Страница 57 из 68
— Дедуля, спасибочки! Скоро ягод тебе принесу…
Генка не оглянулся и не увидел, как дед помахал ему вслед рукой. Не услышал он и то, как дед выговаривал петуху за жадность: куриный вожак отгонял настырного воробья от корыта. Не слышал внук, как дед, поглаживая собачонку, обещал ей к вечеру добрую кость, которую «внук беспременно обгложет так, чтобы и тебе, Пеструшка, мяска с прожилочкой хватило».
Переходя от одной зеленой поляны с краснеющими ягодами к другой, Генка вдруг услышал странный рев в небе. Последовали гулкие разрывы в той стороне, где осталась деревня. Ребята переглянулись: неведомый молот ухал и ухал так, что земля подрагивала даже в лесу. В окружении высоких елей и сосен Генка и его товарищи не могли видеть, как стая пикирующих бомбардировщиков с черными крестами на крыльях падала почти отвесно на деревенские дома, оставляя после бомбометания развороченные проплешины земли. После нескольких воздушных атак от строений ничего не осталось.
Побросав лукошки, корзинки и бидоны, мальчишки кинулись по лесной тропинке в деревню. На околице их встретил вой испуганных собак и запах гари. Привычная глазу картинка исчезла. Деревни не было.
Пораженный Генка разглядывал незнакомый пустырь. Ни избы на нем, ни амбара, и сарай с сеновалом исчезли. Ничего… Свежевзъерошенная земля да чадящие остатки бревен ничем не напоминали дедово хозяйство. Где Пеструшка, где дедуля? Куда он мог деться? В ушах звучал его тихий голос: «Ос убивать нельзя…»
Пермь 2014 г.
ЗНАМЯ
Рассказ-быль
Белорусский городок Новоборисов тонул в малахитовой дымке июньской зелени с выглядывавшими из нее остроконечными макушками серебристых тополей. Крыши приземистых строений попрятались среди деревьев, и только то тут, то там чернеющие коньки указывали на места расположения домов. Летнее разноголосье птиц то и дело перебивали громкие петушиные крики, лай собак по дворам да мычание полнотелых коров. К гомону живого мира местный люд давно привык, внимания почти не обращал и занят был тем, к чему призывали советские порядки: общественным трудом, — и тем, что кормило народ, — огородами.
Невысокого роста худенький паренек уже с час сидел на лавке возле приземистого, отмеченного временем дома и выстругивал свежее удилище. Старое тоже еще сгодилось бы, но батька намедни посмеялся:
— Скоро пескарь размером с мизинец, Толя, твое удилище сломает!
Обидно, когда высмеивают. Пусть и отец.
Солнце клонилось к закату. Мошкара бойкими стайками дрожала в теплом воздухе и норовила то попасть в ноздри, то залететь в рот. Иногда небезуспешно. И тогда одновременно рука отмахивалась, рот отплевывался, а горло выражало недовольство коротким:
— Пшли!
«Эх, с погодой бы на завтра повезло!» — мысль эта снова и снова возвращалась к юному рыбаку под чирканье ножа. С утра собирались с батькой на Березину.
— Вот надоедные! Пшли! — рука его очередной раз отогнала вьющихся мошек.
«Воскресенье провели с отцом на реке, и завтра с утра батька порыбачит, а там и на работу ему пора. Оставит лодку, придется мне справляться в одиночестве. Будет ли улов?» — в голове роились обрывки недавних событий и забота о завтрашнем дне.
Паренек переживал, как бы чего из виду не упустить, не сплоховать бы без батьки, а то отец опять смеяться станет. В минувшую пятницу была оставлена в воде оборвавшаяся леска. «Вот так рыбак!» — воскликнул, узнав о пропаже, отец. Обидно. Что поделаешь, если крючок зацепился за подводную корягу, а плавать и тем более нырять Толик еще не научился.
Река с рыбалкой манила с самой ранней весны. Рыбных мест на Березине хватало, не беда, что река в полутора километрах от города.
С батькой весело, даже на рыбалке без шутки да припевки не обходилось.
— Человек из еды живет. Каков ни есть, а хочет есть, — смеялся отец, насаживая червяка на крючок.
Наловленная рыба уже вялилась на бечеве в ограде.
