Узоры на коже

Брэйн — бледный, серьёзный — сидит на койке, сцепив руки в замок за головой. На щеках тёмная щетина, и даже череп уже не столь лысый. Я сижу, согнув в коленях ноги, на койке, которую принесли накануне сюда Арчи с Филом. Потому что наотрез отказалась уходить из палаты. После того ужаса, что пережила, когда не знала, жив ли Паша, не хотела ни на миг выпускать его из поля зрения. Казалось, уйду хоть на миг, и оживёт мой самый сильный кошмар, и я останусь совсем одна. Без моего Брэйна.

Сейчас он сидит и прожигает меня взглядом ореховых глаз, а я молчу, потому что не хочу толочь воду в ступе. Боюсь, что Паша, узнав, как поверила наговору, выгонит меня. Он ведь просил доверять, клялся быть честным, а я снова усомнилась.

— Поля, посмотри на меня, — просит и дотрагивается до моей руки. — Расскажи, что случилось

Вздыхаю, набираю полную грудь воздуха и начинаю:

— В тот день я позвонила тебе...

Брэйн заламывает бровь, а в округлившихся глазах — чистое удивление.

— Но я не слышал никакого звонка, и пропущенных не было. — В голосе твёрдая уверенность в своих словах. Фантасмагория какая-то, право слово.

— Не знаю, — пожимаю плечами, — но трубку сняла какая-то девушка...

Чувствую, как слёзы снова обжигают веки, и я моргаю несколько раз, чтобы не дать им пролиться. Не время плакать, да и не хочется больше. Уже всё хорошо, Пашу скоро выпишут, и только это имеет значение.

— Девушка? — Он явно удивлён, но ведь мне не показалось.

— Да.

— И что она говорила?

Он, кажется, ещё больше побледнел, а губы сжаты в тонкую линию. Даже бицепсы напряглись, и сейчас Паша похож на хищного зверя, готового к молниеносному нападению. Никогда не видела его таким, когда ярость плещется внутри, угрожая вырваться наружу в любую секунду. Даже в тот момент, на гонках, когда метелил бедолагу почём зря не казался таким злым.

— Я подумала, что это соседка, о которой ты рассказывал или, может быть, кто-то из девушек твоих друзей. Родственница, возможно. Но...

— Полина, быстрее, а то терпение почти лопнуло. Мне нельзя волноваться, ты же помнишь.

Киваю и продолжаю скороговоркой, потому что сказать об этом способна один раз:

— В общем, она сказала, что ты в душе, потому не можешь подойти.

— Однако... Интересно-то как.

— А ещё у вас с ней свадьба скоро.

Мой голос в этот момент больше похож на писк, а сама боюсь взглянуть на Брэйна. Вдруг увижу в глазах панику, смятение, растерянность? Не переживу ведь этого.

Вдруг сильная рука хватает меня за затылок, а сам Брэйн в опасной близости, и я каждой порой ощущаю жар, исходящий от могучего тела. Тяжёлое прерывистое дыхание обжигает, а длинные пальцы перебирают мои волосы.

— Значит, невеста, да? — В светло-карих глазах неприкрытая ярость и боль, а под кожей перекатываются желваки.

— Да.

У меня нет возможности вырваться и избежать этой пытки его взглядом. И с каждой секундой ненавижу себя всё больше, потому что моя дурость — причина того, что мы сейчас в этой палате.

— И ты, значит, поверила... — Это утверждение, в низком голосе ни капли сомнения.

— Да.

Да-да, поверила, потому что идиотка непроходимая.

— Снова напридумывала себе хрень всякую, да? Ай-яй-яй, Полина Юрьевна Обуховская. И не стыдно тебе?

Вибрация голоса волной по венам, электрическими разрядами вокруг. Зажмуриваюсь, а слёзы сами скатываются по щекам.

— Прости меня. Мне так больно было, так обидно... Я ведь с того самого дня, когда в туалете разговор подслушала, была в глубине души уверена, что скоро ты оставишь меня, на другую переключишься.

Брэйн молчит, лишь дышит часто-часто, а пальцы на моём затылке порхают, чуть подрагивая. И меня будто прорвало: долго, всхлипывая и глотая слёзы, говорю о своих страхах; о будущем, в котором всё так зыбко и призрачно; о том, как сильно люблю его и боюсь потерять. Кажется, никогда так много не говорила и так остро не чувствовала.

— Какая же ты дурочка, — шепчет и прижимает меня к груди, по спине гладит, в макушку целует, а я растворяюсь в его объятиях. — Поля, я люблю тебя, понимаешь? Люблю. Ты ожившая мечта, сладкий сон. Да я сдохнуть готов, ради тебя сдохнуть.

— Не надо...

— Не надо, — соглашается и смеётся, а от одного этого звука кровь бурлит. — Только не тогда, когда нашёл тебя, мою ожившую фарфоровую куколку из детской мечты.

И он рассказывает о том, как в детстве часами мог наблюдать за крошечной балериной, поражаясь красоте и совершенству. Каждое слово — острой бритвой по нервам. Неужели это со мной происходит? С каждым, пролетающим сквозь нас, общим мгновением напряжение слабеет, пока не расслабляюсь полностью, почти засыпая на груди Паши под звуки любимого голоса.

А после рассказывает о девочке Маше, ответившей на тот звонок. Рассказывает всё, с самой первой их встречи. Это больно, но об этом нужно знать, иначе ведь нельзя. Брэйн честен со мной, как обещал ни единожды. И, когда произнесено последнее слово, а за окном глухая ночь, я окончательно понимаю: без этого мужчины моя жизнь будет пустой.

***

— Я схожу воды куплю, — говорю Брэйну, когда медсестра ставит ему укол. — Отдыхай.

— Правильно, нечего его охранять круглосуточно, — улыбается медсестра, собирая пустые ампулы в лоток. За её размеренными и чёткими движениями можно наблюдать, наверное, вечно.

— Мне такая охрана по вкусу. — Брэйн улыбается, прикрывает глаза и укладывается удобнее на койке. Сейчас он кажется таким расслабленным, спокойным, что невольно хочется прикоснуться, чтобы зарядиться его силой, раствориться в исходящих волнами вокруг надёжности и покое.