Страница 9 из 15
У меня было два пути. Точнее три, но третьим – сдать Шульца гестапо – я пользоваться не хотел. Не люблю я их костоломов, да и терять Шульца мне не хотелось. Оставалось или обратиться за помощью к моему другу Шелленбергу24 или войти в контакт с Ней и спросить у Нее. А Она очень не любит, когда Ей задают вопросы. Шелленберг впрочем то же не любит. Точне, он начнет задавать встречные вопросы, на многие из которых мне не хотелось бы отвечать. Потому, поразмыслив, я решил обратиться к Ней: в конце-концов, это ведь Она посоветовала мне найти девчонку…
Вечером я вновь разжег камин и вошел в состоянии медитации. В этот раз Она явилась почти мгновенно и я изложил ей свои подозрения. К моему удивлению, Она выслушала их абсолютно бесстрастно – даже поленья в камине ни разу не выстрелили снопом искр.
– Вальтер, твоя немецкая педантичность и твоя подозрительность, более свойственная старому еврею, чем немцу, могли бы принести тебе хорошую карьеру в разведке, – рассмеялся Ее образ в пламени. – Я развею твои подозрения: Шульц не причем, он честно выполнил свою работу. Просто мне очень нужна Зоряна и я немного помогла Шульцу в поисках. Или ты думал, что ничего кроме явления своего образа в камине я не могу?!
– Нет, я и не думал уменьшать Ваше Могущество, Госпожа! Я полностью удовлетворен Вашим ответом и благодарю за разъяснения, – ответил я.
– Отлично! Обучением Зоряны я занялась, ее способность к магии намного сильнее твоей! Через полгода я смогу… впрочем об этом узнаешь в свое время, если я посчитаю нужным информировать тебя. А пока мне требуется, чтобы Зоряна могла проводить опыты над твоими заключенными. В институте. И чтобы об этом знало как можно меньше людей, особенно из прихлебателей Гиммлера, – резко сказала Она. – Да, и еще: пусть Зоряна научит тебя Вызову! Надоел мне этот камин!, – тут она, как всегда, внезапно исчезла в снопе искр.
Я стер магические знаки на полу и вышел в столовую. Мне опять захотелось коньяка и я приказал Шульцу принести бутылку. Проклятие, думал я, прихлебывая отличный французский коньяк, Она велела мне учиться у этой галитчанки. И ведь не откажешь Ей! А подозрений моих Она не развеяла: заявить, что Она-де помогала Шульцу нетрудно, но это всего лишь слова. Я же, как ученый, привык доверять только фактам. Видимо, как бы не хотелось мне этого, придется обратиться к друзьям из разведки…
Послушница двух Орденов (рассказывает Зоряна)
Быть послушником Ордена Молчания Зачарованных Городов мне в целом даже нравилось. Правда лииси Хээльмна как-то отметила, что если бы я училась в ее родном мире, процесс обучения понравился бы мне значительно меньше – на начальной стадии, ученик обычно не вылазит из лукочистки. У меня вместо лукочистки были регулярные посещения Дахау, где я отрабатывала на узниках различные магические приемы. По началу все было безобидно: моей задачей было, например, сделать так, чтобы они не запомнили моего лица после краткого разговора со мной. И прочие тому подобные невинные трюки. Потом пошли упражнения не столь безобидные и наконец пришел черед до умения убивать. Хотя, следует отметить, что это только я по старой привычке делила новые умения на «безвредные» и разрушающие. Сами шиншийцы не придавали этому значения, сортируя свои ритуалы исключительно по степени призванной для их реализиции силы. В целом учеба в Ордене вызывала у меня неоднозначное отношение: с одной стороны было страшно любопытно узнавать тайны мира, да и ощущение собственной власти после разучивания очередного магического приема приятно кружило голову. Ряд же вещей откровенно шокировали, причем времени, чтобы справиться с этим шоком моя наставница не предоставляла. С ее точки зрения в ситуации не было ничего экстраординарного. Одним из моих сильнейших потрясений был урок по копированию памяти. Естественно, для повышения уровня практических навыков, все ритуалы, производящиеся незаметно, я стремилась отработать на как можно большем кругу