображенного. – Это я-то? Да я тут единственный порядочный человек!
Вот это он сказал зря. И не подумав. Сергей мгновенно уцепился за фразу:
– Галина, ты слышала! Мы с тобой говно, а этот в белом фраке! Мы подонки, а он, – Сергей ткнул пальцем в поэта, – белый и пушистый! Мы…
Договорить здоровяку Галина не дала, потому что сама вступила так же энергично, как и в первый раз. До Генки дошло, что он брякнул то, что всегда думал, но обычно придерживал при себе, и он начал оправдываться.
– Братцы, – запричитал он, – да я совсем не про вас это сказал, это я так, вообще, про бомжей и торгашей, которые тут самогонкой торгуют втридорога и на этом целые состояния сколотили. Понаехали тут со всех сторон, говорить правильно не научились, а…
День был явно не Генкин, потому что теперь против него настроилась вся кафешка. Ашота здесь любили, да и самогонка была качественной, о чем вы уже знаете. И дешевой. А для многих в трудные времена бесплатной. И ниоткуда Ашот не приезжал, а жил в городишке всю жизнь, тут учился, отсюда уходил в армию. Короче, был своим и авторитетным человеком.
Рот открыли все, а двое самых активных молча взяли плюгавого поэта под микитки, протащили по всему залу и вышвырнули из заведения.
– Вот это правильно! – Сергей и Галина пожали друг другу руки, стукнулись кружками и выпили еще по пол-литра.
За всем этим молча и удивленно наблюдали будущие члены творческого союза, нынешние молодые дарования, юноша лет двадцати, похожий на лисенка, и две девицы. Одна с длинными прямыми белыми, почти прозрачными волосами и другая, в коротких завитушках, делавших ее похожей на негритянку, только рыжую.
Лисенок, не желая совсем затеряться, вступил в разговор.
– Я думаю, что первое, – он покраснел, но матерное слово не смог из себя выдавить, – первое слово означает удариться, а второе – слегка или временно свихнуться.
Обе девицы тоже покраснели и уткнули голову в пол-литровые пивные кружки. Пиво они, чтобы не отставать от настоящих литераторов, купили, а вот что делать с ним, не знали. Но пить эту жидкость не собирались, это точно.
– Чего? – одновременно произнесли Сергей и Галина.
Они уже забыли, из-за чего начался сыр-бор и выставление Генки, но вдруг вспомнили, заржали и снова стукнулись кружками.
Дилетантские разглагольствования молодой поэтической поросли были смешны для остальных посетителей, для профессионалов, отдыхавших после пребывания в пространстве вне кафешки. Завсегдатаи в разговор тактично не вступали, но каждый про себя давно ответил и объяснил не хуже Владимира Ивановича Даля. При этом в пунктах, следовавших за первым, дал толкования и варианты, несколько отходившие от основного, главного объяснения.
А творческо-союзный молодняк продолжал лепетать, пытаясь ответить на поставленный вопрос. Лепетал блекло, неубедительно, вызывая презрение у все слышавшей публики и Сергея.
Здоровяк отпил, вытер от пены губы и подбородок, потом ладонь обтер о штаны, улыбнулся, блеснув золотым зубом, и, сожалея, сказал:
– Ни хрена вас не учат в ваших литинститутах. Ни хренашеньки. Все эти ваши Маркесы с Кортасарами, прочие Уолты Уитмены, Ферлингетти, Аполлинеры, Бодлеры, молодые да ранние Пауэльи Коэльи – ребята были, а кто и теперь живет, лихие. Они жизнь знали. Нутро жизни знали, а вы салабоны зеленые. Ни хрена не знаете. Вон у макаронника спросите… – Здоровяк пальцем ткнул в прапорщика, дремлющего у окна после чекушки, вылитой в литр пива. – Он в любое время дня и ночи, ежели, конечно, проснется, вам растолкует. А вы…
После такого монолога с перечислением имен, фамилий, а также упоминанием армейской кликухи сверхсрочника, проворовавшего на полковом или дивизионном продскладе половину своей службы, народ проникся уважением к знатоку словесности и презрительно посмотрел на литинститутовцев. Потом через минуту о них забыли, как об объектах. не представлявших интерес, и снова сосредоточились на своем пиве и своих разговорах.
