Хазарский пленник

— Запеканка? — негромко спросил князь и, отпив квасу, принялся за еду. Запеканка с творогом, толчёной кашей, вспухшим изюмом поблескивала румяной корочкой взбитого яйца, но аппетита не было. Мысли вертелись вокруг Византии. Византия, которая долго была предметом вожделенных устремлений, благодаря матери стала союзником. В том своя мудрость, мудрости матери не занимать, но ведь и Византия меняется. Всё меняется. Хазары, призывавшие славян к походам на богатые земли империи, были друзьями, как казалось неискушённым в политике киевским князьям, на деле использовали соседей корысти ради. Не раз и не два лодьи славян и русов-дромитов[3] набегали на Византию. Когда прихватывали добычу, когда гибли, столкнувшись с флотом империи, ромеи умело пользовались греческим огнём.

Однако всё изменилось после крещения Ольги, наречённой в христианстве Еленой. Мир с Византией принёс свои плоды, отношения с хазарами разладились, войны возникали раз за разом, и теперь уже Византия подталкивала славян на восток. Может, пора остановиться и понять суть, новая Русь лежит между востоком и западом, поэтому торговые пути по степям и рекам являются лакомым куском. Именно они — цель и предмет посягательств соседей. И хазарская аристократия, иудеи торговцы, и византийская знать — все стремятся прибрать к рукам торговлю.

Всего-то? Тут и согдийцы, и китайцы, и тюрки, и хазары, и всем нужен торговый барыш! Нужно прожить полвека, чтоб понять силу денег. Власть денег удручает. Но от очевидного невозможно спрятаться. Более всего печалит подлость и коварство, коими пользуются посланцы торговых держав. Странно. Ведь основа знати и в Византии, и в Хазарин — это иудеи, беженцы из Персии. Но теперь они враждуют и грызутся, вовлекая в соперничество державы, в которых нашли приют, а также Русь.[4]

Князь вздохнул и отодвинул блюдо. Хватит. Прошло время, когда он рвал мясо жадными зубами, не дожидаясь, пока оно испечётся на угольях. Теперь довольствуется малым. Еда, как и другие плотские наслаждения, не приносит радости. Скверные мысли способны отравить любую сладость, а где взять иные?

Молодой Рогволд, князь полоцкий, дерзит, оспаривает дань. Вятичи напоминают о себе. Облагают купцов дорожными податями, как будто и не знают о княжеском обещании не препятствовать торговле. Да, всюду сталкиваются старое и новое. Новое — устройство державы с единым государем, что разумно, когда есть вера великому князю, его уму и справедливости. Старое — жить в общинном мире, опираясь на единый язык и веру, на проверенные временем обычаи, но обособленными княжествами, каждый надел под своим правителем. Так привычней. Свой князь ближе, понятней, и налоги меньше. И попробуй достучаться до упрямцев, преданных старине, попробуй доказать надобность перемен. Святослав при всяком удобном случае отдаёт земли близким людям, сыновьям или верным посадникам. Для того и вызвал Владимира из Новгорода, благо в северном городе остался Добрыня. Хотел укрепить молодым князем новый надел. А тут история с лошадьми!

Нужно встретиться с хазарскими купцами, просил старшина торгового цеха, и не секрет, о чём станет просить. Верно, о конях! Ещё один повод упрекнуть князя в непостоянстве, требовать справедливости. Денег? Нет, хазарам не нужно серебро, не нужны соболя и куницы, а вот ударить силой киевского владыки по загребущим рукам византийцев мечтают! Выходит, Володко втянул отца в новую свару. И не знает горячий малец, что срывает сватовство, рушит планы связать Олега с византийской принцессой. Задумано приблизить Владимира, передать ему Овруч, всё уж приготовлено, всё слажено, а тут кони! Хазаре! Препирательства! Не ко времени. Нет, не ко времени. Напрасно кланялся Фоке, радовался доброму ответу. Какая свадьба в пору скандала? Что подумает невеста о семье мужа? Конокрады — вот что подумает!

— Вели звать хазар, — заявил князь, присев у окна, в светёлке, где частенько приходилось ругаться — мириться с нахрапистыми посланцами дальних держав.

Пока чужаков не было, обсудили с воеводой слухи о печенегах, но сторожевые костры молчали, и проверить злую весть ещё не успели.

— А что Переяславец? Как там, тихо? — спросил Святослав, мечтавший перебраться на Дунай и тем обезопасить столицу от постоянных набегов степных соседей. Мысль о расширении державы казалась ему своевременной, ведь поселений славян на Дунае немало, но всё требовало средств. По-умному, надо бы оставить Киев Олегу. Не Ярополку, не воеводе — посаднику. Олег спокоен, нетороплив, вдумчив. А Ярополк хоть и старше, да чужой. Теперь-то видно: Глеба сын, Глеба. Один корень, да ветка иная. А Владимир — самый юный, самый проворный, ещё мал. Молод, всё ещё не видит дальше собственного носа. Овруч ему как раз в пору. Мал город да коренаст. Народ упрямый, жилистый, с такими не каждый поладит. Ничего, Владимир чист помыслами, его примут. Ещё и просить будут, чтоб не уходил, не покидал.

— Тихо, — неуверенно ответил воевода. — Зато в Царьграде зачинается. Он оглянулся, хотя и знал, что поблизости никого не может оказаться, негромко пояснил: — Император Фока прижал духовенство. Нужно армию содержать, флот, опять же — арабы наседают. Пишут, армии угодил, да армия далече, а монашество под боком. В столице недовольство. Привыкли жить на широкую ногу, вот и привередничают. А как же, пуп мира, ромеи!

