Страница 4 из 24
Аристотель, сорокалетний сухопарый мужчина, не отличавшийся высоким ростом; у него удлинённое лицо слегка болезненного вида – он с детства страдал коликами в желудке. Волосы негустые, мягкие и слегка волнистые, рыжеватого оттенка; зачесанные вперёд с затылка, они умело скрывали наметившиеся залысины. Прямой нос с тонкими ноздрями, выступающие вперёд скулы и тщательно ухоженные усы с укороченной бородой до висков намекали на несносный характер их владельца. Образ педантичного «сухаря» дополнял большой выпуклый лоб с глубокими продольными морщинами и ещё тонкие суховатые губы с морщинками вокруг рта. Впалые серые глаза со свисающими веками, маленькие и подвижные, обычно смотрели исподлобья и оттого казались колючими. При этом в облике Аристотеля угадывался природный аристократизм, непримиримый с возможными в жизни неудобствами.
Его собеседник Феофраст имел склонность к полноте, на что указывали округлое мясистое лицо и лёгкий румянец; на первый взгляд, он казался сонливым. Это состояние подтверждалось слегка сощуренными глазами под светлыми, словно обгорелыми, бровями – верный признак честолюбия. Большая голова, широкий гладкий лоб. Густая борода с вьющимися волосами, характерная деталь внешности эллина, росла у Феофраста широко и свободно, она не только украшала, указывала на скрытую силу воли, напористость и абсолютную уверенность в себе.
Философы были одеты в эксомиды, легкие туники, – правая рука и плечо свободны, что давало возможность оживлённо жестикулировать. Ухоженный вид обоих, обилие дорогих перстней указывал на то, что собеседники принадлежат к состоятельной категории общества. Они расположились в гроте в непринуждённых позах лицом к морю, трапезничали и разговаривали на близкие по духу и содержанию темы…
Аристотель:
– Я всё более утверждаюсь во мнении, дорогой Феофраст, что человек – часть окружающей природы. По этой причине ему полезно знать её законы, из чего она состоит, на чём держится. Природа ничего не делает напрасно, а заблаговременно и точно. Из семени каждого существа возникает то, что природой задумано: из одного – оливовое дерево, из другого – человек или зверь.
Феофраст:
– Слушая тебя, Аристо, я начинаю верить, что и клопы задуманы природой для своего дела? – Говоря это, он близоруко щурился, собирая у глаз мелкие морщинки.
Аристотель:
– Конечно, природа усматривает пользу клопов в том, что они не дают человеку спать лишнего.
Феофраст:
– В таком случае, если продолжить твою мысль, мыши грызут зерно в амбарах тоже не зря?
Аристотель:
– Мыши заставляют человека заботиться о лучшем сохранении плодов своего труда. И кошка существует не для того, чтобы только пожирать мышей, и мыши не для того, чтобы их пожирали кошки; у всех есть своё первоначальное предназначение – занимать своё место в природе. По этой причине хвост у павлина – природа любит красоту и радуется пестроте.
Феофраст:
– Аристо, друг мой, не заметишь ли ты странность в том, что имеется схожесть обезьяны и человека? Для чего природе было создавать одно и другое? Не лучше бы что-либо одно из двух?
Аристотель:
– Я уверен, Феофраст, что обезьяны – промежуточное звено, ступень между человеком и другими живородящими животными. Посмотри на ягодицы того и другого – природа сотворила их для отдыха; четвероногие, стоя, не чувствуют усталости, но человеку, как и обезьяне, надобно иметь подобие сидения. Хотя, чтобы окончательно убедиться в своих выводах, мне необходимо найти анатомические различия между животными и человеком. Меня давно это интересует.
Аристотель говорил негромким голосом, убедительно. Феофраст иногда в качестве возражений высоко поднимал брови; при этом его большие уши комично шевелились. Общепринятая этика симпосия не позволяла перебивать собеседника, пока не завершится диалог. Аристотель:
– Жизнь есть общее благо и для человека, и для растений, и для животного. Более всего подвержены сходству с человеком, конечно, животные, у большинства из них существуют признаки душевных состояний, которые проявляются более отчетливо. Податливость или злобность, храбрость или трусость, боязливость или спокойствие, прямота или коварство – все сходные черты с человеком. Думаю, что я нашёл закон соответствия личности животного и человека.