Про литераторов так бы и не вспомнили, но дверь кафешки распахнулась и внутрь вошел Генка с двумя юношами. Юношам было одному за пятьдесят, другому около. Один, высокий и дородный, походил на главного казака с картины Репина, был одет в короткую куртку, расстегнутую так, что молния цеплялась за последние несколько сантиметров и удерживала полы куртки. Другой, худощавый с красивой седой прической, если уж продолжать сравнивать с картиной Репина, походил скорее на писаря, чем на кого другого. Он не улыбался, а напротив, был серьезен и глубоко погружен в размышления, далекие от того места, куда притащил настырный и неприятный ему Генка.
– Ну, чего ты нас сюда зазвал, – говорил казак, – ты же знаешь, я в завязке. Еще месяц не буду пить. Пора печень почистить. Ты же знаешь! Меня не уговорить.
Седой уже смирился с предстоящим питием, понуро плелся, безысходно вздыхал и приговаривал:
– Да ладно, бог с ним, посидим часок и пойдем.
Генка же продвигал их в сторону литературной компании, которую вышедшие из Запорожской Сечи герои, еще не заметили, и громко обещал, что сейчас он их обрадует и сильно удивит.
– Да чем ты можешь нас удивить? Стихи у тебя последнее время не идут, да и вообще, чего ты нас тащишь? – спрашивал, отнекиваясь, Казак, поворачивался уходить, но Генка снова разворачивал его и продвигал в глубь пивной.
– Да ладно, бог с ним, посидим часок и пойдем – повторял Писарь.
Генка потел, остатки волос на голове у него сбились, лысина покраснела от чрезмерной активности, да и сам он стал красным и влажным, но постепенно они оказались у стола с писателями.
– Глядите, кого я к вам привел! – заорал Генка, обращаясь к уже сидевшим. – А я мимо иду, гляжу – эти. Валерка с Сережкой! Они отнекиваться, но от меня не уйдешь! Пожалуйста! Привел, как и просили!
Сидевшие повернули голову, чтобы сказать, что они ничего не просили, а наоборот, и все, наконец, увиделись.
– Валера, Сергей! – Здоровяк заулыбался, вышел из-за стола и обхватил необъятную фигуру друга.
То же можно сказать и про Казака:
– Сереженька, как я рад тебя видеть! А мы идем в бильярдную, а тут этот: «Пошли да пошли». Я ему говорю, что в завязке и Сережке давно надо завязывать, а Генка: «Пошли, я вас удивлю». Как ты, дорогой?
А здоровяк уже обнимал тезку.
– Теперь, пожалуй, часком не обойдется, – отвечал тот.
– Вот, пожалуйста, говорил, что всех обрадую и, пожалуйста! Я такой! – Генка подвинул молоденьких девиц, уселся между ними. – Я такой! Я говорил!
Остальные тоже расселись. Заговорили все одновременно, но так выходило, что из этой кучи малы, каши, хаоса слов, каждый слышал то, что ему было важно, и отвечал на то, что считал для себя значимым и что именно от него хотели услышать остальные.
Про Генку не вспоминали, и он вроде как невзначай, совершенно случайно положил руку на колено длинноволосой блондинки. Подержав там с минуту, случайно переместил ладонь повыше, под платье и пополз дальше. Девица напряглась, встала, сказала, что ей пора, курчавая поэтесса сообразила, что момент подходящий и последовала за подругой. Юноша вызвался их проводить, и юная часть компании весьма удачно и почти незаметно для остальных слиняла.
Генка не огорчился, а мгновенно сообразил, сгреб оставленные молодежью кружки и влил их содержимое в свою, литровую. Получилось доверху и еще с четверть малой кружки. Здоровяк, несмотря на занятость разговором с Казаком и тезкой, боковым зрением видел все. И то, как старый козел лез девчонке под юбку, и то, как выжил молодежь из-за стола, и то, как потом стырил их пиво. Практически своровал, а не разлил всей компании поровну. До поры он решил промолчать, чтобы не перебивать интересного разговора, но в уме сделал себе заметку не спустить наглецу эти пакости.