Повести о совести

Когда профессор возвращался в свой кабинет, Светлогорский напросился на аудиенцию.

– А этот Виталик, староста наш, обкомовский зять.

– Не понял? – удивился Александр Андреевич.

– Ну, тесть у него секретарь обкома Поспелов.

– Это я понял, неясно, мне к чему эта рекомендация.

– Шинкаренко обязательно придет к нам в ординатуру. Вот я и подумал, сколько нашей клинике можно в бараках да времянках ютиться, пора бы в нормальные корпуса перебираться. В первой советской больнице почти восстановлен хирургический корпус. Так пусть мальчик и похлопочет.

– Алексей Сергеевич, несолидно нам с вами такие вопросы через мальчиков решать. Я и сам к Поспелову могу на разговор напроситься. А парень этот не так прост, как кажется. Он уже сейчас сознательно или подсознательно выделяет себя из общей массы, ему нравится быть выше других, мы с просьбой обратимся, все сделает, чтобы выполнить, но как бы потом понукать нами не стал.

Через неделю Луганцев встречался с ректором института, докладывал о своих планах, рассказывал о проблемах клинической базы.

– Сами понимаете, Виктор Фёдорович, что бараки не годны для палат, тем более для операционных залов. Внутренняя отделка помещений не может выдержать хорошей асептической обработки, а нам ее необходимо делать ежедневно. В клинике скоро начнут выполняться операции на органах грудной клетки, не дай бог инфекция, все может быть перечеркнуто или, по меньшей мере, ухудшит наши результаты. Клинике необходимы помещения, сделанные из кирпича, основательные стационарные здания со специальной внутренней отделкой. Есть предложение перевести нас в первую советскую больницу.

– Я бы рад, но не все от меня зависит, – ответил ректор.

– А вы не против, если я сам в обком партии схожу.

– Сходите, тем более что вами на днях интересовался Поспелов. Только перед обкомом зайдите в облздравотдел, чтобы и они в курсе дела были.

– Спасибо за совет. Полагаю, все будет хорошо.

В облзравотделе возражений не имели. Но в городе, испытывающем крайнюю нужду в зданиях и помещениях, хозяин был один – обком ВКП(б), иначе и быть не могло.

Василий Трофимович Поспелов принял Луганцева без проволочек. Познакомились и с первого взгляда понравились друг другу, оба прямые, целеустремленные, беззаветно любящие работу. Секретарь обкома интересовался не только рабочими планами профессора, о которых говорили подробно, но и бытом.

– Как устроились? Где живете с молодой женой?

– Для Сталинграда даже очень неплохо. У нас отдельная комната в одном из больничных бараков. Знаете же больницу № 11 в районе завода «Красный Октябрь»?

– Конечно, знаю. Знаю в этом городе все, стараюсь ничего не упускать, иначе нельзя, люди у нас хорошие, однако спрашивают строго. Но все-таки, думаю, что негоже жить в бараке столь уважаемому специалисту.

Поспелов попросил соединить его с директором завода и продолжил беседу:

– Что ж, Александр Андреевич, планы ваши считаю серьезными. Хотя в делах медицинских разбираюсь в общих чертах. Будет вам новая база и там, где просите. Как только там закончится ремонт, переходите, я сегодня же дам соответствующие поручения.

В это время зазвонил телефон, соединили с директором металлургического завода «Красный Октябрь» Матевосяном.

– Здравствуйте, Паруйр Апетнакович! Хочу спросить, вы все жилье в коттеджах на Малой Франции распределили?

– Плохой был бы я армянин, если бы не имел запаса.

– К нам в город прислали известного хирурга профессора Луганцева.

– Слышал, слышал. Семья у него большая?

– Нет. Пока вдвоем с женой.

– Для такой семьи найду. Завтра во второй половине дня пусть профессор придет ко мне. Заодно и познакомимся.

Через два дня Луганцевы переехали в одну из половин нового домика со всеми удобствами на берегу Волги. Не долго пришлось ждать и переезда клиники на новую базу. В первой советской больнице освоились быстро, и началась работа, тяжелая хирургическая работа.

Со стороны казалось, Луганцев спешил, гнал, но это было не так. Он ставил новые задачи по подготовке к операциям на органах грудной клетки, определял сроки, часто давая на исполнение несколько дней, если доктор не управлялся, не ругал, пытался разобраться в причинах невыполнения. Профессор всегда придерживался принципа «простить – это значит понять» и чаще понимал, однако, не терпел праздности и лени. Александр Андреевич работал по двенадцать и более часов в сутки, ибо рутинной работы в клинике никто не отменял, доктора до сих пор переваривали наследие войны, лечили болезни, накопившиеся у людей в это страшное время. И днем, и ночью хирурги не выходили из операционных; аппендициты, непроходимость кишечника, которую в народе называли заворотом кишок, огромные камни почек, глистные инвазии, типа эхинококка, опухоли, туберкулез, требующий хирургического лечения – да каких только диагнозов не было в этой чехарде событий.

Главное всегда остается главным, а главным было движение вперед. Медицинскую литературу читали все: доценты, ассистенты, аспиранты, клинические ординаторы. Но в городе, где сгорели почти все библиотеки, научной литературы было мало, ездили в Москву и в Ленинград, Горький и Казань, старались что-то заполучить в личных библиотеках коллег. Конечно, больше всех читал Луганцев, он не раз добрым словом вспоминал учителей своей гимназии, которые неплохо научили его французскому языку. Профессор был счастлив, когда получил несколько статей из Будапешта от Б.В. Петровского, который был на несколько лет командирован в Венгрию. Александр Андреевич поднял из архивов больниц Сталинграда все истории болезни больных, которые оперировались по поводу травм грудной клетки, их было больше двадцати, но оказываемая помощь в данных случаях сводилась лишь к обработке и ушиванию ран поврежденных органов. А как же быть с опухолями или кавернами легких, где нужно удалять больные доли органа, как быть с травмами и рубцовыми сужениями пищевода? Их нужно оперировать так же широко, как на кишечнике, ибо больные с нелеченой патологией органов грудной клетки были чаще всего обречены на смерть. Луганцев думал, искал, дискуссии по этим вопросам в клинике и на более высоких уровнях были жаркими, но каждая из них хоть на шаг двигала решение вопросов вперед.

Однако человек жив не только работой, профессор умел и отдыхать, он считал, что жить на Волге и не иметь лодки – это неправильно. В магазинах лодок с мотором тогда не продавали, а умельцы на Руси всегда были и будут. Александр Андреевич выторговал себе самодельную лодку с автомобильным мотором и по воскресеньям рассекал волжскую волну вместе со своей любимой Галей.

В июле дождей в Сталинграде почти не выпадает, солнце поднимается ранней ранью, долго-долго идет по большой дуге небосвода, оно разогревает все, пытаясь поджарить людей и природу. В такое время лучше быть у воды, нежиться в ласковой прохладе реки. В такой день середины лета Луганцевы были в лодке. Завезли на глубину пару переметов крючков по пятнадцать каждый, ткнулись носом судна в песок на острове и давай купаться, загорать и просто болтать о разном. Галя уже получила диплом, муж знал, что она собирается стать терапевтом и одобрял это, негоже женщине заниматься тяжелым хирургическим трудом. Загорая на песочке, Александр Андреевич поинтересовался судьбой однокурсников жены:

– Ну что друзья твои институтские, устраиваются на работу? Кто из них самый талантливый?

– На мой взгляд, самый способный Олег Боголюбов, начитан, умен и руки не крюки.

– Не знаю такого, но раз руки не крюки, должно быть, в хирургию пойдет.

– Он ходил в кружок на твоей кафедре, а потом профессор Сыроватко переманил, так что он в ординатуру по акушерству и гинекологии поступает.

– А Шинкаренко как по-твоему?

– Неплохой мужичок, но себе на уме. Знания есть только благодаря жене Лиде. Ты знаешь – она дочь Поспелова. Так вот, она его и толкает, им руководит, обтесала, окультурила, и он в последнее время начал высоко себя нести. К тебе в ординатуру поступить хочет.