Страница 19 из 76
Если ее сердце несвободно, Амари не посмеет тревожить барона. Тот, чего доброго, уговорит дочь на выгодный брак, а Инари… у нее духу не хватит ответить отказом. Она станет принцессой Кассии и со временем, может, и не возненавидит мужа, но вот любить не будет никогда. Для Амари это было бы смерти подобно. Он, не задумавшись, бросил бы к ногам возлюбленной жизнь и душу, но и в ответ хотел не меньше. Уважения и дружбы — главных составляющих счастливого брака — для него всегда казалось недостаточно.
Злат, приветственно всхрапнув, понимающе ткнулся губами в плечо. Амари потрепал темно-серую гриву и проронил:
— Почему люди не такие, как ты? Они не понимают мыслей, а мне иной раз так сложно подобрать правильные слова…
На коновязь присела маленькая птичка — черная с красной грудкой и лапками; сверкнула золотистым глазком-бусинкой, ободряюще чирикнула, склонив набок крохотную головку. Амари протянул руку и загадал: если та сядет на ладонь, то он непременно останется с Инари до утра. Мысль была дерзкой и непристойной, а у него даже хлебных крошек с собой не имелось — неудивительно, что неожиданная гостья взвилась в небо.
«Конечно, не до утра», — решил Амари. Он, в конце концов, принц и не притронется к избраннице до свадьбы, но объясниться им все же следовало, невозможно и дальше пребывать в неведении.
Птичка не вернулась. Злат тяжко вздохнул, посмотрел в сторону особняка Керво, который наверняка уже считал домом, и шагнул в направлении окна. Оно располагалось невысоко, всего-то на втором уровне.
— Даже так? — засмеялся Амари искренне и беззаботно, как в детстве.
В Сурэе испокон веков лазили в окна к любимым, подобным славились как простые мореходы, так и знатные рэи, а Рейесы всегда были в числе первых. Строгие столичные нравы не остужали их жарких южных сердец. Конечно, почтенные отцы семейств не одобряли столь неподобающего поведения, но ничего поделать не могли. Пора и в холодный Нидос привносить свои традиции.
По стене дома Милагринов вился дикий виноград. Каждым аньо он рождал плоды, но вызревать те не успевали. Зато разрастался он изрядно и мог выдержать вес взрослого мужчины. Амари вскочил на коня, встал на седло, уцепился за зеленые стебли, подпрыгнул, нащупал выступ в украшающей здание лепнине, подтянулся и почти без усилий добрался до окна — наглухо закрытого. Положение было неудобным: левая рука стискивала виноградные стебли, носки сапог каким-то чудом опирались на голову правицы. Если Инари рассердится и не откроет, так долго не продержаться. Осторожно, чтобы не нарушить хрупкого равновесия, он потянулся к окну и постучал. Показалось, прошла вечность, прежде чем одна из створок медленно отворилась.
— Инари, это я.
— Видимо, вы неверно истолковали мои слова, — она выглядела недовольной. Свеча, прикрываемая от сквозняка маленькой кистью, высветила сжатые в линию губы и упрямую складку между бровей. Если бы Амари не видел ее в лесу и у эшафота, то решил бы, будто Инари в бешенстве. Голос ее, однако, оставался ровным. — То, что в Нозароке нравы достаточно вольны, еще не означает, будто подобное поведение приветствуется.
— Моя рэя! — стебли предательски затрещали. Амари не хотел перебивать, но безумная выходка грозила завершиться, причем вовсе не так, как он рассчитывал.
— Или вы спутали Нидос с Сурэей… или Моревией? — Инари схватилась за створку, намереваясь закрыть окно.
Амари попытался удобнее поставить ногу и переложить часть веса на руки. Оперся о голову правицы сильнее и едва не сорвался.
Инари испуганно вскрикнула, всю ее показную строгость как ветром сдуло. Беспокойство возлюбленной или, может, собственный страх придал Амари сил и решимости, он наконец отыскал более надежную опору, да и терять было практически нечего: его либо примут, либо нет.
— Инари! — воскликнул он. — Моя госпожа, позвольте!.. Иначе я боюсь совсем упасть… духом.
— Да-да, — прошептала она, отстраняясь и открывая настежь окно. — Ваше высочество… пожалуйста, осторожней.
Амари оттолкнулся от несчастной лепнины, повис на одной руке и, подтянувшись, сел на подоконник.
