Хазарский пленник

На ночь располагались основательно, скрывались от возможных разбойников, старались находить места в ложбинах, чтоб костёр не манил чужаков, блуждающих по дорогам в поисках лёгкой наживы. Кутались в длинные плащи, уже зная о скорпионах и других обитателях выжженной земли; вставая, вытряхивали пауков и прочую нечисть из тканей и не пугались, как в первые дни.

А ещё удивлял Ким: каждый вечер он садился в отдалении, чтоб не отвлекал говор приятелей, закрывал глаза, безвольно опускал руки на колени и погружался в колдовскую дрёму. Что видел он в своих ведовских снах, что узнал, для русских оставалось тайной, но одно открыл с самого начала путешествия. На докучливые вопросы Макара хазарин ответил с улыбкой:

— Пока вы со мной, ничего не бойтесь. Мы вернёмся из похода живыми. А Владимир ещё сядет в Киеве. Точно говорю. Кровь будет, враги будут, но вернётесь. Одно не могу разглядеть... клада не вижу. А ведь нас послали за сокровищами.

— Ха, клад! — рассмеялся Макар. — Уж лучше жить без богатства, чем сложить головы в песках...

— Так-то оно так, — кивнул Ким. — Но мне надо принести хоть щепотку, хоть горсть пропавшего. У вас, бывало, споришь с приятелем, толкуешь, что ныряешь до дна, — значит, должен хоть ила зачерпнуть, подтвердить сказанное. Клялся, что вижу скрытое, обязан найти. Иначе какая мне вера?

Скоро они привыкли к дороге. Знали, Ким ведёт от колодца к колодцу и погружается в созерцание тайного всюду, где могли оставить следы преступники. В местах ночлега и дневного отдыха, в постоялых дворах и у рек, похожих на ручьи, совсем узких, но украшенных зеленью близких кустарников, травами, куцыми огородами крестьян.

А спустя пять дней приблизились к месту, где стража настигла грабителей и сгоряча истребила. Уцелевших не оказалось, одного схватили живым, но и тот умер под пытками.

Предстояло самое сложное — угадать, где спрятано согдийское золото.

— Не в золоте сила, — признался Ким, готовясь к колдовской дрёме. — В дарах есть рукописи, вот что больше всего ждут в столице. Божественные тексты, весьма важные для иудея, совсем неинтересны согдийцам и тайцам. Если они попали к половцам, давно сгорели. Что степнякам какие-то папирусы?

Друзья старательно готовились к ночлегу, размещались возле костра, собирали топливо — ведь по ночам случалось мёрзнуть, перепады от жары к холоду обычны для этих мест. Гадали, удастся ли Киму узреть скрытое. Скорей бы. Усталость накопилась исподволь, как в складках одежды за день скапливается мельчайшая пыль, как на бёдрах натираются мозоли и ранки, разъедаемые потом. Скорей бы...

Глава восьмая

МИРНАЯ СУЕТА

В Киеве наступило странное время. Внешне всё выглядит спокойно, жизнь идёт по-старому, купцы торопятся свершить плавания к югу, чтобы выручить за товары звонкую монету, крестьяне радеют о зерне, вскармливают скот, и новому князю уютней в обжитом гнезде. Некому оспаривать стол киевский, но только спокойствие обманчиво. Глеб поспешил с займами, привычно понадеявшись на русский авось, и хоть знал уже, что скверная слава имеет крепкие ноги, решил взять и у хазар, и у византийцев, не видя между ними разницы. Так брал в Изборске — и у кожемяк, и у оружейников, и у ткачей. Что в том дурного? Однако Киев не Изборск, кожемяки не хазары. Вот явился посол императора Византии, улыбается широко, да говорит дерзкое:

— Великий князь волен решать, с кем дружить, с кем враждовать! В том мы не указчики Глебу. Но в чём провинились наши купцы? Зачем унижать перед лицом наглых хазар? Хазарские лицемеры в любую дыру пролезут, но будет ли впоследствии покой?

Глеб принимал посла Калокира в светлице. На трапезном столе чаши с вином, посуда, крытая эмалью, душистый хлеб, свежие вишни. Рядом лишь охрана, казначей ждёт за дверью: мало ли, назвать верную цифру не всегда удаётся, потому и вызвал памятливого на числа писаря. Браниться с послом не хотелось, но и уступить князь не мог. С чего это ему будут указывать, как державой править да с кем за стол садиться?

