Страница 7 из 14
Обратим внимание на следующие обстоятельства. Волос-змей, демон – покровитель скота, и в особенности коней, оказывался фигурой, необходимой в формуле клятвы в тех двух случаях, когда договор с греками заключался за морем, когда всему русскому войску предстояло еще везти всю добычу через опасное море, когда морские суда играли решающую роль в проведении и завершении похода (эпизод с кораблями на колесах, обеспечивший Олегу победу под Царьградом, эпизод с оснащением Олеговых кораблей парусами для обратного пути, отказ Святослава идти обратно «на конехъ» и гибельное для него предпочтение «лодей»). Игорь же после поражения 941 г. отказался от морского похода в 944 г. из страха перед военными операциями на море («ли с моремъ кто светенъ?»), и договор его заключался через послов, которые сначала приехали из Царьграда в Киев, а потом, для окончательного оформления текста, – из Киева в Царьград. И хотя окончательное оформление договора происходило в Царьграде, однако несомненно, что основные его пункты и клятвенные формулы были согласованы еще в Киеве, поскольку христианская часть Руси клянется в договоре киевской церковью Святого Ильи. После заключения договора, уже в Киеве, Игорь «и люди его» поднялись на холм и там «ратифицировали» договор, положив оружие и золотые обручи перед идолом Перуна.
Для окончательного понимания выявляющейся ситуации необходимо привлечь еще два круга источников. Во-первых, это неоднократно привлекавшиеся чешские проклятия XV в., содержащие единственные за пределами Руси упоминания имени Волоса/Велеса в связных текстах: «nekam k Velesu za more, nekam k Velesu pryc na more; Ký jest črt, aneb Ký Veles, aneb Ký zmek te prote mne zbudil» (Иванов, Топоров 1974: 66). В них имеются важные сопоставления Велеса со змеем и чертом и особенно актуальные отсылки к Велесу «на море» или «за море». При этом необходимо оговорить, что «море» в общеславянском обозначало не только море в нашем понимании, а и озеро, болотистое озеро, болото. Таким образом, в первую очередь упомянутые тексты говорят о связи образа Велеса/Волоса с морем скорее в этом широком и неопределенном значении, с наиболее вероятной связью его с морем-озером, озером с болотистыми берегами.
Однако в текстах договоров Волос уже явно выступает в связи с иным морем, морем в нашем смысле слова, Черным морем, которое именно и только в IX–XI вв. называлось Русским морем. И для понимания этой ситуации необходимо обратиться ко второму кругу источников – германскому и скандинавскому эпосу, переживавшему период своего расцвета в VIII–X вв. и записанному частично в конце X в. («Беовульф»), частично уже в XIII в. («Старшая…» и «Младшая Эдды») или позднее.
Термин «русь» в IX–X вв. в первую очередь означал полиэтничный верхний военно-торговый слой на землях восточного славянства; значительная роль, которую играли выходцы из Скандинавии в сложении этого слоя и его уклада жизни, столь тесно связанного с морской стихией, в оформлении его обрядовой жизни и мифологии, не подлежит сомнению. Основу мифолого-обрядовой системы этой Руси естественным образом составили фигуры местных славянских (и славяно-балтских) богов – Перуна и Волоса, однако в наполнении этих общенародных образов новым социальным содержанием принимали участие и варяги, и чудь, и меря, и хазары, причем, безусловно, в разработке воинских «водных», и в частности «морских», их функций и атрибутов ведущую роль играли варяги. В связи с этим вспомним, что обычными обозначениями морского корабля в скандинавской поэзии были кеннинги «морской конь», «конь мачты», «олень моря», «бык штевня», а также и «змееголовый» или «драконоголовый». Иными словами, поэтический язык скандинавов, являвшийся адекватным выражением их мифологического мышления, уподоблял корабль либо ездовым и упряжным животным (олень как упряжное животное был также известен скандинавам), либо их покровителю – змею (дракону). Напомним также, что, судя по скандинавскому пласту в «Беовульфе» и по данным «Старшей…» и «Младшей Эдды», жилище страшного змея-дракона мыслилось именно на дне моря.
Известная сопоставляемость образа коня с образом ладьи подтверждается показаниями письменных источников и археологии. Легенда об Олеговых кораблях на колесах, использованных как военная хитрость при осаде Царьграда, соответствует западноевропейской легенде о медных конях на колесах, использованных с той же целью; исследователи резонно полагают, что медный конь здесь является кеннингом боевого корабля, принятым в поэзии скальдов (Рыдзевская 1978: 179–180). Чрезвычайно показательно варяжское погребение, раскопанное у Ладоги: оно совершено в ладье, около носа которой захоронены как бы впряженные в нее два коня; погребения знатных русов в X в. часто совершались в ладье или с конем.
