Страница 58 из 68
Забросив флаг в лодку, следом забрался сам. Находку закрыл одеждой и взялся за удочку, но рыбалка потеряла значение. Наш флаг, коли красный… Откуда он появился в Березине? И куда его деть?
Вскоре Толик решил: с рыбалкой закончено. Пора домой. Удивление не отпускало: просто так флаги по рекам не плавают! Мамке отдать?.. Она, пожалуй, сошьет отцу рубаху. Жалко, такой красивый флаг распорет на куски. С отцом поговорить? Он-то знает, наверно, куда флаги с надписями следует передать. А как сам батька отдаст флаг матери для пошива той же рубахи?
Перво-наперво надо бы флаг высушить, припрятать, а потом и с отцом поговорить. Может, кроется за всем какая-то тайна? Сушить так сушить! Расстелив полотнище на дне лодки, размотал леску обратно и забросил крючок с насадкой в воду. Клюнуло. Вытащенная плотва выскользнула из рук и плюхнулась на днище, прямо на подсохшую ткань флага. По слову «бригада» расползлась полоской сырая слизь.
— Эх!.. — огорченно воскликнул юный рыбак.
Пришлось полоскать в реке нижнюю половину полотнища.
Только Толик разложил флаг досушиваться на днище, как где-то неподалеку странно затарахтела машина. Откуда она взялась? Потом раздалась барабанная дробь, совсем как у них на школьном празднике. По реке зашлепали фонтанчики воды, приближаясь к лодке. Забавно. Кто бы мог так диковинно разбросать «блинчики» из камней, да еще у самой лодки? Рыбаки так не делают!
Прямо по флагу мелькнула тень, отброшенная пролетевшим самолетом.
Толик и не понял, что по нему стреляли с высоты. Кто так пошутил? Опасность осознал, когда увидел заходящий для повторной атаки самолет. Руки бросились отвязывать веревку, но удалось лишь подтянуть лодку к кустарнику. «Та-та-та», — простучало с небес. «Шлеп-шлеп-шлеп», — раздалось слева от лодки.
Леска, будь она неладна, во время опрометчивого движения лодки зацепилась-таки за ивовую вицу. Пришлось рвать, спешно грести к берегу и выбрасывать на берег и флаг, и одежду, и рыбацкие принадлежности. Но самолет больше не вернулся. Зачем он стрелял по реке?
По дороге, придя в себя после пережитого волнения, Толик решил флаг родителям не отдавать. Пусть останется на память о том, что пришлось испытать.
Неожиданно в голове мелькнуло: «А если стреляли по флагу? Тогда, выходит, стрелял немецкий самолет… Откуда же он здесь?»
Домой пришел после полудня. Высушенный флаг Толик еще на берегу завернул в дерюжку, валявшуюся на днище лодки, и, подойдя к дому, сунул находку в поленницу.
— Ты где пропал? Вся за тебя испереживалась. Говорят, какой-то самолет с крестами над рекой летал и стрелял, — тревожно проговорила мать.
— Не видел я никакого самолета, мама. Рыбачил. Клев хороший шел. Возьми рыбу, отец просил прибрать.
Мать успокоилась:
— Воды принесу, а ты пока ведро с уловом в тень прибери.
Мать занялась рыбой и больше ни о чем не спрашивала.
Выйдя во двор, Толик обошел дом. Вот здесь, за углом, на пустыре огорода, он, пожалуй, выроет яму и спрячет в нее флаг. Отец придет поздно, мать занята, сестра возится со своими куклами. Время есть.
В сарайчике нашелся небольшой белый бачок с треснувшим дном. В него Толик нагреб сухие опилки, в которые уложил свернутое красное полотнище. Можно было бы отдать флаг и родителям, но неясное чувство тревоги не покидало: «Не по флагу ли стрелял тот самолет?»
Едва успел закопать бачок на пустыре, как во дворе появился отец, что-то шепнул вышедшей на крыльцо матери. Оба поспешили вернуться в дом. Толик заторопился следом за ними. Странным показалось то, что в рабочий день отец вернулся с пилорамы задолго до вечера.
Присев на лавку, глава семейства осмотрел по очереди домочадцев.
Произнес, обращаясь почему-то к сыну:
— То, о чем тебе говорил утром, Толя, случилось. Немец нагрянул войной. Я прибежал, чтобы вещи кое-какие собрать. Уезжаю.