— Ничего... — вяло поморщился Глеб. — Всему своё время, всему своё место. Я рад дружбе с императором. Но какой вред от хазар? Проныры, да, но они давно уже успокоились, не думаю, что опасны.[8]

— Князь! — Калокир, молодой цветущий мужчина, по жилистым, мозолистым рукам видно — из вояк, перешёл на доверительный шёпот: — Давай открыто! Иудеи есть всюду! Всюду, где есть торговля, где пахнет выгодой! И всякий кусок они норовят утащить в свою нору, вырвав из наших рук. Ведь купцы русские не продают зерно в Греции, нет — спускают за полцены в Ольвии, в Корсуне![9] Почему? Да потому что так выгодно пронырливым торгашам! А ты им отдал леса, позволил скупать пушнину и ещё берёшь займы! Князь, опомнись, не успеешь оглянуться, как по миру пустят. Согласись: всё, что отхватил хазарин, могло быть твоим. С чего же ты так щедр? Разве мало вы платите хазарам дани? Сказать по правде, не пойму за что. Или ваши воины совсем разнежились? Чем хазары страшней печенегов? А их вы били, сказывают, даже безусый юнец Владимир разгромил тысячу, причём наголову!

Глеб усмехнулся в ответ, привычно прихватил горсть вишен, ощутил сок кисловатый и терпкий, выловил косточки, сплюнул в кулак и, сожалея о неловкости, принялся отдирать их от ладони. И кто принёс их в горницу? При знатном госте негоже плеваться. Сгинь ты, гадость! Ему не хватало слов, а ведь приметил что-то хлипкое в доводах Калокира, но, пока обтирал ладонь, забыл.

— Что воины наши умелы, то любому докажем. А радеть о рынках не моё дело, князю князево, пусть о том заботятся купцы. Чем ваши торгаши лучше хазар?

Черты лица посланника дрогнули, он собирался рассмеяться, но сдержался. Привыкшему к тайным интригам византийцу подобная слепота казалась дикостью. Как может властвовать человек настолько ограниченный?

— Наши купцы лучше хазар тем уже, что вы не платите нам дани! — сбиваясь на покровительственный тон, пояснял он. — Всегда стремись ослабить врага и поддержать друга, разве это не истина? К тому же Византия — это цивилизация, это культура и вера в единого бога, к которой и вы раньше ли, позже ли примкнёте! А что Хазария? Медвежий угол, дикость нравов да обман! Разве не обманом купцы-рахдониты добывают меха? Что они платят несведущим охотникам? Или тебе всё едино? Князь, что украл хазарин, могло быть твоим по праву! Выгони их взашей! Выгони, не пожалеешь!

Разгорячившись, Калокир принялся наущать князя, забывая сдержанность, чем вызвал лишь стремление к противодействию. Князь Глеб частенько поступал вопреки здравому смыслу, руководствуясь ущемлённым самолюбием.

— Ну, кого гнать, кого привечать, я как-нибудь разберусь! — хмуро заявил он и поднялся, намереваясь прекратить неприятный разговор. — И вера наша пока ещё крепка! Может, мы и медведи, да щит наш висел на воротах Царьграда! Так-то...

Калокир, соблюдая приличия, извинился за горячность, попросил обдумать сказанное и откланялся. Уже в дверях, попрощавшись с князем, он вдруг вспомнил:

— К слову, князь! Ярополк всё ещё в Царьграде. Может, пора прислушаться к его выбору? Я видел его, славный будет воин. Только чрезмерно увлёкся гонками на колесницах. Жаль, если случится недоброе. Молодости свойственна неосторожность! Верно?

Мелькнул плащ византийца, дверь затворилась и приняла на себя удар брошенной в спину чаши с вишнями, посыпались черепки, по дереву расплылись пятна.

— Леший тебя задери! — выдохнул князь и опустился на место.

— Может, мы его... того? — многозначительно чиркнул по горлу Август.

Но князь лишь кратко отмахнулся. Угроза византийца вполне насущна. Надо поскорей вызвать сына. Вот тогда и поглядим, кто кому пригрозит! Пора, пора вернуть Ярополка. Изборск да Новгород нуждаются в крепкой руке. На севере привыкли полагаться на себя, на оружие, а не на договоры. Вон Полоцк тянет к обособленности. Рогволд тоже из варягов, воин крепкий — не успеешь и глазом моргнуть, как обособится. А сын сидит в Византии, позабыв о деле.

8

В 780—810 годах евреи были изгнаны из Константинополя и бежали, частично в Хазарию, где вскоре сумели занять лидирующее положение. Знание рынков империи и связи помогали им занять свою нишу — торговля и ростовщичество принадлежали евреям.

9

Древние города на низовьях Днепра, на побережье Чёрного моря, они являлись рынками, куда Русь привозила зерно, следовавшее далее в Римскую империю, разделившуюся уже на две части. Корсунь — Херсонес находился близ современного Севастополя.