Страница 4 из 11
Платон Беседин. Олег Павлов: в сердцевине света
Нужно иметь великое мужество, чтобы жить с сердечной, во всех смыслах, болью. Но еще труднее писать об этом – так, чтобы пробуждать сострадание в людях. Олег Павлов, великий русский писатель, жил и творил, прорубая лед равнодушия, растапливая заиндевевшие сердца. Чтобы в конечном счете боли, прочувствованной и разделенной как можно большим числом милосердных людей, стало меньше.
Но не выдержало сердце писателя. То, что, согласно различным представлениям, символизирует центр любви и безопасности. И изнашивается чувством вины, сопряженным с ответственностью – за себя, близких, народ. Подлинно русский писатель без этого невозможен.
Олег Павлов не дожил до пятидесяти. Хотя многим казался старше, чем был на самом деле. То ли от груза мудрости лет, то ли от того, что столь много успел в литературе. Он появился в ней рано – в 1990 году, ему было всего двадцать лет. Журнал «Литературное обозрение» опубликовал его автобиографический цикл рассказов «Караульные элегии». В них Павлов живописал будни «зоны» глазами того, кто вынужден надзирать за людьми. Сам писатель, попав в армию, служил в конвойных войсках Туркестанского военного округа, откуда его комиссовали по состоянию здоровья. Уже тогда оно не выдержало атаки нагой, расхристанной жизни.
Таков оказался первый излом. Столичного образованного парня отправили в советскую армию, в бесконечные степи, охранять зэков. Там он столкнулся и с жестокостью, и с равнодушием, и с несправедливостью, и с болью во всей ее зияющей кровоточащей полноте. Свои воспоминания, тоскливые, щемящие, как одиночество на краю пустыни, Павлов караваном слов протянул через всю жизнь: «Степная книга», «Карагандинские девятины» – все это оттуда, из глубин раненого подсознания и выбеливающих равнин.
Павлова-писателя оценили, приняли, вознесли. Когда ему было двадцать четыре года, его «Казенная сказка», опубликованная в «Новом мире», попала в тройку лучших книг по версии «Русского Букера». Первенство она уступила лишь «Генералу и его армии» Георгия Владимова, расхвалившего тогда молодого коллегу. Виктор Астафьев вторил ему. Александр Солженицын доверил Павлову комментировать письма, приходящие ему в фонд. А в начале «нулевых» – в 2002 году – Олег Павлов получил «Русского Букера» за «Карагандинские девятины», разрывающие и беспощадные, как голодная до хандры людей вывернутая наизнанку жизнь, но вместе с тем до христианской проповеди милосердные.
Однако именно «нулевые», начавшиеся для Олега с триумфа, принесли новый излом – уже профессиональный, творческий. Его вдруг, признанного, маститого, несмотря на скромные, совсем незначительные по писательским меркам тридцать лет, попытались оттеснить, отодвинуть в сторону. И этот процесс был не только субъективным (с интригами, замалчиваниями, сведением счетов), но и прежде всего объективным – русская литература в начале XXI века словно обнулилась. Востребованным стало другое – актуальное, сверкающее, но без сердцевины, а условно молодые (впрочем, зачастую не младше самого Павлова) замаршировали на литературном плацу вышколенными рядами, сильно напоминающими партийную организацию.
Оказалось, что извечное «так жить нельзя» никуда не исчезло, но приняло иные стандарты. Павлов в них больше не вписывался – во многом потому, что настойчиво твердил, как жить можно и нужно. А его осуждающее «нельзя» касалось не народа, как привыкли, а условий, поставивших этот народ в непристойное и неприглядное положение.
В 2017 году Олега Павлова наградили одной из крупнейших европейских премий «Angelus», но даже об этом российское (намеренно не говорю «русское») литературное сообщество ухитрилось «тактично» умолчать. Настолько оно ухватилось за привычно удобные фигуры, часто ходульные, обнуленные и обнуляющие, но свои, комфортные для восприятия и сосуществования – тех, кем управлять можно, выдавая за моральные и нравственные авторитеты. Павлов в эти схемы не вписывался. Как, к слову, и в любые другие. Он писал на языке «живом как жизнь» и о жизни живой, пусть часто и обезвоздушенной, корвалольной, но вдруг в одночасье закипающей, совершающей резкий излом и переворачивающей судьбу человека, народа, казалось бы выкорчевывающей первоосновы в необходимости нащупать новые ориентиры, ценности, дабы опереться в итоге на никуда не исчезнувшее, но закамуфлированное и оттого позабытое.
