Повести о совести

– Уже поступил. А то, что им руководить можно, это хорошо для дела, пахать будет, как папа Карло, а там посмотрим. А ты у меня психолог.

– Я буду терапевтом и постараюсь стать хорошим врачом. Очень хочу научиться слышать не только сердца, но и души больных.

Солнце припекало все сильнее и сильнее, нужно выбирать снасти, иначе рыба начнет портиться в теплой воде. Рыбы наловили много, почти с каждого крючка снимали судаков, лещей, небольших сазанов.

– И куда нам столько? – спросила Галя.

– Сварим, поджарим, соседей угостим, а остальное завтра девчатам в операционный блок отнесу, пусть себе ушицу сварят.

Операционный блок – это святая святых любого хирургического отделения, и медсестры там работают особые. Стать операционной сестрой мечтают многие, но не каждая может, не каждой дано выдержать такой труд. Операционная сестра моется на операцию на час раньше хирургов, готовит операционный столик так, что бы все инструменты, которые нужны для данного оперативного вмешательства, были, а для этого нужно знать ход операции, да еще и предусмотреть все неординарные случаи. Все должно быть у хирурга под рукой и ничего лишнего… Под конец операции, пока не начали зашивать рану, санитарки считают использованные салфетки, которыми сушили рану от выпота крови, сестра считает все, что осталось на столе, и не только салфетки, но и шарики, и тампоны. Если все совпадает, тогда хирурги начинают послойно зашивать рану, моют руки, оформляют медицинскую документацию, лечат других больных, а операционные сестры, отправив больного в палату, наводят порядок и готовятся к следующей операции. Девчатам необходимо сделать сотни салфеток, складывая их так, чтобы все обрезанные края оказались внутри, чтобы ни одна ниточка не оторвалась и не попала в рану, ибо даже маленькое инородное тело в организме человека вызывает воспаление. Потом сестры стерилизуют инструменты, операционное белье, облучают кварцем операционные залы, одним словом, работа с утра до вечера. Бывает, операция длится пять-шесть часов. Бывает, две или три подряд, тогда до полуночи на работе, а дома муж, дети и там тоже все должно быть в полном порядке. Операционные сестры – женщины уникальные!

У Луганцева отношение к операционным сестрам было особенно уважительное, он никогда не позволял ни себе, ни своим помощникам повышать голос на сестер. В те моменты, когда операционная сестра вдруг замешкается, профессор нестрого просил ее сосредоточиться, это действовало лучше любого окрика. Как-то во время операции старшая операционная сестра подала Александру Андреевичу не тот инструмент, он попросил ее быть внимательнее, та напряглась и до конца операции ошибок не повторяла. Уходя из операционной, Луганцев обратил внимание на печальные глаза старшей, но ушел молча, однако зашел в оперблок через час, сестры в это время ловко делали салфетки.

– Девчата, отдохните малость, мы с Раисой Борисовной поговорим.

Все мигом вышли из материальной комнаты.

– Что с тобой, Раечка? – Шеф подсел рядом и обнял свою лучшую помощницу за плечи.

– Да так, пустяки. Не обращайте внимания.

– Из-за пустяков такой кислой физиономии не бывает. Давай рассказывай, облегчи душу.

– Ну говорю же, пустяки. Завела, дурра, кур, думала, что-то мясное на столе будет, а все обернулось наоборот. Кормить кур нечем, хоть руби всех подряд, а жалко.

– А, говоришь, пустяки. Мне-то не знать, что это такое. Это беда, небольшая беда, но все-таки беда. Кур не руби. Завтра у нас выходной, я что-нибудь придумаю. Адрес мне свой запиши.

В этот же день Луганцев позвонил одному из директоров совхоза, что недалеко от города, а в воскресенье усадил жену в только что купленную «Победу» и в – деревню. Профессора встречали с почетом, угощали обильно – еще бы, в совхозе работал не один человек, которому он помог. После великолепного обеда машину доктора затарили зерном.