— На зиму все сгодится, — сказала мать, прибирая улов, — лишний запас семье не помешает.
Ничем примечательным, кроме рыбалки, уходящее воскресенье двадцать второго июня сорок первого года Толику не запомнилось. О заполыхавшей с утра войне он ничего не знал, как, впрочем, и многие новоборисовцы. На весь город не было ни одного общего радиотранслятора. Если и говорили взрослые где-то о беде, то на стороне, не в его доме. Ему, двенадцатилетнему, думалось о том, что надо выстругать новое удилище. Из-за погоды волновался — не подвела бы утром.
Ночью приснилась дорога среди высокой колючей травы. Куда Толик по ней спешил, узнать не успел, отец похлопал по плечу:
— Вставай!
До восхода солнца под звенящий комариный писк рыбаки спускались к берегу Березины. Батька выглядел не то понурым, не то озабоченным. Сыну сказал коротко:
— Не все ладно на границе. Кажись, немчура решила нашу оборону пощупать. Говорят, самолеты с крестами над границей летали. Неужели?..
Если бы Толик мог предвидеть будущее, он бы не пропустил сказанное мимо ушей. Но что граница?.. Его ли мальчишечья забота знать о делах на ней? И оружия-то в руках не держал никогда за все годы. Рыбы наловить бы, лодку без отца не упустить да леску бы очередной раз в реке не оставить. Это заботило.
Клевало дружно, но батька под поднявшееся ввысь солнце погнал лодку к берегу.
— Побежал я на пилораму, сынок. Давай, хозяйничай без меня, — бросив свою удочку на днище лодки, отец попрощался. — Лодку после не забудь привязать, чтобы течением не унесло. Ломоть хлеба положи себе в карман. Улов матери отдашь, выпотрошит. Да по хозяйству ей помоги.
Сказал и исчез, будто его и не было. С лодкой Толик управился легко: привязал веревку с кормы к ивовым кустам, и лодка, покачиваясь на воде по всей длине веревки, оставалась недалеко от берега.
«Щелк-щелк-прищелк», — песни соловьев разливались над Березиной. Скучно без батьки, но под переливчатое пощелкивание на сердце приходили любимые слова. Вместе с птицами запел и Толик. Сколько он знал разных напевов и как же любил их вытягивать:
Старые куплеты звучали один за другим. Рыбак, что сидел поодаль, кулаком не грозил и рукой не махал: «Чего ты там, парень, разгорланился? Помолчи-ка!»
Улов прибавлялся. Леска пока целой в воду уходила. Вот и ломоть хлеба исчез — за голодом держать его в кармане не было сил.
Солнце поднялось еще выше и высветило яркой полосой прибрежный кустарник, что высился из воды чуть ниже по течению. После очередной снятой с крючка рыбины взгляд Толика скользнул по этим зарослям. Что-то привлекло внимание: среди веток в воде будто лоскут какой краснел. Зацепился ли чей-то платок или чья-то рубаха при стирке уплыла?
Нет, вплавь не бросишься и не проверишь — плавать не научился. Сквозь густые ветки на лодке не пробраться. Толик огляделся. Ни одной лодки поблизости — полезь он в воду, и спасти будет некому. И все же… Что такое зацепилось? «Эх, была не была», — мальчик положил удочку на лавку и осторожно перелез за борт.
С испугу ли, от холода ли, показалось, что сердце выскочило из груди. Цепляясь за заросли, Толик пробирался внутрь кустарника к таинственной находке. Хлебнул пару раз речной воды, закашлялся — сразу захотелось вернуться! — но руки… руки почти дотянулись до красной ткани. Осторожно повел ее за край влево, вправо. Подалась. Еще чуть-чуть. Через мгновение пальцы вцепились в полотно, и Толик двинулся в обратный путь, не менее сложный и каверзный, чем путь вперед. Одна рука тащила находку, вторая перебирала ветки кустарника. За тканью по воде плыл какой-то обломок палки. У лодки, где водная гладь позволила растянуть ткань по поверхности, стало понятно, за чем отважный мальчишка спускался в воду, едва не утонув. Красный флаг с пятиконечной звездой и с вышитой на нем бело-желтой надписью: «22 стрелковая бригада» колыхался на волнах. Флаг крепился к обломку древка. Смотри-ка, удивительно!