лиц. То же было и с копированием памяти. Я последовательно обработала: хозяйку близлежащего кафе, Щульца, уборщицу в Аненербе и некольких узников Дахау. Оказалось, что жизнь хозяйки кафе не слишком отличалась от той жизни, что была у нас раньше. К национал-социализму она относилась спокойно и одобрительно, отмечая рост своего уровня жизни, что позволило ей оплатить обучение своей дочки в престижной школе. Память Шульца хранила много того, чего мне хотелось бы поскорее забыть: там было много насилия и крови, которые, несмотря на оправданность, лежали тяжелым грузом. Но труднее всего было уложить тот факт, что всех увиденных женщин я начала делить на тех, кого хочется затащить в постель и тех, кого – нет. Меня же он пока еще не причислял к женщинам, я находилась у него в категории «дети» и даже вызывала некоторую жалость, но в целом, была почему-то несколько противным ребенком. А вот равнодушно смотреть на цветочницу с нашей улицы я не могда еще несколько дней. Уброщица – страшно гордилась, что работает в престижном институте под руководством рейхсфюрера и особенно тем, что дважды видела самого Адольфа Гитлера, когда он приезжал в институт. Она боялась, что на ее место возьмут какого-то унтерменша, но при этом глубокая вера в Фюрера, Который Позаботиться О Простом Человеке ее успокаивала. В целом читать память граждан Рейха было азартно и увлекательно и напоминало игру в прятки: как будто бы я прячусь, а на виду остается совсем другое. Их немецкие мысли давали картину мира состоящую из разнообразных ярких деталей конструктора, которые можно было крепить один к другому достаточно универсально. Мысль получалась четкая, строгая, весомая и многосвязная. И вообще на мир немцы смотрели позитивно и оптимистично, будучи глубоко уверены в своих силах построить из этих кирпичиков нечто приятное для себя в будущем. С узниками Дахау все обстояло иначе.
Скучно. Скучно. Скучно… И страшно. Надоело. Господи, как мне это все надолело. Скорей бы уж! Чего они так долго ждут. Зачем это все? Зачем этот глупый арест? Зачем эти гои в форме? Зачем эти глупые вопросы? Зачем их некошерные блюда три раза в день. Господи, можно подумать, кому-то хочется это есть. Зачем эта камера? Эта койка? Эта бледная стена? Мирочка говорила про такой цвет – бледное, как тесто для пирогов у фрау Паулины. Мирочка, Мирочка! Как же я без тебя? Мирочка … и Абраша с Ривочкой. Абраша, мой Абраща! Что же они с тобой сделали? Как же так, как же это может быть? Ты всегда был такой веселый и так заразительной шутил про этих коммунистов. А они сказали, что ты – коммунист. Абраша, мой Абраша. Хорошо, что ты уже там с Мирочкой и Ровой. Может быть, вы пьете там кофе, если там пьют кофе. И вспоминаете бледные пироги фрау Паулины. Рива, Рива – прости, что я не хотел видеть тебя женой своего Абраши. Господи, сколько у нас было всего прекрасного! Сколько у нас было всего! Рива прости меня, что тогда, на озере, я не стал тебя слушать. Прости меня, глупого старика… Зачем нам нужны были эти ссоры? Господи, ну почему это все со мной? Скорей бы все это кончилось! Чего они ждут? Стучат в дверь. Наконец-то. Только бы не сейчас…
Выбравшись к границам своего я, я с трудом подавила рвотные позывы. Я как будто бы снова стояла в нашей кавярне за испачканным столом. И снова и снова пыталась отрицать то невообразимое, что уже никак не отменить, но принять невозможно. В сознании всплыли слова отца Павла «.. помните, что зла там может и не быть, но добра там точно нет». Ты не прав, святой отец! Это чистое зло. Это хуже, чем убийство. Чем была виновата я тогда? Что плохого сделал этот старик-еврей, что его ставят перед лицом невозможного? Я тогда столкнулась с этим один раз и нашла в себе силы преодолеть, а его каждый день ломают все больше и больше, заставляя перестать хотеть быть. Я с трудом взяла себя в руки. Спокойно, – говорила я себе, – Надо успокоиться, я не в камере, им меня не сломать, я не должна показывать свою слабость.