Страница 50 из 68
— Восторг и гордость переполняли нас, — рассказывает он «“Комсомолке” в Перми». — Тогда всем казалось, что совершен прорыв на новые вершины не только в космосе. Страна словами Гагарина сказала: “Поехали!” Люди были готовы жертвовать собой во имя процветания Отчизны.
С такими мыслями и чувствами мы встречали кортеж Юрия Гагарина. Приблизилась окруженная мотоциклистами “Чайка” с открытым верхом. Крики тысяч людей. Цветы. Гагаринская улыбка. Приветственный взмах рукой. Казалось, остановилось мгновение… Гагарин умел подарить праздник.
Пермские специалисты входили в состав государственных комиссий по приемке ракет-носителей. В состав одной такой был включен и инженер службы эксплуатации Олег Сарачев.
— Во время обсуждения госкомиссией готовности ракеты к старту неоднократно встречался на Байконуре с Юрием Алексеевичем, — рассказал Олег Сарачев «“КП” в Перми». — Что памятно? Никогда не видел первого космонавта в плохом настроении. Всегда улыбчив, прост в общении.
Однажды в 1967 году Гагарин чуть опоздал на заседание госкомиссии. Легковая машина поломалась в дороге. Гагарин подошел к двери зала заседания. У дверей часовой останавливает: “Стой! Кто такой? Куда?” — “Я Гагарин. Мне на заседание”, — ответил Юрий Алексеевич. Часовой, простоватый паренек, огорошил: “Какой Гагарин? Не знаю такого!” Так и не пустил. Другой бы на месте Гагарина плечом подвинул служаку и прошел или скандал закатил… Первый в мире космонавт ушел в буфет пить кофе.
Надо ли говорить, что все фамилии лиц, причастных к космосу, были закрыты. Куда ехали пермяки, знал лишь ограниченный круг. Фотоаппараты брать с собой не разрешалось, записные книжки тоже. Записи вести строго запрещалось. С кем работали, отдыхали — рассказать? Ни-ни… А как хотелось чисто по-человечески хоть что-то оставить на память. Олег Сарачев не раз видел, как простым солдатам и офицерам на Байконуре Гагарин давал автограф.
В 1968 году после удачного старта Сарачев оказался за одним столом с Юрием Алексеевичем. Отмечали запуск.
— И надо же, вспомнил: есть с собой малюсенькая записная книжка. Как кто-то подтолкнул, — рассказывает корреспонденту «“Комсомолки” в Перми» Олег Семенович. — Громко так говорю: “Скажи кому, не поверят, что Гагарина видел”. Юрий Алексеевич живо откликнулся: “Где расписаться?” Получил я самый дорогой для меня автограф. Через двадцать три дня Юрий Алексеевич погиб…
Александр Небогатиков, заместитель начальника отдела эксплуатации, видел Гагарина в 1966 году на космодроме.
— Среди других в толпе военных Гагарин сразу бросился в глаза, — делится воспоминаниями с «“Комсомолкой” в Перми» Александр Иванович. — Возле Гагарина постоянно водоворот. Один отошел, другой подходит. Третий уже идет. А на лице первого космонавта ни тени усталости и раздражения. Он был создан нести бремя славы. Вчера, да и сегодня мир вспоминает русских по гагаринской улыбке.
Пермячка Галина Смагина — пилот 1-го класса. Освоила несколько типов реактивных самолетов, летала на Ту-134 Пермского авиаотряда. В 1961-м оканчивала техникум, когда услышала о старте Гагарина. Вспоминает:
— Нам казалось, что со стартом Гагарина космос стал нашим домом. Я, как и многие, просилась в отряд космонавтов. Верила: полечу! Сколько нас было по стране, готовых хоть дворниками работать на космодроме. Но для меня это оказался праздник несостоявшейся мечты.
Корреспондент «“КП” в Перми» не удержался от соблазна узнать, а есть ли в Прикамье тезки первого космонавта? Как им живется с таким именем? Оказывается, есть. “Полных” Гагариных в области три человека. В Перми проживают несколько Юриев Гагариных. Разговорился с одним из них.
— Меня действительно зовут Юрий Гагарин. Работаю оператором на “Пермнефтегазпереработке”. В космосе не был… Как к имени-фамилии отношусь? Вообще-то привык! Люди часто удивляются. Между нами говоря, приятно носить фамилию первого космонавта. Горжусь ею. Для меня, уверен, и для многих тоже фамилия Гагарин самая-самая… Повезло мне.
Я соглашаюсь: повезло».
Опубликовано в газете «Комсомольская правда в Перми» 11 апреля 2001 г.
Война безжалостно ударила по нашему роду даже не кувалдой, а каким-то огромным крупповским молотом. Дед по отцу — Дубровин Петр Егорович, 1911 года рождения, — как записано в «Донесении о безвозвратных потерях» Министерства обороны РФ, «рядовой, выбыл между 22 июня 1941 года и 1 сентября 1941 года», числясь на период гибели в 22-й армии 112-й стрелковой дивизии. Следует отметить, что значительная часть призванных в 112-ю стрелковую дивизию состояла из числа жителей Молотовской области.
Не вернулись с войны родственники: Шистеров Афонасий Петрович, рядовой 119-го стрелкового полка 13-й стрелковой дивизии, погиб 29 марта 1945 года и похоронен в городе Нойштадте (Германия); Шистеров Евлампий Петрович, рядовой, пропал без вести в 1941 году; Шистеров Иван Иванович, младший лейтенант 906-го стрелкового полка, погиб в бою 28 января 1942 года, и другие.
Дед по материнской линии — Шистеров Пимен Петрович, 1905 года рождения, — от призыва на фронт в годы Великой Отечественной войны был освобожден в связи с потерей слуха. Но успел отслужить в Монголии в 1939 году, о чем имеется запись в его трудовой книжке. Монголия тех лет оставалась ареной боестолкновений с японцами. Дед с честью выполнил свой воинский долг, а затем и гражданский. Умер в 1948 году, простудившись на работах в лютые январские морозы.
Никто из родных от службы не увильнул, каждый отдал свой долг Родине.
«Дед наш, Пимен Петрович Шистеров, родился в 1905 году в деревне Уварово Очёрской волости Оханского уезда. Трудовая книжка содержит запись о том, что до поступления молотобойцем на Очёрский завод бурового оборудования в 1938 году его трудовой стаж насчитывал десять лет. На деле дед с малолетства работал, то есть знал цену копеечке.
В июне 1939 года призвали Пимена Петровича в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию — РККА. Отправили в конную кавалерию, в часть, стоявшую в степях Монголии. Одели, обули, дали лошадь, винтовку. Неспокойно было в тех краях. Постоянные стычки с Японией, провокации на всей линии границы, диверсионные вылазки японцев в Китае, в той же Монголии. Да еще вдобавок пылили летние степные бураны, а вокруг лежала незнакомая местность. Все в совокупности заставляло держать ушки на макушке.
В один из дней дед с табуном лошадей своей части попал в буран. Ни земли, ни неба не видать. Где свои, где друзья-монголы, непонятно. Пропал дед без вести. День нет, два. Пробовали искать, а где искать, если на сотни километров вокруг одни степи. Как потом он рассказал нашей бабушке Ирине, посчитали его погибшим. А дед к табуну вплотную в буран прибился, да так и пережидал. За лошадей отвечал, а они, понятное дело, на месте не стояли, отошли от расположения части.
Куда возвращаться, дед не знал. Пошел с табуном бескрайними степями под звездным небом ночами и под палящим солнцем днем. Голодный, изредка он находил колодцы. Двигался сутки за сутками. По рассказам бабушки, почти месяц дед провел в одиночку с табуном, пока не вышел на монгольскую юрту. Залопотали монголы, забегали, напоили его, накормили. Позднее помогли добраться до наших войск. В части деда встречали как героя. Надо же, сам выжил и лошадей всех сохранил. Можно сказать, с того света вернулся.
Демобилизовали Пимена Петровича в октябре того же 1939 года. Моя мама, Зоя Пименовна Дубровина (Шистерова), рассказывала: «Смотрели с сестрами в окно. Увидели, кто-то в буденовке и в длинной шинели идет по плотине. А мама у нас только взглянула: “Девки! Да ведь это отец вернулся!” И бегом встречать».