Возвышение физрука

– Добавь строчку “урон по Соломонам Рейнам увеличен в тысячу раз”, – посоветовал я.

– Ах, если бы, – вздохнул он. – К сожалению, в лоб такие задачи не решаются. Это тебе не битой махать.

– Кстати, к моей бите у него иммунитета нет, – сказал я, вспомнив нашу стычку “за знакомство”.

– А вот с этого момента поподробней, к хренам, – попросил Виталик.

Я рассказал о подробностях нашей первой встречи с Соломоном, а потом таки принялся травить байки о нашей с Кабаном бурной молодости, а Виталик продолжал колдовать над своим пистолетом, периодически грязно ругаясь.

Местные перестали обращать на нас внимание, сосредоточившись на прежних своих занятиях, и только трактирщик, разглядев в нас выгодных клиентов, продолжал таскать за наш столик свое пиво. Кстати, после третьей кружки оно показалось мне чуть более приличным. Возможно, начал привыкать.

У баек о бурной молодости есть одна характерная особенность. Их всегда очень весело рассказывать, а вот переживать их было весело далеко не всегда.

Я вспомнил, как однажды ночью Кабан сломал ногу, пьяным пытаясь запрыгнуть на платформу электрички со стороны рельсов, и как он валялся на трав епод платформой и ржал, и как я потом полночи таскал на себе его тушу, прежде чем сумел поймать такси (а яндекса с убером тогда еще не придумали, да и смартфонов в широком пользовании практически не было), и как потом нас разворачивали в трех приемных отделениях подряд, а когда я предложил денег, и его наконец-то взяли и положили на носилки, он орал песни “ДДТ” и рассказывал врачам, что у него ботинки стаптываются на внешнюю сторону, и нельзя ли теперь так повернуть ногу, чтобы они стаптывались равномерно.

Или, несколькими годами позже, когда Кабан уже ушел в серьезный бизнес. Он попросил меня поприсутствовать на процедуре обмена долларов на рубли на предмет, как бы чего ни вышло. Помню, как мы вошли в банк с одним небольшим чемоданчиком, а вышли с четырьмя огромными баулами, которые еле влезли в багажник его джипа, а потом несколько часов наматывали круги по городу, пытаясь избавиться от воображаемого хвоста. Я еще спрашивал, почему он не нанял инкассаторскую машину за долю малую, или ребят своих прикрыть не попросил, а он отвечал, что никто не должен знать, куда он поперся с такими деньгами.

– А потом он, значит, помощником депутата стал? – уточнил Виталик.

– Угу, – сказал я. – Думаю, если бы не Система, то на следующих выборах он бы и сам в Думу пролез.

– Не сомневаюсь, – сказал Виталик. – Всегда был уверен, что законы для нас принимают самые достойные, сука, люди.

– Да он нормальный пацан, – сказал я.

– Это да, – согласился Виталик. – Судя по твоим рассказам, по крайней мере. Но сложность, сука, в том, что единого критерия нормальности не существует. Что немцу хорошо, то русскому по колено. Вот ты нормальный пацан, и я нормальный пацан, но все же есть некоторые сферы жизни, к которым нас лучше на пушечный выстрел не подпускать.

– Наверное, ты прав, – сказал я, пожимая плечами.

– Вот я, например, человек войны, – сказал Виталик. – Холодной, горячей, невидимой, какой угодно, и мне категорически противопоказано заводить семью. Потому что если вдруг кто-то опять кое-где у нас порой, то я первым сорвусь с места, и не потому, что служба, или долг, или начальство приказало, а потому, что мне самому это нравится, понимаешь? Ну, то есть, нравилось. Ну, ты понимаешь.

– Понимаю, – сказал я.

– Конечно, понимаешь, – сказал он. – Ведь ты сам такой же.

– Черта с два, – сказал я. – Возможно, когда-то я и был таким, но я изменился.

– Может ли леопард избавиться от своих пятен? – вопросил Виталик.

– Не может, – сказал я. – Но люди – не леопарды. Люди меняются.