Скажу странную, отчасти даже простодушную вещь, но у Павлова всегда было то, чего многие (в том числе и в литературе) в одночасье лишились, – совесть. Очень русское качество, как и другое, Олегу свойственное – стремление к подвигу, не только в жизни, по отношению к близким, но и в творчестве. Потому отодвинуть его, как ни пытались, оказалось невозможно. Да, последний роман писателя – «Асистолия» – вышел в 2010 году, однако все это время Павлов, несмотря на трудности, испытания, не прекращал писать и делал это намного выше, талантливее, чище, чем многие литературные околонули: рассказы, не опубликованные при его жизни, но выходящие в свет сейчас, в этом сборнике, расставляют не точки даже, а многоточия.
Ведь творчество в целом и писательство в частности – болезненный марафон на длительную дистанцию, когда бежишь даже после ухода из жизни. Павлов имел выдержку, рожденную достоинством и честью, а главное – смирением в его подлинно христианском смысле. Тем, которое позволяет двигаться дальше, пусть это и видится невозможным. Оттого правда Олега Павлова, как бы ее ни боялись, проступила, оформилась – и с каждым годом, с каждым новым читателем, нуждающимся в сострадании и в способности сострадать, когда мир вокруг сократится до пульсирующей точки, она будет разрастаться, возвращаясь на свое законное место.
Русской литературой спасались – спасемся ею и в будущем; книги Олега Павлова здесь явятся великим подспорьем. В них есть то, что долгое время питало и насыщало русскую прозу, хотя мало кто (скажу осторожно) мог писать так в последние два-три десятилетия – великий талант неподкупно, без фальши рассказать о судьбе человека в трагическое время, бережно, но непоколебимо встав на защиту его человеческих прав и достоинств.
«Казенной сказкой», «Делом Матюшина», «Карагандинскими девятинами» Павлов продолжил традицию великой русской литературы. Каждая строчка в его книгах – пережитая, донесенная с болью, кровью и мудростью; строчка, за которую пришлось заплатить (в числе прочего ранним уходом). Однако именно эта трагичность и ставит произведения Олега на критическую высоту, с которой хорошо видно – только с нее и видно – истинную расстановку сил, акцентов, этические и эстетические терзания и перемещения – маневры, совершающиеся на поле боя, коим стала душа человеческая.
Битва эта древняя, бесконечная – конца ей не предвидится, победитель вряд ли объявится, а потому остается верить, терпеть, искать откровение во взбитой сражениями пене дней, перетекающих в неуютную вечность. Той, где, перефразируя Платонова, жизнь темна, но человек в ней светится, – и великий талант этот свет уловить и донести его остальным людям, подарив и надежду, и утешение.
Светлая память, Олег. Без тебя нам всем жилось бы труднее.
Студенты Литературного института имени А. М. Горького (мастерская Олега Павлова, 2013–2018)
Он был учителем. Называть его преподавателем странно. Не терпел фальши. Учил не врать прозой. Говорил о писательском кодексе. За какой-то мощной стеной наставлений он был другом. Просто написал мне, приехал на репетицию и смотрел, как я играю с группой. Играли плохо, но громко. Слушал нас, закрыв глаза, отбивая ритм тяжелым ботинком. Много шутил. Я не мог понять его возраста. В нем было что-то от старца, хотя он всего на год старше моего отца. Говорил как с равным, оттого и радость, что считал тебя своим. Меня удивляла его способность называть вещи своими именами, говорить о человеке что-то точное, не будучи слишком знакомым с ним. Так и случилось на первом курсе. Сказал важные слова, которые мне не хотелось принимать, а как принял, не успел поблагодарить. Ушел.
Он был ранимым и закрытым, почти никого не подпускал к себе. Самое больное – говорить о нем с кем-то. Начинает казаться, что мы заняты глупостями и не можем чего-то понять.