Воины снегов

— О, горе! Он ушёл, уехал он! О, горе! Сколько железа! Сколько волшебных предметов! О, горе — красноволосый не будет петь на костре пыток!! — и так далее.

— Хорош орать! — пробурчал Кирилл, поднимаясь на ноги и подбирая ружьё.

Оно находилось в «переломленном» виде, и Кирилл щёлкнул фиксатором, приводя оружие в боевое состояние. Правда, тут же вспомнил, что это бесполезно, и «сломал» его вновь. Наверное, это получилось слишком резко — стреляная гильза выскочила из ствола и упала на снег. «То-то же, — удовлетворённо подумал аспирант и вложил новый патрон. — Кончится эта война когда-нибудь или нет?!»

Вряд ли латник услышал пожелание, но тем не менее кричать перестал и уставился на идущего к нему Кирилла. Тот поднял ружьё, направив ствол прямо в лицо собеседнику, и грозно изрёк:

— Как выразился один еврей: стрелять так стрелять!

— Еврей — это кто? — опасливо поинтересовался таучин.

— Не важно! — заявил аспирант. — Будешь со мной сражаться? Попросишь смерти? Или имеешь другие мысли?

Латник зачем-то огляделся по сторонам и кивнул:

— Да, имею. Давай «станем друзьями». Меня зовут Чаяк. Я — «сильный человек».

Как ни был Кирилл ошарашен последними событиями, кое-какие нюансы таучинской этнографии он вспомнить всё-таки смог: «Первое выражение, помимо прямого, имеет и другие смыслы. Стать чьим-то другом может означать наняться к кому-то на работу — пастухом при стаде, каюром в торговый караван, гребцом на байдару. Нанять самому кого-то тоже означает «стать другом». В отличие от нравов «белых» людей, отношения хозяина и работника у таучинов обычно включали и собственно дружбу или, по крайней мере, доброжелательное отношение друг к другу.

Выражение «сильный человек» в зависимости от контекста имеет массу значений: физически крепкий, мудрый, богатый, удачливый, пользующийся авторитетом, имеющий много друзей или родственников. Причём физическая сила по значению стоит на первом месте и подразумевает воинственность, агрессивность. Только человек, обладающий данными качествами, может быть «богатым» — владеть чем-то сверх необходимого для выживания, например избыточным поголовьем оленей. И что же ему ответить?»

— Зачем нам «становиться друзьями»?

— Мы оба — «сильные люди». Тебе не увезти свою долю добычи. Мне тоже. Придут менгиты и всё отнимут. Мы уедем вместе и будем очень богатыми.

«Во-от оно что! — догадался Кирилл. — У него на три упряжки только два погонщика, а собаки, в отличие от оленей, без каюра работать не будут. У меня же, как он верно заметил, транспорта вообще нет».

— По-моему, ты недостаточно «сильный», чтобы быть моим «другом», — проговорил аспирант, тщательно подбирая слова. — Но ладно уж, давай дружить! Меня зовут Кирилл.

— Давай, — с явным облегчением ответил Чаяк.

Лук свой он бросил на землю, переложил тесак в левую руку и пальцем правой провёл по лезвию. Потекла кровь. Воин шагнул к Кириллу и этой кровью нарисовал у него на лбу (измазанном, кстати, остатками каши) две горизонтальные линии. Тому, естественно, пришлось извлечь свой перочинный ножик и проделать аналогичную операцию над собеседником.

На этом Кирилловы силы иссякли — он опустился на снег и тупо уставился в пространство перед собой. Понять и принять случившееся было невозможно. При этом не оставалось никакой надежды на то, что всё происшедшее сон или бред — мир вокруг слишком реален...

Новые знакомые (или уже родственники?) учёного не тревожили — они как бы утратили к нему интерес и занялись подготовкой к отъезду. Эта подготовка включала «похороны» погибших, сбор имущества и трофеев. Кирилл смотрел на их манипуляции словно из другого мира, словно сквозь толстое стекло, создающее эффект присутствия, но позволяющее зрителю оставаться в полной безопасности на своём диване. Он смотрел и тихо (по-идиотски!) радовался тому, что не должен участвовать в переноске трупов и в таучинском похоронном обряде — от христианского, как известно, он отличается очень сильно.