– Да хрен там, – сказал Виталик. – Люди делятся на хищников и травоядных, и если ты хищник, то мирно пастись на лужайке никто тебя не заставит. Даже ты сам. Да, может быть, в какой-то момент времени ты и захочешь перемен, и сменишь кусты у водопоя на альпийский лужок, и даже на какое-то время убедишь себя, что трава – это прикольно, но хищник внутри тебя всегда будет хотеть свежего мяса, и рано или поздно он все равно вырвется наружу.

– Проблема всех зоологических метафор в том, что люди все-таки устроены чуточку более сложно, чем животные.

– Фигня, – сказал Виталик. – Те же инстинкты, только в других, сука, фантиках. Вот ты говоришь, что ты не такой, или пытался быть не таким, и вся эта байда. Но пришла Система, и что ты сделал? Забился в нору, поджав лапки, сдался на волю обстоятельствам? Нет. Ты, сука, бьешься, и бьешься довольно успешно. Иди серым оркам расскажи, что ты не такой и просто на травку попастись вышел.

– Это другое, – сказал я.

– Это то же самое, – сказал Виталик. – Разум – это конфликт. Система с такой легкостью громит миры именно потому, что возвращает разумных к их естественному, сука, состоянию.

– Ты сам только что говорил, что люди делятся на хищников и травоядных, – напомнил я.

– Ну да, – сказал Виталик. – Тогда Система возвращает хищников к их естественному состоянию, такая, к хренам, формулировка тебя устроит?

– А травоядных?

– А травоядных жрут, – сказал Виталик.

Он был в чем-то концептуально неправ, я это чувствовал, но обосновать не мог, а потому решил дальше не спорить.

– Систему создали хищники и для хищников, – сказал Виталик. – Но каждый хищник должен помнить, что даже, сука, Акела когда-нибудь промахивается и тогда его сжирают другие хищники. Молодые и сильные.

– Мне кажется, ты сейчас больше себя накачиваешь, – сказал я.

– Ну да, – согласился Виталик после небольшого раздумья. – Потому что мы выступаем против старого, опытного и весьма могущественного врага, ресурсы которого с нашими просто несопоставимы, к хренам. И я немного, сука, нервничаю, что вполне понятно. Но, с другой, сука, стороны, а на хрена мне себя накачивать? Я уже зомби, мне нечего терять, кроме своих пистолетов.

– Кстати, о пистолетах, – сказал я. – Как продвигается?

– Хреново, сука, продвигается, – сказал он. – Ума не приложу, с какой стороны к этой проблеме вообще подступиться. Где, ты говоришь, ты свой навык оторвал вообще?

– Случайно выпал.

– Физрукам везет, – сказал Виталик.

– Сам дурак.

Но в чем-то он был концептуально прав.

Систему придумали хищники и для хищников. В игровых мирах было созданы такие условия, что травоядный возвыситься просто не мог. Так или иначе, но все равно придется кого-то жрать.

И самая большая подлость заключается в том, что самоустраниться и заявить “я в ваши игры не играю” все равно не получится. Найдут и отбуцкают где-нибудь за углом, и останется после тебя только строчка в чьем-то чужом киллрейтинге. Раздавят, как муравья, и не заметят. Тому же Соломону стоит только неловко задеть плечом кого-нибудь низкоуровневого, и поминай, как звали.

Хоть на улицу не выходи.

Тоже не вариант. Дом разрушат, город захватят, страну развалят.

Взять того же Кэла. Он ведь тоже не от хорошей жизни в эту свою магическую академия подался, а потом в клан вступил. Он это сделал, потому что других перспектив у него и не было. Тут ведь феодализм во все поля, и право сильного рулит, и будь ты хоть сто раз пацифистом и непротивленцем злу насилием, тебя все равно кто-нибудь обязательно зашибет, просто потому, что может.

Махатмы тут не выживают.

– Такие вот, сука, игры, – сказал Виталик, когда я поделился с ним своими сумбурными соображениями.

– Лучший вид на эти игры – если сесть в бомбардировщик, – сказал я, поднимаясь со стула. Салун в этот момент слегка шатнуло, или меня в этот момент слегка шатнуло, пришлось опереться на поверхность стола.

– Далеко собрался, Чапай?

– Надо, – сказал я.

– Раз надо, так, сука, надо, – согласился Виталик и вернулся к изучению пистолета.

Я нашел трактирщика и спросил у него, где здесь удобства, так как выпитое пиво начало проситься наружу. Удобства оказались на улице.