— Армию голодом морить ещё опасней, — заметил Святослав, думая о своём.

— Как поглядеть! — возразил воевода. — У Рима была армия, а развалились напрочь, ибо столица прогнила. Это как хвороба — источит нутро, и что проку в крепких костях? Много трухи, да мало сена!

В залу вошли двое: старшина хазарского посольства и кто-то из купцов, Святослав не знал его имени. «Ну вот, — подумал князь, — явились по мою кровь!»

После принятых пожеланий здоровья и благополучия, присев напротив, посланец решился спросить в лоб:

— Известно ли князю о причине нашего визита?

Воевода отвёл глаза, ожидая ответа правителя, в душе надеясь на возникновение свары. Хазары наглы, и давно уж пора указать им место!

— Известно, — твёрдо ответил князь.

— Значит, князь слышал о краже коней? И знаешь, кто в том повинен?

— Добрый конь не без седока! Да ещё сказывают, один из воров назвался именем моего сына Володимира! Чего не творят ныне конокрады!

Просители переглянулись, и купец, впервые вступив в разговор, упрекнул князя:

— Что же ты, князь, не можешь оборонить честных купцов? Или твоя власть кончается за крепостной стеной? А ещё мы дивимся, ведь твой сын на свежих конях недавно спешно покинул столицу. С чего бы это?

Воевода вызывающе наклонился над столом, готовясь возразить купцу, проявившему непочтительность, но князь приподнял ладонь и кивнул, мол, всё в меру. Всё терпимо.

— Мой сын поспешил в дозор. Печенеги набегают, слыхали? На то и нужна моя сила, чтоб вас и караваны ваши не грабили. Сколько раз предлагали мы рахдонитам помощь? Сколько раз советовали брать вооружённый конвой? Нет, вы всё сами! Жалеете полушку, а теряете десятки кун! А что, ваши охоронцы убиты? Или, может, разбойники взяли большим числом? Нет? То-то... И в Киеве ловкий вор срезает кошель с деньгами, но в чём вина князя?

— Святослав, — вступился за купца хазарский посланник, — ты прав, наши воины живы. Лишь одурманены сильным снадобьем, оттого и проспали. Но ведь они видели твоего сына. Вернее, вора, назвавшегося Владимиром. Что будет, если в городе встретят ловкого конокрада? Подумай, князь. Не нужно помыкать нами как безголовыми. Проще поладить миром.

Святослав неторопливо сплёл пальцы рук на столе — пальцы воина, лишённые колец с самоцветами, коих во множестве у хазар, — смахнул незримую пылинку, словно отметая предложение просителя, и помотал головой:

— Не пойму вас. Твердите, что ограбили, а все ваши воины целы! Грозите опознать сына, а ведь ваши свидетели очарованы зельем. Какая им вера? Ночью пригрезилось — а виновен кто? Так каждый явится свои сны рассказывать да просить злато-серебро. Вдумайтесь, о чём просите? Может, вам мало денег? Так сколько? Скажите — во что вы цените утраченных коней? Я заплачу!

3

Дромиты, вероятно от греческого дромос — бег. Нападения днепровской вольницы отличались стремительностью. Русские, имея в дружинах наёмников-варягов, охотно поддавались влиянию хазар, нападая на имперские провинции, а то и на Царьград (Константинополь). Но не всегда эти набеги приносили добычу. Так в 941 г., используя «греческий огонь», наварх Византии полностью сжёг русский флот. Но Хазария лишь усиливала своё влияние, выигрывая при любом исходе войн (Л.Н. Гумилёв).

4

В V в. в Персии произошли драматические события. При шахе Каваде его визирь Маздак возглавил движение, которое по его имени называется маздакитским. Маздак был находчивый политик и во время очередного голода в стране выдвинул простую программу борьбы с кризисом. Суть её состояла в следующем. В мире существует добро и зло. Добро — это Разум, а зло — неразумие, инстинкты. Представляется неразумным существование богатых и бедных, когда одни имеют гаремы, много хороших лошадей и дорогого оружия, проводят время в пирах и на охоте, а другие голодают. Поэтому будет справедливо казнить тех, у кого много имущества, а их добро и гаремы раздать бедным.

Маздак начал осуществлять эту программу, но бедных было много, и всем добра богатых не досталось. Досталось только сторонникам Маздака — маздакитам. Персы согласились бы отдать за собственную жизнь и земли, и оружие, и коней, но им было жаль своих жён. Они выражали недовольство — в ответ следовали казни. Сам шах был арестован маздакитами. Но он бежал к степнякам-эфталитам и вернулся с их войском. Его сын, энергичный Хосров, мобилизовал степняков-саков. Поднялись все, недовольные маздакитами, поднялись многочисленные дети казнённых. В 529 г. Хосров взял власть в свои руки, повесил Маздака и расправился с его сторонниками. Их живьём закапывали в землю вертикально и при этом вниз головой.

Казалось бы, какое это имеет отношение к евреям? А самое прямое. Евреи принимали активное участие в этих событиях. Одни были сторонниками шаха Хосрова, другие — маздакитами. После победы Хосрова уцелевшие маздакиты, персы и евреи, бежали в Азербайджан. Спасшиеся евреи поселились к северу от Дербента на широкой равнине между Тереком и Судаком. Тем временем в Византии освоились евреи, бывшие противниками маздакитов и бежавшие из Ирана в период торжества Маздака. Они были приняты греками, хотя и без всякого энтузиазма. Так создались две ветви евреев, о которых мы уже упомянули (Л. Н. Гумилёв).