КРОВЬ СО ЛЬДОМ

Они выходят на огороженную дорожку, минуя заросли ромашки. Прибой шумит в ушах.

— Я часто сюда приезжаю, – говорит он, добравшись до деревянной изгороди; с этой точки открывался вид на живописный пейзаж, в том числе – на известняковые Двенадцать Апостолов (которых, на самом деле, всего восемь), ставшие природным памятником. — Ночью, в основном.

— Потому что днём здесь о-очень много раздражающих туристов, – протягивает Скарлетт, локтями упираясь в перила.

— А я просто терпеть не могу янки, – грустно улыбнулся Рик, подпирая подбородок рукой.

— Ты как-то не подходишь под стандарты стереотипного оззи.

— Потому что я – уникальный.

— Единственный в своём роде и неповторимый? – она тянет губы в улыбке.

— Ты чертовски права, – кивает Рик; с его волосами играет ветер, заставляя лезть в глаза.

— А я уже думала, ты решил держаться от меня подальше, – резко напоминает она, разрушая сладкую идиллию. Баркер поджимает губы, смещая фокус на тёмно-синий небосвод, где линия океана образует горизонт.

— Решил, – кивает.

— Но у тебя не вышло? – скептически вскидывает брови.

Ричард пальцами постукивает по щеке, смотря на Скарлетт из-под опущенных ресниц. Взгляд тягучий, словно мёд; взгляд, сопровождающийся долгим молчанием.

И он, конечно, не признаётся – ни ей, ни даже самому себе. Признание равнозначно проигрышу. Он, конечно, будет молчать.

— Ты плохо на меня влияешь, – наконец вымолвил Баркер, глазами смеряя утёс.

Скарлетт непонимающе хмурится:

— И как же?

Рик горько вздыхает:

— Мне перестали сниться кошмары.

Гилл засмеялась.

— Что здесь плохого? Это ведь наоборот хорошо, нет?

— Нет, – цокнул языком он. — Мне, в какой-то мере, полезно пострадать, не знаю, поймёшь ли ты.

На балку садится крошечная птица. Ей она напоминает воробья.

— Для меня, страдания – неотъемлемая часть искусства. Ты точно должна была слышать все эти дурацкие слоганы, в духе: «Выбирай искусство, а не насилие», «Занимайся любовью, а не войной» и им подобные, – Рик вытягивает руку вперёд, протягивая кисть к птице, чьи перья на голове и шее окрашены синим, чёрным и голубым. — И это – чистой воды лицемерие. Знаешь, почему?

Скарлетт неотрывно следит за птицей, запрыгивающей на палец Ричарда.

— Потому что искусство – насилие над собой.

Его слова звенят в голове; в них, кажется, что-то есть.

— Поэты всегда больны депрессией, художники отрезают себе мочки уха, музыканты борются с наркоманией, а писатели отрывают от сердец свои обсессии и вкладывают их в строки, – Рик подносит птицу ближе к лицу, чтоб рассмотреть её очертания в размытой темноте. — По-другому не бывает.

На лице мелькает неубедительная улыбка.

— Я чувствую себя чем-то вроде инвалида, когда понимаю, что все мои источники вдохновения абсолютно извращены, – Скарлетт вспоминает полное название – прекрасный расписной малюр. — Люди находят восхитительное в мелочах, вроде… Полевых цветов? Не уверен даже. В чём-то очень незначительном и хрупком, в то время как мне для вдохновения нужно причинить боль. Я, чёрт, будто бы мёртвые цветы поливаю.

Малюр взлетает, роняя маленькое перо. Гилл набирает полные лёгкие холодного океанического воздуха.

— Мне от этого досадно.

— Хочешь, чтоб я тебя пожалела? – усмехается она. Рик мгновением скривился.

— Нет ничего хуже жалости. Чувство вины, разве что, – он разглядывает свои руки.

— Вина сама по себе бесполезна, – пожала плечами та. — В ней нет смысла.

— Чувство вины показывает, что у тебя есть совесть.

— И совесть бесполезна, – очередной кивок. — Всё, что она делает – держит тебя в рамках. Ничего больше.

