Страница 27 из 39
Недавно ей исполнилось восемнадцать, буквально несколько дней назад, двадцать второго числа. Объективно этот день рождения нельзя назвать самым худшим, он, скорее, был нейтральным – Эстер провела его совершенно обычно, не отмечая и стараясь игнорировать поздравления от родственников, половина из которых и вспоминалась с трудом. Она заранее отказалась от любых подарков; единственное, о чём вышло попросить – не принимать таблетки хотя бы в честь такого торжественного праздника. Отныне Эверт перестаёт считаться ребёнком на законодательном уровне. Какая радость.
Эрик был заблокирован во всех социальных сетях. Время от времени в ней просыпалась способность здраво мыслить, и в один из таких проблесков света в кромешном мраке Эстер поняла, что им нельзя общаться. Так будет лучше для самого Кейна. Она прекрасно осознавала, что может причинить ему вред, если потеряет контроль над собой, и подвергать его риску хотелось меньше всего. Узнай он о причине неожиданного конца их общения, точно начал бы говорить, что хочет помочь и обязательно поможет, что они справятся и с этим, ведь лучшие друзья на то и лучшие. Но, в отличие от Эрика, она умела мириться абсолютно со всем, и то, что он никак не поможет, для неё ясно как день. Эстер зашла слишком далеко и давно отрезала путь назад. Вариант только один.
И снова разум помутняется, одна и та же история подобно заевшей пластинке.
«Я ненавижу его».
Почему?
«Не помню».
У совершеннолетия, естественно, были преимущества, но пользоваться ими девушка не собиралась. Разве что…
Эверт часто проходила мимо его дома. Каждый раз, оказываясь напротив окон принадлежавшей ему комнаты, она ощущала, как что-то внутри сжимается с болезненным хрустом. Снежные хлопья опускаются на ресницы и путаются в волосах, напоминая о человеке, которого ей, скорее всего, больше не увидеть. Эрик всегда восхищался этим, по его мнению, прекрасным явлением; ему почему-то казалось, что снежинки в волосах – это до чёртиков красиво, и… Как он говорил? Волшебно? Да, вроде так. Он говорил, что снег напоминает ему о волшебстве, запахе хвои, уродливых рождественских свитерах с оленями и горячем какао. Невзирая на атмосферу, зимой выходить на улицу Эрик всё равно не любил. Единственный раз, когда Эстер уговорила его сходить в город в конкретный сезон, был в прошлом году, на каникулах в январе. Он нехотя согласился, а она жутко обрадовалась. В итоге они всё равно никуда не пошли: началась ужасная метель, машины застревали в снегу, а температура воздуха и вовсе оставляла желать лучшего. Эстер расстроилась. Эрик, увидев это, построил домик из подушек и одеял, в основу своего архитектурного шедевра заложив два стула. Она засмеялась и назвала его дебилом. Он бросил в неё подушку и сказал заткнуться и залезать внутрь.
Обходя детскую площадку, на которой месяц назад они вдвоём катались на качелях, светловолосая резко остановилась. Теперь там, обкидывая друг друга разваливающимися в ладонях снежками, резвились счастливые дети, весело крича и бегая. Девушка, сжав лямку рюкзака, грустно улыбнулась.
Соблазн был слишком велик. Очень часто её будто прорывало, возникало сильнейшее желание написать ему или даже постучать в дверь и рассказать о том, как скучала и как сходила с ума без его возмущённых разговоров об очередной видеоигре, но она знала, какими последствиями это чревато. Это не стоит того. Это нужно перетерпеть.
Его безопасность превыше всего.
Девушка вздохнула, выпуская пар изо рта в морозный воздух. Снег падает на носки ботинок и Эстер разворачивается, чтобы пойти домой и снова запереться в комнате.
И вновь, как по щелчку выключателя, всё внезапно меняется: недавние мысли кажутся кошмарно глупыми, в голове поселяется тотальное безразличие и опять преследует чувство чрезмерной, пугающей свободы. Она ощущает, что способна на любое зверство. Она знает, что может сорваться в любой момент. Плохо, плохо, плохо.
Звон ключей и тихий топот кошачьих лап. Куртку девушка бросает прямо на пол, ей не хочется возиться.
Отец сказал, что будет поздно – на работе завал. Да, конечно, так будет лучше.
«Ты же знаешь, что не можешь избавиться от меня» – голос звенит в сознании чрезмерно чётко.
— У меня нет никакого желания разговаривать с тобой. Проваливай, – буркнула та, поднимаясь по ступеням.
«Зачем так грубо?»
Она толкает дверь.
Вся комната вычищена. Никакого мусора уже не было, и чашек из-под чая тоже нигде нет – ни под кроватью, ни на тумбочке рядом, ни тем более на столе. Книжные полки теперь без пыли. Эстер даже занавески постирала, оставалась только незаправленная постель.
Эверт швырнула рюкзак к шкафу, после плюхнувшись на стул и обхватив голову руками. Пальцами девушка перебирала пряди светлых волос, смотря в одну точку на полу.
Скука, с которой приходилось сталкиваться ежедневно, грызла сильнее, чем злость. Она постоянно боролась с желанием что-то сломать, разбить, запустить в стену – что угодно, лишь бы разбавить эту невыносимую серость, которая затмила собой все положительные стороны её жизни. Эстер стала забывать о том, что они вообще существуют.
«Не хочешь говорить со мной?».
Фраза звучит так чётко, что её передёргивает. Светловолосая резко разворачивается, потому что начинает казаться, что безоттеночный голос раздаётся где-то за спиной. Сердце забилось быстрее, а во рту пересохло. Оглянувшись, она, как и ожидалось, никого не увидела.
«Почему ты не хочешь?».
Пальцы сжались в кулак. Ногти впиваются в ладони.
«Я всегда буду с тобой. Всегда. Даже когда тебя бросят. А тебя бросят. Непременно. Очень скоро. Но я буду здесь. Ждать тебя. Мы всегда будем вместе».
— Нет, – трясущимся от злобы голосом говорит она.
«Да. От начала и до конца».
— Нет, – как в бреду вторит Эстер, – нет, нет, нет, нет, боже, нет…
«Ты не рада? В детстве ты любила меня. И мы играли в игры. Тебе нравилось со мной играть. Да? Ты меня слушалась».
— Нет, нет, нет…
«Ты с такой наивной радостью разрывала тех мух на части! Сколько тебе было? Три года?»
Серые глаза заслезились.
«А крыс? А крыс ты помнишь? Я просил хранить их отрезанные хвосты в шкатулке… И ты слушалась! Ты думала, что это шнурки! Каким прелестным ребёнком ты была!»
— Это не я, – ладони сильно жмут на пульсирующие от боли виски. — Это ты. Это всё ты.
«Я восторгался тобой… И тем, как ты пробила глаз бездомному коту, который тебя укусил тогда на площадке. Тебе было семь. Всего семь, а уже такие впечатляющие способности!»
— Это… – шепчет Эверт, закрывая глаза и сжимая волосы – был… ты…
«Папа думал, что у тебя был воображаемый друг. Но ты так не считала. Ты меня помнишь?»
— Убирайся, – сквозь сцепленные зубы шипит Эстер.
«Ты помнишь, как я умер?»
— ЗАТКНИСЬ!
Она подскакивает и хватает первое, что попадается под руку – пустую стеклянную вазу. Девушка бьёт ею об стену, что есть силы. С громким хрустом осколки отлетают на пол, прямо под ноги.
— ЗАТКНИСЬ, ЗАТКНИСЬ, ЗАТКНИСЬ!
На ковёр слетают все книги, лежавшие на столе. Органайзер с ручками и карандашами, блокнот, телефон – всё падает к битому стеклу.
— Я НЕ ВИНОВАТА! Я НЕ ВИНОВАТА В ТОМ, ЧТО ТЫ ПОГИБ!
Она кричит истошно, так громко, как только позволяют её связки, заполняет всю тускло освещённую комнату звуком своего срывающегося голоса. Крик царапает и режет горло.
«Ты делала это ради меня. Я знаю. Я помню, как ты любила меня. Ты любила меня больше всех на свете, но почему не любишь сейчас? Что я сделал?»
— ЗАМОЛЧИ!
Эстер падает на колени и бьёт себя по голове, как будто надеется, что от этого голос стихнет. Каждое его слово – словно ножом по сердцу, и всякий раз, когда он заговаривал, она могла поклясться, что чувствует, как кровь льётся в лёгкие.
— ОСТАВЬ МЕНЯ В ПОКОЕ! – удары становятся сильнее и пальцы вырывают светлые волосы из головы. — ПРОВАЛИВАЙ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ!
Пелена слёз рассеивается. Щёки намокают.