Раиса Борисовна была счастлива, муж ее зазвал профессора на рюмку, а он и не отказался. Все были довольны, особенно Галина, она гордилась мужем, она была в восторге от своего избранника, только такими должны быть настоящие советские люди, как такого не любить всем!

Сам же Луганцев не придавал таким поступкам особого значения. Он давно понял, что Бог избрал его помогать людям в этой жизни и не только по специальности. Александр Андреевич понимал, что он не ангел, не херувим, потому что порой бывал очень строг и даже жесток к коллегам, которые по своей лени или по разгильдяйству причиняли пациентам боль и страдание. В таких случаях профессор говорил с виновником сурово и после разговора увольнял из клиники. Набирая вновь испеченных врачей, учил их в ординатуре, аспирантуре, приобщал к науке, а главное, к ненормированной, но творческой работе.

Первая волна его учеников на волжской земле была фронтовая. Молодые доктора, не раз смотревшие смерти в лицо, привыкли трудиться столько, сколько нужно, умели отдыхать везде и в любом положении, но главное, все они беззаветно любили хирургию.

Все фронтовики имели разные ранения. После некоторых кто-то физически выглядел здоровым, а кто-то, как Георгий Хорошилов, хромал. Этот настырный казак с руками волшебника, когда работал в операционной, под правую ногу подставлял специальную подставку, ибо она была гораздо короче левой. А Хорошилов, делая вид, что не устает, оперировал иногда часа по четыре, отходя от операционного стола с улыбкой победителя.

Среди пришедшей молодежи Луганцев особо выделял Фёдора Кудрякова, доброго и ласкового здоровяка. На его широкой груди сияли два ордена Славы, орден Красной Звезды, медали «За отвагу», «За боевые заслуги» и несколько за оборону и взятие различных городов Европы. Кудряков был умен, нетороплив, думал, анализировал, но когда был уверен, работал быстро и надежно.

Конечно же, рядом с профессором был и Виталий Шинкаренко, этот тоже был не ленив и успешно осваивал новые операции, но от него не исходило инициативы, поручат, сделает и неплохо. А вот поговорить с больными Виталий был мастак, любого убедит в необходимости операции, успокоит, приголубит. Главный козырь Шинкаренко был в том, что он просто, без медицинских терминов мог объяснить суть болезни и методы ее лечения, и человек, понимая в чем дело, верил докторам и на операционный стол ложился с меньшим волнением.

Нравился Александру Андреевичу и Саша Птицын, вдумчивый хозяйственный скупой на слово казак-кавалерист. Этот умел думать, быстро соображал, но ответа сразу не выдавал, сначала взвешивал, иногда еще и еще раз. Оперировал Птицын хорошо, но не картинно, как некоторые.

Каждый новый выпуск мединститута давал клинике двух-трех молодых способных докторов, рвущихся в дело и науку. Каждый из них получал тему для научных исследований с последующим выходом на диссертацию.

Доктора со стажем уходили из клиники, но не все, только те, кто не выдерживал тяжелого ритма работы, заданного шефом. Некоторых остаться уговаривал сам Луганцев, и они, врачи с опытом, во главе с доцентом Светлогорским прикрывали тылы, учили молодежь хорошо ими познанной брюшной хирургии, а профессор с талантливой порослью все ближе и ближе подходил к большим операциям на легких и параллельно думал о сердечно-сосудистой хирургии.

Первая в городе операция по поводу доброкачественной опухоли легкого была выполнена в пятьдесят первом году, у больной удалили две доли левого легкого, все прошло успешно, все радовались. Потом было вторая, третья, пятая, десятая. Не все операции заканчивались удачей, двое больных ушли в мир иной, один на третий день после операции, другой через несколько месяцев. Если со вторым умершим пациентом все было ясно, там удаляли большую раковую опухоль, после чего невидимые во время операции метастазы дали удивительно быстрый рост.

А историю болезни первого летального больного анализировали тщательно, осложнений не было, но у больного с первых часов после операции было низкое артериальное давление, пульс частил, вводили все, что имелось в то время в арсенале врачей, однако послеоперационная терапия оказалась неэффективна.