Из рук матери, присевшей на стул, выскользнул нож в рыбьей чешуе. Толик вцепился руками в скатерку: как «уезжаю»? Обещал до конца лета остаться и на свои озера ехать лишь по началу сентября.
Младшая сестра заплакала от гнетущего напряжения. Вряд ли она понимала, о чем шла речь, — мала!
Через час пошли на городскую площадь провожать батьку, уезжавшего к месту основной работы на Большое озеро. В Минск отправлялась одна из грузовых машин, и батька прямиком направился к ней. Некоторые мужики, приписанные к столичному военкомату, торопились попасть в Минск с целью прояснить для себя, не случилась ли мобилизация по их годам.
Впервые после майских праздников народ собрался в центре едва ли не всем городом. На площади тихо переговаривались. Кто-то поминал сообщение Молотова, кто-то рассказывал, как чужой самолет расстреливал на реке рыбаков. Пискнув, где-то с краю толпы смолкла гармошка. Женщины жались к уезжавшим мужьям, а те чуть ли не впервые после отзвеневших давно свадебных песен с сердечным трепетом вдруг начали вглядываться в лица жен и гладить по головам детей.
Толик держал батьку за руку В голове не укладывалось: за каких-то полдня жизнь перевернулась с ног на голову — флаг, самолет, уезжающий отец… Может, сказать ему о флаге-то? По всему видно, отцу не до него. Пусть лежит флаг. Закопан и закопан.
Минуло три беспокойных дня. Город все это время шумел, а в четверг будто вымер.
Днем по улицам Новоборисова прострекотали первые мотоциклетки с немцами в пыльной серой форме. Затем их повалило, словно саранчи. Шли и ехали, кричали гортанно на всем протяжении улиц, по которым двигались. Захлопали калитки, затрещали изгороди. Не слышно стало ни птичьего пения, ни криков петухов. Громкий лай собак сменялся редкими выстрелами и последующим хохотом оккупантов. К вечеру ни одна собака не тявкала. Незваные гости размещались по домам и квартирам. До самой ночи.
В родительский дом Толика тоже зашел какой-то чин и громко крикнул:
— Здесь есть кто-то болеть?
Мать кивнула, показывая на кровать, куда незадолго до прихода немца положила дочь, попросив стонать погромче:
— Дите болеет…
— Чума? Тиф? — опять закричал фашист.
— Кто его знает? Может, тиф, а может, и чума, — ответила мать.
Немец тут же развернулся и вышел. Война только началась. Никто из захватчиков, из немецкого начальства еще не знал, как вести себя в случаях выявления заразных заболеваний среди населения. Это через полгода фашисты принялись сжигать опасные дома вместе с обитателями, но двадцать шестого июня тысяча девятьсот сорок первого года гитлеровцы пометили дом номер тридцать девять как непригодный для жительства и больше в нем не появлялись.
Потянулись долгие дни оккупации. Они складывались в недели, месяцы, годы…
Бывало такое, что семья не ела днями. Сестра исхудала и словно светилась от падавшего на нее света. Мать едва держалась на ногах. От отца помощи ждать не приходилось, он партизанил где-то далеко от родных краев.
Флаг оставался там, куда его спрятал Толик, но найди немцы бачок, и тогда смерть от голода стала бы предпочтительней, чем смерть от пыток. Паренек уже понимал, чем рисковал, держа красное полотнище в своем огороде. Каждую неделю прямо у стены бывшего городского клуба фашисты казнили выявленных подпольщиков и задержанных партизан.
— Так будет с каждым противником режима! — комментировал переводчик.
Переживания за флаг смешивались с горькими мыслями о родных. Мать еще ходила, а сестра к весне слегла и больше не вставала. Чем помочь?
«Я за реченьку гляжу в голубую даль», — напевал Толик едва слышно, ползая на коленках по весеннему огороду в поисках молодой крапивы. Сил на песни оставалось немного.
— Что делать русский мальчик? — раздалось так близко и громко, что Толик вздрогнул.
Два немца со свисавшими с плеч автоматами пристально рассматривали огород.
— Ты есть прятать…
«Неужели прознали?» — страшная мысль лишила сил. Толик сел на едва проклюнувшуюся траву.
— Ты есть прятать золото свой земля от немецкий зольдат? — фрицы загоготали и двинулись дальше, оглядываясь на побелевшее лицо паренька.