Хазарский пленник

Вышел навстречу, обнял брата, пожурил:

— Что же ты приезжаешь лишь при нужде? С радостью никогда. Дай угадаю, что на этот раз... — Святослав отступил, приглядываясь к хмурому лицу Глеба, но тот поспешил объяснить:

— Беды нет, не тревожься. Привёз письмо от Ярополка. Давно собирался, вот и подгадал. Сидит в Константинополе, не желает возвращаться. Шлёт письма, денег просит, а домой не спешит! Выходит, нам отдуваться, а ему гулять?

У конюшни водили лошадей, не давая им пить. Несколько дружинников брата уже отошли с Куцаем, тот решал, где разместить гостей. Собак пришлось убрать, слишком уж злобен сегодня старый Улюм, а когда он кидается на чужаков, не отстают и другие. И что это с кобелём?

Претич, понимая, что князю надобно побыть наедине с гостем, ушёл, предложив на прощанье разместить десяток ратников в своём дворе. Князь поблагодарил, отказавшись. Места хватит, да и не стоит делить дружинников на близких, дальних, к чему сеять обиды и зависть.

— Сыны... — Святослав с трудом преодолел ступени, удивляясь натужности, с которой кровь шумит в ушах от столь малого. Даже ступени ему преграда. Устал, слабость застит очи, пелена всё плотней, даже показалось — внезапно наступил вечер. Так ведь нет. Что за напасть?

— Сыны... все силятся поучить нас мужеству да прозорливости, верно? Вот и Володко живёт детским разуменьем. Отправил его... — Князь легонько махнул ладонью, не желая объяснять в подробностях. — На охоту... пусть посидит вдали от суеты, подумает.

— Вот-вот! — подхватил Глеб. — Им лишь бы город да суета, лишь бы гульбища да девицы! Лишь бог не гуляет, а добро перемеряет.

Он говорил, говорил, обсуждая неблаговидные поступки любимого племянника, подсчитывал убытки. Возмущался избалованностью соправителя, они ведь вдвоём наводят порядок в Изборске, но никак не мог признать очевидное: Ярополк перенял страсть дяди к мотовству. Приехав по просьбе Святослава в богатый город, некоторое время внимал советам отца, а там — явился дядька, помощник и наставник, коему самому нянька нужна, и всё пошло прахом. Ведь Глеб всегда подбивает ближних на пьянки, всегда рад чарке и веселью, у него нет другой цели в жизни. Вся жизнь — путь от праздника к празднику, то в честь урожая, то по поводу удачной охоты, то во спасение от засухи, то во имя победы в походе. Жаль, что Ярополк не сумел образумить дядьку, перенял легкомыслие, принялся транжирить деньги в столице Византии, благо соблазнов вволю.

Глеб сперва радовался власти, отправил Ярополка в Киев и спешил показать себя, а теперь просит вернуть молодого. Кто, кроме князя киевского, урезонит гуляку, кто подскажет, а то и пригрозит? Непокорство Ярополка сулит беду, что отлично понимает Глеб. Святослав способен изменить решение, оставить Киев Олегу, а гуляку наказать, лишив надела. И. просьба Глеба преследовала двоякую цель: подчеркнуть необходимость в Ярополке и заодно проверить, готов ли Святослав вернуть его в Изборск? Или всё ещё примеряет к Киеву?

Святослав обещал написать Ярополку внушительное послание, да и купцам намекнуть, что не все долги юного сумасброда святы! Без доброхотов, дающих в долг, не шибко разгуляется.

Вышли во двор, а уж смеркается. Глеб отлучился к дружине, намереваясь сговориться выехать пораньше, вести о печенегах ему в новинку, обещал поднять полк, если потребуется, а для того надо спешить. Лето — пора торговая, многие ратники ходят с караванами, за охрану купцы платят щедро. Значит, нужно скликать своих в город, стягивать силы.

Святослав остался один. Тяжесть на сердце всё больше беспокоила его, пришлось послать Куцая за ведуном, может, что присоветует, напоит чем иль подскажет причину слабости. Князь не знал, отчего захворал в середине лета, но тошнота и пятна в глазах не случаются без причины. Есть с утра неприятно, может, худое съел, вечеряя? Клятая пелена, серость, шум в ушах — всё раздражало князя, и он, повинуясь порыву, отправился в конюшню, шикнув на телохранителя:

— Жди тут!

Может, то и не благородное средство, моча жеребца, но в старое время ею лечили отравления, почему не испробовать? Однако уж тошнит, спасу нет.

Вошёл, с трудом распахнув высокую створку, не прикрывая её, двинулся к своему красавцу, тёмногривому Воронку. Хоть и не молод конь, а всё ж надёжен, думалось князю, когда он отмерял шаги, ощупывая створки клетей. В конюшне ему не разглядеть ничего, вот беда, надо б ворота настежь, да постыдился. Негоже князю...

Резкий удар лишил князя равновесия, на миг он увидел яркие пятна перед глазами и чёрную фигуру. Упал, теряя сознание, и не ощущал уже боли ни когда протащило по щербатому полу конюшни, ни когда дым окутал ближний угол помещения, и мелкое пламя запрыгало вверх по охапкам соломы. Ни много позже, когда торопливые руки телохранителя, поднимая его, уронили голову и та, вскользь, ударилась о створку распахнутой клети. Лошади учиняли погром, ржали, видя огонь, собаки словно подурели, подняв многоголосый лай, и растерянные люди, набежавшие на пожар, мешали друг другу.

В светёлку Святослава принесли уже бездыханным. На лбу чётко отпечатался дугообразный синяк, след от подковы с кровоточащими ранками от шипов.

— Не виноват я, он сам велел! Сам велел! — твердил телохранитель, неведомо кому объясняя случайную смерть. Но его черёд ещё не пришёл. Новый князь — Глеб, разом осмелев, на правах хозяина верховодил на пожарище.

И видел дух, привыкший к имени — Святослав, пылающую стену конюшни, знал, что причина пожара огарок свечи, растопившийся и прогоревший бесследно. Воспарил над суетой, не удивлялся уже глупости людей и даже убийцу видел, нисколько не возмущаясь. Мысль о том, что он попал из Яви в Навь, не испугала и вскоре исчезла, как все другие мысли и заботы. Прежней пелены не стало, и всё виделось ясно, хоть и наступила ночь.

Убийца затесался в толпу, помогал вязать спасённых лошадей, передавать вёдра, а потом, когда огонь поутих, отступил в темноту, словно это могло скрыть злое деяние. Нет, так же как князь, видели суть другие бесплотные создания, но ни одно не пыталось вторгаться в мир живых. Может, оттого, что всё происходящее — суета? Всё, что основано на страстях, на чувствах, на мелких обманах и примитивных тайнах, всё — суета. Есть другое предназначение, но оно не вмещается в слова, ибо оно не принадлежит миру людей. Навь, место ушедших, путь к счастью в бесконечном Ирии.

Солнце, такое манящее днём, стало доступно Святославу даже ночью, и покой, неведомый ранее, стал его основой. Черпая тепло и покой, он удалялся от мира страстей, созерцая собственные похороны.

Хорошо ли, что сбежал наёмник, что власть отдана Глебу, а не Ярополку, что спеленали его тело? Что на кургане, в яростном пламени, превращалась в пепел его мирская оболочка, а рядом огонь терзал тело ключницы, пожелавшей уйти вместе с князем, и тело его охоронца, убитого по приказу брата? А что есть хорошо? Слово? В мире бесплотных духов нет слов. Нет понятий, есть лишь приемлемое и не приемлемое сущностью. Отступив, утратив гнев и ненависть, лишившись любви, они принимали последние крохи жизни. Прощаясь с нею... и не зная, что означает прощание, теперь им доступно прошлое и будущее, значит, прощание не имеет смысла. Краткое отсутствие, вслед за которым наступит единение, единение лишённых зла, оставивших амбиции и страсти, единение приемлющих... невысказанное.

И мелькали пятна пламени, отражаясь в зрачках толпы, в глазах сына, Святослава и Малуши — Владимира, в глазах Глеба, ставшего князем киевским по закону.

Не обошлось без поддержки Претича, что лелеял надежду прибрать к рукам нового правителя.

Глядели на костёр купцы, гости дальних держав, хазарские хитрецы и византийские вельможи, высокомерно щурились. Плакали женщины в толпе, роняли слёзы, не умея объяснить — отчего, словно чувствуя скверное будущее.

Пепел собрали в горшки и хоронили под холмом, разместив там же нехитрую утварь: меч, убитых коней, упокоенного Улюма, малую толику зерна в прикрытых воском сосудах... всё как обычно.