КРОВЬ СО ЛЬДОМ

— И школьную скамью?

— Ну, и это тоже. Тебя что-то из этого беспокоит?

На подсознательном он понимает, к чему этот разговор может привести (и, скорее всего, приведёт). Прикидывает всевозможные исходы, облизывая пересохшие губы. Удивляется, когда предполагаемое не происходит: Скарлетт быстро отходит от темы, ничего у него не выпытывая, спокойно говорит о том, что никак не перестанет раздражать (Рик в очередной раз закрывает глаза на её притворные попытки работы над собой). Но у него, почему-то, открывается второе дыхание и желание разжечь конфликт, так несправедливо втоптанный в землю лживой добродетели.

— Это всё выглядит так, будто ты пытаешься меня контролировать, – фыркнул он, разжимая пальцы, почти выдёргивая свою руку из её. Она, конечно, не теряет самообладания.

— Что? – смешок. — Что ты имеешь в виду?

— Ты, наверное, хотела спросить, что я имею против и имею ли?

Слишком слабо сопротивляешься, Баркер, аж чересчур. Лежишь на гильотине и улыбаешься от уха до уха, надеясь остаться победителем даже после того, как расстанешься с башкой. Здорово.

— Рик, о чём ты? – скривилась та, останавливаясь.

— Спрашиваешь, с кем и о чём разговариваю, – он начинает перечислять, щёлкая зажигалкой. — Пытаешься запрещать курить. Следишь за мной, когда мы где-то порознь. Это, по-твоему, не попытка в контроль?

Только вы и порознь почти не бываете.

(«она – это я, и я – это она»)

— Что? – вновь переспрашивает Скарлетт с видом таким, словно ей послышалось. — Нет, это не… Чёрт, нет, я…

И его страх, въевшийся в самые альвеолы, сегодня ослабевает.

— Давай, жду ещё одно оправдание твоим ничем не мотивированным поступкам.

Ему казалось, если он скажет это вслух, она попросту отрежет ему язык. Руки пробивает мелкая дрожь.

(«ничего страшного не случилось, верно?»)

— Послушай, я знаю, как это выглядит, – Гилл проговаривает слова эмоционально, будто заученный текст. — Но, блять, мне правда не всё равно. Веришь?

Ха-ха, конечно нет.

— Я не могу тебя контролировать, – голос становится тише. Как это обычно бывает в подобные моменты: проникает в самый череп, запуская дымку в голову. Струится по горлу тропической сладостью, только сегодня ощущается грязью на языке. — Никто не может тебя контролировать. Ты в праве распоряжаться собой сам, да? Я не могу повлиять на тебя или поменять восприятие.

Слова Элиаса отбивают свой ритм по кости. Не открывают глаза, но придают уверенности. Развязывают язык.

— Поэтому говорить такое – глупо. Я не запрещаю тебе курить или что-то вроде, господи, конечно нет, – Скарлетт нервно смеётся, мастерски подделывая каждое движение мышц на миловидном личике. — Я прошу. Всего лишь.

Метает убийственные, полные осуждения и угрозы взгляды, когда его пальцы касаются пачки, молча и подолгу смотрит, но всего лишь просит. Удивительно.

— Я не пытаюсь контролировать твои взаимоотношения с другими, я на такое банально неспособна. Ты ведь сам поддаёшься, верно?

Сам. Сам. Сам поддаёшься и сам виноват. Естественно.

— Ты сам идёшь на уступки и соглашаешься на то, что я прошу и предлагаю.

(«ты вынуждаешь меня ты вынуждаешь меня ты пугаешь меня»)

— А прошу и предлагаю я потому, что мне не всё равно и мне есть дело до того, как и чем ты себя убиваешь.

На амбразуру.

Скарлетт, с прежним выражением обеспокоенности на лице, делает шаг вперёд. Голос может литься тёплым животрепещущим ручьём, но в её глазах айсберги рушат судна его рассудительности.

— Я знаю, как это звучит и что ты ищешь в моих словах негативно окрашенный подтекст, но это не так, – вздохнула она, снова приблизившись, касаясь той руки, которую он вырвал.