Феофраст:
– Пока такой вывод вызывает у меня удивление, Аристо.
Аристотель:
– Пусть не покажется тебе странным сравнение человека с животными. Ты присмотрись к поведению людей, большинство из которых, словно дикие звери, убивает себе подобных, но не для поедания их, а ради выгоды и славы, что, на мой взгляд, равноценно поеданию. Есть люди-тигры, свирепые нравом, жестокие повадками; другие похожи на сытых львов, благодушные на вид, хотя на самом деле не менее кровожадные. Люди-медведи настырные, грубые и алчные, похожие на волков, безжалостны к добыче или слабому сопернику. Человек, избравший ремеслом хитрость и обман, похож на лукавого лиса. А тот, кто с коварно равнодушной личиной подстерегает жертву, разве не безжалостный крокодил? Люди-обезьяны ловкие в обхождении и остроумные на виду сильного правителя, но проказливые и зловредные в отношении слабых сородичей. А люди, не помнящие родства, как злобные собаки ради обглоданной кости или для потехи хозяина, загрызают насмерть даже сородичей.
Аристотель увлёкся и задел рукой кувшин, стоявший на земле. Из горлышка вылилось вино, цветом схожее с кровью, оно продолжало толчками проливаться на землю. Феофраст подхватил посудину.
Аристотель:
– Добавим к этому великолепному человеческому зверинцу птичье царство. В нём сороки, которые только прикидываются ручными, а сами дожидаются момента, чтобы украсть у доброго хозяина что-либо ценное и сбежать. Беззащитные днём, совы ночью становятся жестокими хищниками. А сколько среди людей находится таких, кто жалят, как злобные осы и шмели! Змеи, мухи, клопы и блохи, омерзительные жабы – все несносные существа, разве на людей они не похожи? И есть люди, похожие на домовитых пчёл, что кружат день-деньской по цветущим лугам, чтобы прокормить родоначальницу-матку и малых деток, а заодно ленивых трутней. С такой же уверенностью я говорю о муравьях, невероятных тружениках, предусмотрительных и бережливых, не знающих нужды.
Аристотель перевёл дух и, обнаружив свою чашу пустой, налил до краёв. Принюхался, нервно шевеля тонкими ноздрями.
– Слуга знал, какое вино я особо ценю. Оно из Фасоса, необычайно приятное на вкус. Мне рассказали секрет, как его делают. Кладут в кувшин с вином пшеничное тесто, замешанное на меду. От такой приправы вино приобретает особый аромат и умеренную сладость.
Аристотель отхлебнул, едва касаясь губами края чаши, зачмокал от удовольствия. Допив до конца, откусил дольку чеснока и начал жевать, думая о своём. Феофраст знал, что его собеседник ещё не всё сказал, терпеливо ожидал, налегая на куропатку, смачно обгладывая тонкие косточки.
Аристотель:
– Ещё есть люди, схожие повадками с беспечными стрекозами или трусливыми зайцами. Люди-свиньи блаженствуют в грязи, а другие, как подсадные утки, предают собственных друзей, другие похожи на грифов или воронов, кормящихся падалью… А как схожи воины-наёмники на мотыльков, которые бездумно летят на пламя светильника, не ведая, что скоро им предстоит мучиться в предсмертных судорогах!
Аристотель потянулся к яблоку и стал с хрустом вгрызаться в сочную мякоть, словно это был для него поиск истины. Феофраст – он сидел ближе к выходу – что-то заметил на горизонте, где смыкалось море с небом.
– Будет ветер, – неожиданно произнёс он.
Аристотель оторвался от своего занятия:
– Почему ты так решил? Не вижу причин – море спокойное, небо чистое.
– Чайки высоко – верный признак. К тому же, когда мы пришли сюда, небо выглядело чистым, ясным. А недавно появилось пятнышко на небе, сейчас оно больше. Неужели не видишь, Аристо?
Аристотель хмыкнул.
– Тебя пугает вон та маленькая тучка? – Он показал вдаль.