В ночном платье, с распущенными волосами Инари казалась еще прекраснее, чем днем. Золотые блики от освещавших комнату свечей трепетали по бледной коже и путались в тяжелых локонах, фиалковые глаза сияли ярче звезд.
— Инари, — он неосознанно потянулся к ней и едва не свалился с подоконника от резкого окрика.
— Ваше высочество!.. — Наваждение исчезло. Дыхание сорвалось, словно Амари на полном скаку влетел в реку. Инари качнула головой и отвернулась. Когда она зажигала оставшиеся свечи, превращая легкий сумрак в ясный день, ее руки слегка подрагивали.
Решимость на грани безумия, захватившая сердце на улице, таяла, будто лед на ласковом весеннем солнце. Спеша не позволить занять ее место робости, Амари удобнее сел на подоконнике, перекинул ноги в комнату и спрыгнул. Чтобы неминуемо упасть к ее ногам. Получилось эффектно, вот только колени подогнулись сами.
— Вам плохо? — подходить Инари не стала.
— И плохо. И хорошо. И невыносимо, — Амари попытался схватить ее за руку, но Инари отшатнулась.
— Вы пьяны, — она судорожно вцепилась в подол платья. Тонкие пальчики немилосердно скомкали ткань, но она не заметила этого.
— Верно, я пьян без вина, моя рэя, с тех пор как увидел вас, мне не мила жизнь. Есть только вы… — приблизиться больше он не решился.
— Вы с ума сошли…
— Да, я безумен. И смертельно отравлен вами.
— Ваше высочество… — она пошатнулась и оперлась о стену. — Погибший бог! Что вы такое говорите?!
«А действительно, что?» — Амари вздрогнул от этой неожиданной мысли, опустил взгляд и грустно улыбнулся. Если любовь не тревожит сердце, пробудить ее не смогут и самые пылкие слова.
В распахнутое окно ворвался леденящий ветер. Свечи испуганно колыхнулись, но не погасли. Привлеченный светом, в комнату влетел ночной мотылек и заметался, выбирая из десятка одинаковых смертей свою единственную. Амари поднялся.
— Приношу вам свои извинения, баронесса. Больше я вас не побеспокою, — сказал он и шагнул к окну. Оно оставалось призывно открытым, ветер трепал легкие занавеси, а внизу ожидал верный Злат. Хотелось спрыгнуть, не заботясь о том, чтобы ненароком не сломать шею, пустить коня в галоп по спящему городу, вырваться за стену и скакать до рассвета (или пока сам Амари не упадет от усталости). Но прежде чем встать на подоконник, он поймал мотылька и бросил в ночь — пусть живет, глупец.
— Амари… — послышалось или она действительно назвала его по имени? — Это вы извините, я не ожидала гостей… столь поздно.
Он кивнул и попытался улыбнуться. Вышло так себе.
— Амари, — повторила Инари, — я понимаю, почему вы не захотели говорить при отце, просто пришли неожиданно.
— Мое поведение неуместно, — рука вцепилась в подоконник, — как и чувства.
Инари сжала его запястье, как утопающий чахлую соломинку. В неверном свете звезд блеснули фиалковые глаза, и это показалось Амари невыносимым. Он не сумел бы сейчас вырваться или опустить взгляд.
— Я не хотела вас обидеть. Не уходите так, — Инари отдернула руку, словно обожглась. — Поймите, я не могу ответить вам взаимностью. Мы неравны.
Амари застыл у распахнутого окна:
— Это не имеет значения!
Неравенство — какая глупость!.. Она — бедная нидосская баронесса. Он — сурэйский дворянин, каким-то чудом имеющий отношение к трону. Не настолько уж и широка между ними пропасть.
— Это делает честь вам, но не мне.
— Я увезу вас в столицу к отцу! Он непременно согласится на наш брак, и никто не посмеет сказать ничего дурного, — Амари вновь опустился на колени, почти уверенный в том, что на этот раз его не оттолкнут, и поднес к губам маленькую бледную кисть. Ее кожа пахла луговыми травами, как тогда в лесу. — Я готов умолять Бастиана, если вы согласитесь.
Инари вздохнула и покачала головой. От полного грусти и нежности взгляда у Амари защемило в груди. Он выпустил ее руку, и та снова сжала тонкую ткань платья.