— Всё не так, – не без иронии отмечает Рик. — Я просто больной, мне всё это кажется. Завтра запишусь к психиатру. Паранойя обострилась.

Мозги, блять, наизнанку.

Ему непонятно, на кого нужно злиться. Вроде бы, до чёртиков очевидно: ей хочется поглотить его полностью. Выпить его кровь, мешая со льдом, выгрызть артерии, разжевать плоть и выплюнуть. Для веселья.

Или нет?

— Мне не нравится, что…

— Да мне похуй, – он разражается лающим смехом, чувствуя звон приближающейся истерики в ушах. — Не нравится, что псина сорвалась с поводка? Не нравится, что у меня, в кои-то веки, прорезается голос?

Её лицо искажает лживая печаль.

— Рик…

— Это ведь так, блять, забавно, – Баркер начинает шипеть. — Так, чёрт возьми, удобно: обвинить меня в том, что я всё выдумал, что ничего, на самом деле, не было, и что мне только кажется. Нож в руке я тоже сам себе навоображал, верно?

— Я извинилась, – машинально отвечает Гилл, не переставая держать себя в руках. Такое мастерство, что он даже завидует. Если бы не знал её, быть может, подумал бы, что ей и вправду плевать. — Прекрати истерику.

— Не смей меня затыкать, – рычит тот, захлёбываясь неожиданно вскипевшей яростью. — Ты считаешь меня вкрай тупым или как? Думаешь, я не вижу?

Он наклоняется к ней почти угрожающе. И это, конечно, только для вида – Рик знает, что больше не сможет причинить ей боли.

Не может и не понимает, как был способен на это раньше.

Скручивание рук, оттягивание запястий и клочья волос в его ладонях – Баркеру стыдно за то, что когда-то он заставлял её глаза краснеть от слёз. Она, наверное, для него наиболее дорогая и важная ценность. Причинять ей вред (отныне) – восьмой смертный грех и преступление против искусства.

Жаль только, что сама она готова втоптать его в дождевую грязь.

За всеми выдвинутыми обвинениями Рик не замечает, как эмоции, покончив с окаменением, толкают его голос на самую вершину. Скарлетт окликает в очередной раз, но он не слышит, увязая в злобе, втягивая её в лёгкие. Кажется, наслаждаясь ею. Кажется, злость – единственная живая и неподдельная эмоция.

— Ты кричишь на меня.

Когда он умолкает, Гилл говорит тихо и отчасти подавленно.

— Что?

Кажется, остывает.

— Кричишь, – повторяет она с подобием обиды в ледяном голосе. — На меня.

Смысловая нагрузка её слов до него доходит медленно. Вау, правда? Вдох-выдох. Веки распахиваются шире, а он будто и сам удивлён.

Псы не рычат на хозяев.

— Прости, – вырывается у него, когда Скарлетт разочарованно отходит назад. Теперь руки протягивает Рик. — Я не…

— Не стоит, – её голос вздрагивает; Гилл отдаляется резко. — Всё в порядке, не извиняйся.

Баркер изумляется искренне. Ты правда это сделал?

— Я не хотел…

— Хватит, – она прерывает его дрожью в голосе. — Всё хорошо. Ты прав, я не должна была лезть. Я поняла.

Блять.

— Скарлетт, – он делает последнюю попытку, но та не обращает внимания, лишь отворачиваясь со сложенными на груди руками.

(«ты опять всё испортил»)

Рик долго смотрит ей вслед, ощущая, как навязчивая, болезненно-колкая вина стекает по аорте вниз. Зарывает пальцы в волосы и хочет раздробить череп себе самому.

Говорить в машине не получается.

Крупные дождевые капли отбивают дробь на окнах, скатываясь по стеклу. Ричард нервно следит за оживлённой мокрой дорогой, иногда поглядывая на молчаливую Гилл, что приняла усталый вид. Блики растекаются по асфальту. Ситуация крайне забавная.

— Ты как? – осмеливается спросить Баркер, остановившись на голубой.

Скарлетт апатично пожимает плечами. Смотрит в одну точку, почти не моргая: