Страница 9 из 14
III. 6. Включение Дуная в круг представлений о землях изобилия, мирного существования и предков. Некоторые отрицательные и мрачные стороны, которые, видимо, существовали в мифологии и культе Дуная-реки у мужской половины славянства и русов, постоянно смягчались и нейтрализовались включением его в круг представлений о землях изобилия, мирного существования и предков.
У непосредственных соседей славян эпохи «движения на юго-запад» – гото-гепидских племен – ранее всего зафиксировано представление о «великом обилии» земли Ойум, которая помещалась в причерноморской черноземной лесостепи (и возможно, достигала Подунавья), куда готы передвинулись из Прибалтики. Однако после захвата новых, южных, действительно чрезвычайно плодородных земель пришельцы обычно (и готы, в частности) после первых успехов начинают испытывать новые трудности: психическая и экономическая акклиматизация, развитие социально-экономических отношений, приводящее к внутренним конфликтам, давление со стороны сильных соседей (степняки и античный мир). В связи с этим, а также на основе некоторых фундаментальных особенностей человеческой психики начинается идеализация «земли исхода», предшествующей «прародины», где к тому же обычно продолжает жить оставшаяся часть мигрировавшего этноса. С «землей исхода», превращающейся в сознании в сакрализованную «землю предков и их могил», устанавливаются сакральные (а также политические и торговые) связи. Реальность представлений такого рода в среде готской группы племен доказывается историей герулов, которые, уже достигнув Среднего Подунавья и осев там, вступили в закончившуюся их поражением войну с гепидами и лангобардами, после чего около 512 г. часть их покинула Подунавье и через нижнее дунайское левобережье, затем вдоль восточных и северных склонов Карпат, пройдя все земли славян и пустую пограничную область между последними и германцами, достигла Ютландии, а оттуда переправилась морем в древнюю «прародину», легендарную Туле – Скандинавию. Весьма вероятно, что именно герулы занесли на север южногерманскую эпическую традицию и им мы обязаны появлением в северном эпосе эпизодов, повествующих о событиях IV–V вв. в Поднепровье и Подунавье. Небезынтересно, что когда оставшиеся в Подунавье герулы захотели поставить во главе себя короля, то за ним отправили послов в Скандинавию, куда ушли все члены «королевских родов», что говорит об известном сакральном приоритете земли предков.
Подобного же рода идеи, хотя и не в столь четкой форме, улавливаются и в славянской среде. Правда, нет прямых доказательств того, что плодородная лесостепь между Дунаем и Днепром породила в их среде подобные легенды еще до ее захвата, однако маловероятно, что образ, аналогичный готскому «Ойуму», мог остаться совершенно чуждым славянству, наступавшему с севера в Подунавье. Вскоре после проникновения в Подунавье, где жизнь была наполнена новыми соблазнами и новыми трудностями, и у славян, видимо, начинается идеализация более спокойных северных земель. Правда, прямые доказательства идеализации двух непосредственных «прародин» – Белоруссии с соседними территориями и области, прилегающей с северо-востока к Карпатам, – у нас отсутствуют, однако в наличии такого рода тенденции убеждает рассказ Феофилакта Симокатты о встрече в 591 г. императора Маврикия с тремя снабженными «кифарами» славянами, присланными от своих собратьев, живущих, видимо, на южном берегу Балтики. Они поведали, что «кифары они носят потому, что не привыкли облекать свои тела в железное оружие – их страна не знает железа, и потому мирно и без мятежей проходит у них жизнь, что они играют на лирах, ибо не обучены трубить в трубы» (Симокатта VI, II, 10–16). Безусловно, в этом рассказе весьма силен фантастический элемент, однако известная правда в полусказочном повествовании славян о северных землях на Балтике, недавно заселенных ими, все же была. К моменту появления славян на Балтике жившие здесь ранее германцы в большинстве своем уже ушли на запад и юг, опасные походы викингов еще не начинались, и жизнь в этих краях могла быть действительно более мирной, чем в Подунавье.