«Наверное, вот так люди сходят с ума или, по крайней мере, зарабатывают тяжёлые нервные расстройства, вроде патологического раздвоения личности... А чего, собственно, ожидать, если оказываешься в ситуации, «несовместимой с жизнью»? С той жизнью, которую полагаешь единственно нормальной? Нет-нет, не надо обольщаться многочисленными примерами из художественной фантастики — сказки это... А в реальности... В реальности супермен, наверное, сподобится лишь на быстрый суицид, а нормальный человек впадёт в маразм — «потеряет себя». И агония будет долгой... А я... Я ведь не супермен!»

Кирилл сидел, сидел на снегу и вдруг почувствовал, как сквозь синтетику тёплых штанов к его ягодицам подбирается холод. А ещё он ощутил (не понял, а именно ощутил!), что весь этот бред последних дней и особенно часов для него приемлем. Что жить в ЭТОМ он, пожалуй, сможет — должен смочь! Может быть, вот к этому его и готовили, превратив детство в какой-то кошмар? Или он сам готовился, подчиняясь некоей Высшей воле? Может быть (да не может же!!), вот здесь и сейчас начинается его настоящая жизнь? А всё остальное было как бы подготовкой, было НЕ настоящей жизнью?!

Всерьёз заниматься самоанализом, рассуждать, подбирать аналогии и литературные примеры Кирилл был не в состоянии. Но у него вдруг возникло чувство, будто он только что перелез, перевалился, переполз через некую грань или рубеж собственного бытия. И здесь — за барьером — ему придётся мобилизовать все силы, все способности, включая и те, о которых он лишь подозревает.

Кирилл поднялся на ноги и отряхнул от снега штаны.

Облизал потрескавшиеся губы, сплюнул на снег и пошёл собирать свои вещи.

Как оказалось, погибший молодой человек был племянником Чаяка, что в понимании таучинов почти равнозначно сыну. Чаяк, однако, не выглядел убитым горем, а скорее гордился парнем и его геройской смертью. А вот второй покойник... Это была женщина, причём пожилая — лет 35—40. Маленькая, сухонькая, жилистая, с морщинистым тёмным лицом и полуседыми сальными волосами, туго заплетёнными в две тонкие косички. Что же произошло, почему она погибла?! Да ничего особенного...

Даже в дальних странствиях мужчине не пристало заморачиваться обустройством ночлега и приготовлением пищи. Уж лучше спать на снегу под открытым небом и питаться сырым мясом. Самый простой способ избежать такого дискомфорта — взять с собой женщину — ту из жён, которую не жалко. Что Чаяк и сделал. В пути возникла ситуация, когда воину пришлось пожертвовать комплектом упряжных собак, чтобы задержать преследователей. Чья именно нарта осталась без тягловой силы, можно не спрашивать. На одном из трёх оставшихся транспортных средств нашлось бы место для пассажирки, но тогда пришлось бы бросить часть груза. Что важнее: старая надоевшая жена или мороженая оленья туша, которой несколько дней можно кормить собак? Женщина всё поняла и не протестовала. Она уложила на сани кухонные и спальные принадлежности, проследила, чтобы и остальной груз был хорошо упакован и увязан. Вот только под конец не смогла удержаться — попыталась бежать за последней нартой. Впрочем, она быстро взяла себя в руки и остановилась, чтобы муж не подумал о ней чего плохого. Ей хотелось, чтобы он, оглянувшись, остался ею доволен. Поэтому она поторопилась воспользоваться острым костяным стилетом, висевшим в чехольчике у неё на груди.

— Ты уверен, что поступил правильно? — не удержался учёный.

— Как тебе сказать... — пожал могучими плечами Чаяк. — В последние годы от неё стало неприятно пахнуть, и она больше не радовалась, когда я входил в неё.

— Ну, если не радовалась, — изобразил понимание Кирилл, — тогда конечно...

Между делом таучин разъяснил подробности последнего этапа битвы, которые Кирилл не увидел или не понял. Тяжёлая свинцовая пуля, выпущенная почти в упор, пробила доспехи и грудь молодого воина и слегка (не слегка!) контузила стоявшего за ним Чаяка. Оба оказались на земле. Почему же набежавшие менгиты сразу не добили опасного врага? А потому, что не хотели портить его доспехи, которые у них считаются ценным трофеем. Их очень любит «двухголовая птица» (скупает казна — догадался Кирилл), которой они служат. Пока казаки пытались содрать с таучина головной щит, заговорил «огненный гром» в руках Кирилла. Двое побежали разбираться, а возле поверженного противника остался только один — самый жадный. Чаяк чувствовал себя не очень бодро, поэтому просто прикончил его, а не нанёс рану, от которой враг умирал бы долго. Вот и вся любовь...