— Я, наверное, мог бы поспорить, – начал Баркер, наклоняясь к зелёному кусту, – но не буду.

— Что ты там делаешь? – спрашивает Гилл немного громче; ещё одна волна разбивается об скалы.

Ричард срывает цветок с белыми лепестками. Выпрямляется.

Подойдя ближе, он касается волос Скарлетт; Рик, немного покрутив маргаритку в руках, бережно заправляет цветок за её ухо.

— Это должно было выглядеть романтично? – она сдерживает смех, ощущая тонкий стебель.

— Неа.

— Но выглядит именно так.

Он, конечно, никому не расскажет, что видит в ней свою Галатею из слоновой кости.

— Заткнись.

Комментарий к XVIII: ИЗ СЛОНОВОЙ КОСТИ

если кто не знает, в австралии американцев называют янки, да

оззи (англ. aussie) – так они называют самих себя

а ещё чекайте миф про пигмалиона и галатею спасибо

(образовательный курс с лемон хейз продолжается)

========== XIX: ЗВУК СИРЕН ЗА ОКНОМ ==========

— Тебе нельзя меня касаться.

Скарлетт иногда завидует.

С помутнённым от алкоголя разумом (сегодня они уже успели поспорить на тему его бесполезности) она улыбается. Вскидывая голову и, конечно же, неискренне.

— И с хера ли? – Рик пьяно смеётся, демонстрируя отбеленную эмаль. Он пытается коснуться её щеки, прижимая к стене; Гилл отталкивает. Мечтательно смотрит куда-то в потолок.

— Правила сегодняшней игры.

Громкая музыка вплетается в неон, заглушаемая толстыми стенами. Очередная вечеринка, где нескольких человек сразит алкогольная кома, а кого-то изнасилуют.

— Что? – прыснул Баркер, чьи зрачки растворяют тёмную радужку. Стоит отдать должное: это – его первый трип за последние несколько недель. — Мы не играем больше. Забыла?

— Мы будем играть, когда мне захочется, – промурлыкала она, ногтем царапая ему шею.

Сосуды наполняются кровью.

— Чёрт, – сдавленным смехом из его груди. Он носом зарывается в её волосы, в калейдоскопе огней втягивая их запах в лёгкие. Ему нравится – даже так, в грёбаном опьянении; кажется, Рик способен рассмотреть тепло, исходящее от её тела, зелёными-оранжевыми-синими волнами. Запрет действует, как красная тряпка.

— Нет, – бьёт по его ладони, когда та едва дотрагивается до талии. — Нельзя.

— То есть, ты хочешь, чтоб я трогал кого-то другого? – горячим дыханием обжигая кожу.

— А у тебя есть к этому тяга? – прикусывает нижнюю губу, почти ухмыляется.

Да, и вправду завидует.

Её, время от времени, до скребущей боли в горле бесит чья-то эмоциональность и чья-то радостная улыбка. Она умеет копировать, воображая себя отражением очертаний очередного лица, но иногда, лишь изредка, грызёт зависть. Как изъедающая диафрагму ржавчина.

Боль, тоска, счастье, удовольствие – вес имеют лишь страдания плоти. Пусто и глухо. Истинно только то, что деструктивно.

И иногда злит: Скарлетт понимает свою неполноценность в полной мере. Она, по сути, благославлена проклятьем: никогда не иметь чувств – что может быть лучше? Исключительно холодная эмпатия и никаких моральных установок. Порицание и отрицание социальных норм, но что-то тяготит.

Счастье, наверняка, отягощает. Как и всё остальное. Может быть.

— Я глубоко шокирован, но нет, – произносит Ричард, пряча руку в карман брюк. — Хотя, знаешь, если это вызовет у тебя отрицательные эмоции, я готов переступить через себя.

Иногда хочется выгрызать чужие чувства собственными зубами. Ей даже интересно, где они хранятся: в сердце или нейронных связях?

Нарушенная химия мозга.

— Да? – она выгинает бровь, сходясь с ним взглядом. — Тогда вперёд.

Но ещё больше ей хочется вгрызться в его голубые вены. Это – её идеальное преступление.