КРОВЬ СО ЛЬДОМ

— Нет, – жгучая тревога накатывает вновь, – только не…

Осознание приходит слишком быстро. В соседней комнате – трупы, залитые воском.

— Нет! – испуганно вскрикнула Гилл, подобная запертой в клетке птице. — Он не будет этого делать, – задохнулась Скарлетт. — Не сделает.

Гилл рвано выдыхает. Почему-то сейчас скрыться за напускным спокойствием ей не удаётся.

— Нет, я буду в порядке, он ничего со мной не сделает, всё будет хорошо, всё будет хорошо, всё будет…

Свет, кажется, меркнет, стоит ей только увидеть: он, с хищной улыбкой на бледных розовых губах, отпивает виски из кристально-чистого бокала, в другой руке держа тлеющую «Блэк&Голд». Ричард растягивает их в восхищённом, ликующем оскале, пока взглядом изучает Скарлетт: ту, что теперь сидит в цепях, на полу, едва не плача. Ту Скарлетт, что теперь готова падать и молить о прощении.

— Я бы так не сказал.

Баркер любовно осматривает снифтер, затем осушивая его до дна.

— Мёд, ваниль, ананас… Ещё, по-моему, белый шоколад и цукаты лайма. «Гленфиддих Винтер Сторм». В жизни не пил, знаешь, ничего лучшего.

Он впадает в глубокую пьяную задумчивость, смотря в сторону до того рассеянно, что, кажись, бьющуюся Скарлетт не замечает от слова «совсем»:

— Прости, но тебе могу предложить только «Феймос Граус».

— Отпусти меня, – вновь потребовала она, хныча подобно ребёнку. Её, похоже, ввергала в ужас мысль о том, чтоб вернуться в начало, где всё было правильно, где всё было так, как нужно. Она напугана, действительно, по-настоящему, и это – наиболее триумфальная победа, какую Рик только мог одержать. — Сейчас же! Выпусти меня отсюда, это, чёрт побери, не весело!

Баркер разражается смехом: он хохочет громко, с тем оттенком сумасшествия, которое Скарлетт никогда бы не захотела услышать снова, смеётся так, что даже опускается на колени, зарывая руки в волосы. Смеётся, смеётся, смеётся – что-то внутри у Гилл отмирает. Лишь мороз сквозь кости.

Ричард вздыхает, откидывая волосы назад, еле подавляет желание расхохотаться вновь:

— Да, ты права, – сигарета липнет к его губам. — Не весело. Ни капли.

— Ты со мной, блять, в игры играть решил? – она пытается честно, искренне – изо всех сил старается скрыть трепет, рвущий её изнутри, по швам, душащий, сокрушающий в панике, но у неё не получается, у неё, чёрт возьми, не выходит… Господи. — Заканчивай со своей бредятиной, я серьёзно.

— О, и где же твои возвышенные речи? – ухмыльнулся тот. — Где слова, льющиеся из уст, словно мёд?

— Ты рехнулся? Да что с тобой, ублюдок, не так?! – заорала Гилл, попытавшись рвануть с места… но, упс, не смогла даже подняться.

— Боги, какое разочарование, – выдал Баркер с жалостливым видом. — Что, никак не встанешь? Ещё не понимаешь, что это всё значит?

Её самонадеянность выстреливает ей в висок чистым серебром. Не верится.

— Нет, – шумно дышит та. — Ты не можешь поступить со мной вот так.

Рик устало прикрывает веки. Выходит, трясущийся, и возвращается спустя несколько минут: с открытой бутылкой и зиплоком белого порошка. Он снова выравнивает кокаиновые дороги, и… Одиннадцать. Это одиннадцатая. Ему, ожидаемо, плохо, ему, ожидаемо, тяжело дышать, ему, ожидаемо, начинает давить на виски… Беспокойно, но нужно сосредоточиться.

— Помнишь этот скальпель?

У него из носа, ожидаемо, алые струи опускаются к губам. Он вытирает кровь тыльной стороной ладони, запрокидывает голову.

Скарлетт жмётся к стене. Внезапно перестаёт кричать, лишь судорожно втягивая воздух в лёгкие.

— Им ты заставила меня вырезать сердце той девочки, – Ричард, с закрытыми глазами, руками впивается в углы стола. Расслабляет шею. — «Меня зовут Вирджиния». Помнишь же, правда?

Скарлетт молчит. Полным ненависти взглядом прожигает в Баркере дыры. От злобы дрожит, сцепив зубы.

— Я смотреть после этого на тебя не мог. Было так… противно.

Кровь не прекращается: затекает в рот, въедается в зубы. Ему тяжело стоять, но падать он больше не намерен.

— А твой образ ведь правда разрушился. Причём рушился он давно, – ухмыльнулся тот, смотря в стену. — И я правда тебя любил. Смешно, не так ли? – наконец обернулся тот, чтоб встретить её глаза: напуганные, и от того – окутанные злобой. — Не знаю, как так вышло, но любовь к тебе – худшее, что со мной в принципе случалось.

Он выравнивает двенадцатую. Не верит, что действительно к этому пришёл.

— Было больно, – порошок от кровавых капель обращается красным. — Иногда – страшно. Я, знаешь, изредка тебя боялся… Да. Любовь к тебе – настоящая гниль в моих лёгких.

Скарлетт слушает. Пока не наметила ни одного плана, но отчаянно старается. Только… что есть план против стальных браслетов на твоих руках?

— С каждым таким днём я чувствовал: всё внутри отмирает. Я никогда не испытывал никаких слепых, ложных надежд, и… – его смех начинает становиться похожим на собачий лай. — Ты убивала меня. Во всех смыслах.

Он подскакивает и срывается к ней. Она вздрагивает.

— Я чувствовал, как умирал каждый раз, когда становился объектом твоей ненависти, Скарлетт, – надвигающийся психоз. — Можешь представить? Никогда бы не подумал.

Гилл кроет страх за лицом, изображающем безразличие.

— Единственное, чего я хотел – чтоб ты была рядом. Это оказалось типичным актом самого обыкновенного мазохизма. Мы оба знаем, чего мне это стоило.

Баркер попытался коснуться её волос, но Скарлетт резко отодвигается. Он только улыбается.

— И, знаешь, я не могу понять – действительно ли я об этом жалею?

В его ушах шумит кровь.

— Я страдал, но ты вывела меня на эмоции. Я корчился от боли, я погибал, но чувствовал. Я чувствовал себя, чувствовал мир, ощущал себя живым, когда глотал твой яд, я… Я, наконец, понял.

На его улыбчивое лицо Гилл смотрит с опаской. Идеальное время, чтоб оглушить его с этими, блять, пустыми разговорами, ударить чем-нибудь особенно тяжёлым и сбежать. Если бы не наручники.

— Ты разрушила меня, но я, наконец, отыскал себя настоящего, – безумие сверкает в бледно-красных зубах, в неестественно широких чёрных зрачках, он сияет им изнутри. — В руинах и пыли, в кривых осколках, в океане боли… я понял. И теперь я знаю, что оно того стоило. А что получила ты, дорогая?

Молчит. Слов нет, только в горле застревает животный вой и раздирающее глотку: «Отпусти».

И он смеётся. Громче прежнего, мешая отчаяние с пьяным, невходящим в разряд адекватного весельем.

— Ничего, – он успокаивается всё так же внезапно. — Ты не получила ничего.

Ни одной мысли в голове.

— Ты тратила на меня своё время, – всё спокойнее вещает тот. — Ты свято верила, что сможешь сломать меня, растопить, как лёд на дне стакана. Ты, почему-то, была уверена, что сможешь подавить меня, надеть на меня ошейник… Тебе казалось, что я — под твоим полным контролем. И я был. Пока не понял, что получил от тебя всё, в чём нуждался.

Её волосы вновь на его кулаке.

— Меня спасла твоя ненависть.

У неё сохнет в горле.

— Твоя жестокость – искренняя, такая, какой я прежде никогда не видел, – пальцы путаются в золотисто-коричневых прядях, – открыла мне глаза. Я прозрел, только представь! – Баркер улыбается радостно, совсем как ребёнок, открывший для себя нечто новое и поистине восхитительное. — Она дала мне то, чего бы я никогда не извлёк из твоей любви, представься она возможной. Так что, считай… Я вышел победителем.