Видимо, подобные же легенды, усложненные представлениями о «землях и могилах предков», сопутствовали обратному передвижению части славян из Подунавья в Восточную Европу. Об их «мирном» обратном расселении говорит и то, что эпическая память славянства не сохранила воспоминаний о каких-либо столкновениях при расселении на северо-восток. То, что легенды о благодатных землях постоянно сопутствовали славянскому освоению северо-востока, доказывает запись в ПВЛ восходящих к XI в. рассказов ладожан и новгородцев о сказочном обилии таежных и притундровых областей севера Европы. Потерпев относительную неудачу на юго-западе, восточное славянство переориентировало свою устремленность на освоение относительно свободных и по-своему тоже обильных земель северо-востока, а затем востока, в дальнейшем связывая именно с ними представления о мифических богатых и свободных землях. Однако вскоре после ухода части славян из Подунавья эта область также была включена в сознании восточного славянства в число оставленных «благодатных земель» и «земель предков», о чем свидетельствуют многократно излагавшиеся рассказы ПВЛ и события древнерусской истории.
Важно отметить, что лексема дунай была связана в памяти восточного славянства (наряду с другими ассоциациями) с представлениями о плодородных южных причерноморских землях, расположенных около большой реки. И когда в XVI в. открываются реальные возможности для колонизации причерноморского Подонья, образ Дона смешивается в сознании русских с образом Дуная, оба названия замещают друг друга в песнях и былинах, употребляются как синонимы или даже для обозначения большой реки вообще. Думается, что подобное слияние образов двух рек произошло не только из-за сходства названий, но и вследствие известного сходства исторических ситуаций, при которых эти великие реки вошли в историю восточных славян.
IV. «Дунай» в восточнославянском фольклоре
Материал раздела отобран по формальному признаку – употреблению в текстах того или другого фольклорного сюжета лексемы дунай – и отнюдь не исчерпывает всего того многообразия жанров, сюжетов и мотивов, в которых встречается эта лексема, часто заменяемая вообще водой, рекой, морем. В предлагаемую сводку включены те песенные и эпические сюжеты и мотивы, в которых тема Дуная является достаточно устойчивой и которые хорошо представлены в фольклоре Европейской России и Белоруссии. Учтены и некоторые редкие сюжеты, сходные с основными. Собранный материал весьма разнороден и плохо поддается классификации. Иногда к одной классификационной единице отнесен разработанный и цельный сюжет, а иногда – несколько близких сюжетов, содержащих один общий «дунайский» мотив. Весь собранный материал разделен на три основные группы: А. «Дунай» в восточнославянских песнях[3]; Б. «Дунай» в русских обрядовых и игрищных песнях, отличающихся чертами, роднящими их с русским эпосом; В. «Дунай» в русском эпосе. Отдельные примеры употребления слова дунай в иных жанрах русского фольклора и фольклора других славянских народов привлекаются в соответству-ющих местах для более рельефного выявления того или иного сюжета, мотива, соотношения. Источник указывается в случае прямого цитирования фольклорного текста.
«Дунай» в восточнославянских песнях
1. Дунай – образ девичьего, свободного состояния. 1а. Девица свободно гуляет у Дуная или «как рыбка по Дунаю», что выражено в формуле типа «щука-рыба по Дунаю, а я девка погуляю» (есть подобные и о женщинах). 1б. Просватанная девица в причитании просит разрешения последний раз погулять по Дунаю или умыться его водой. 1 в. Дунай с девицей – против свадьбы. В севернорусских причитаниях девица просит плеснуть воды с «Дуная», чтобы выросла чаща или ледяные горы, защищающие ее от жениха, или чтобы Дунай унес «баенку», где она совершает предсвадебное омовение.
3
В целях единообразия принимается написание лексемы «Дунай» в фольклорных текстах с прописной буквы, хотя в большинстве случаев эта лексема отнюдь не является именем собственным.