В целом можно реконструировать следующую картину. Скандинавы восприняли в восточнославянской (и славяно-балтской) среде религиозную систему из бога Перуна и демона Волоса (Велеса). Эти существа были в известной мере антиподами, поклоняться одновременно обоим было не принято, но в известных случаях, особенно во время дела, исход которого был неясен, следовало призывать обоих. Видимо, подобную пару мифических существ имеет в виду и Гельмольд, когда сообщает о прибалтийских славянах: «Во время пиров и возлияний они пускают вкруговую жертвенную чашу, произнося при этом <…> заклинания от имени богов, а именно доброго бога и злого, считая, что все преуспеяния добрым, а все несчастья злым богом направляются. Поэтому злого бога на своем языке называют дьяволом, или Чернобогом» (Гельмольд I, 52). Нигде более не упоминаемый, нигде не бывший объектом культа, по косвенным признакам (через черный цвет) сопоставляемый лишь с Триглавом, который, кстати, обитал в источнике, Чернобог представляется существом одного разряда и характера с восточнославянским Волосом/Велесом и чешским Велесом, также сопоставляемым с чертом. Таким образом, Перун и Велес изначально разъединены в культе, но соединяются (для пользы дела) в особых случаях при наличии опасности в заклинании, вариантом которого является и клятва в верности договору.
Естественно, что когда речь идет о киевских богах, о постоянных верховных покровителях князя, дружины и Русской земли, то Волосу среди них нет места. Не нужен он и при спокойном течении переговоров и заключении договора, основной текст которого согласован в Киеве и в Киеве же утверждается. Но когда договор заключается за морем, когда и войско и добычу еще надо провезти по опасному морю домой, помощь Волоса необходима. И именно с наступлением эпохи морских походов Волос-змей, бывший и ранее у славян божеством, живущим в воде (в том числе и в «море»-озере), и хозяином скота, становится (не без воздействия образа скандинавского морского змея-дракона) божеством собственно моря и покровителем «морского скота» – всех этих конеголовых и оленеголовых (а иногда и змееголовых) кораблей. Происходит развитие образа, кстати отнюдь не уникальное: как известно, в древности греческий Посейдон был божеством хтоническим («колебатель земли»), покровителем коневодства, богом-жеребцом (от него Деметра родила коня Арейона, а горгона Медуза – коня Пегаса), и лишь позднее, в эпоху морских походов греков, он стал по преимуществу богом моря и мореплавания, сохранив частично и свои древние функции и атрибуты. В процессе подобной эволюции мы застаем и образ древнерусского Велеса/Волоса. Не исключено, что особое положение Волоса при заключении договоров вдали от родины было укреплено знаменитым эпизодом с кораблями на колесах, когда дети водной стихии, «кони моря», решили исход войны в пользу русских.
Известное противостояние Перуна (бога верха, дружины, оружия, небесного огня-золота) и демонов низа, воды, покровителей скота выявляется при анализе известного рассказа ПВЛ о низвержении идолов богов из языческого пантеона Руси при Владимире в 988 г. Как известно, «на холму вне двора теремного» Владимир в 980 г. поставил «Перуна <…> и Хорса, Дажъбога, и Стрибога, и Симарьгла, и Мокошь». При свержении же идолов «повеле кумиры испроврещи, ови исещи, а другие огневи предати. Перуна же повеле привязати коневи къ хвосту и влещи по Боричеву на Ручай <…>. Влекомому же ему по Ручаю к Днепру, плакахуся его невернии людье <…> и привлек же, вринуша и в Днепр», после чего были посланы люди, которые должны были не давать Перуну пристать к берегу, пока он не пройдет пороги. Поражает сложный и дифференцированный ритуал расправы над идолами. В целом реконструируется следующая картина: божества, идущие по значению и порядку непосредственно за Перуном, во всяком случае Хорс и Дажьбог, о связи которых с культами небесного огня имеются определенные свидетельства, были изрублены, так как по природе своей не были подвержены действию огня; какие-то другие божества, во всяком случае стоящая в конце ряда Мокошь (что говорит о невысоком положении этого единственного женского божества в языческом русском пантеоне), были сожжены как божества, не связанные с культом огня; возможно, что Мокошь была, как многие женские божества, соотносима с культом деревьев. Природа же верховного бога Перуна была неуничтожима ни холодным оружием (он сам бог оружия, сечи, ударов), ни огнем (он сам бог небесного огня, злата), и поэтому его предали скоту и воде, его извечным антиподам. Он был привязан к хвосту коня и влеком в ручей, потом по ручью в Днепр, потом проведен за пороги с явным расчетом, что дальше его вынесет в море. Мы не думаем, что в данном случае Перун был предан на уничтожение именно Волосу, который, судя по некоторым данным, в то время занимал особое положение в религиозной практике. Скорее Перун был предан исконно враждебной ему водной стихии и амбивалентному скотскому, конскому началу; не исключено, что этот обряд имел в виду низведение Перуна на уровень «нижних богов», соответствующих христианским «бесам». Если князь Олег погиб от коня и змея, то его покровитель Перун был предан коню и воде[2].
2
Мы отнюдь не забываем о четко выраженной во многих индоевропейских религиоз-но-мифологических системах связи коня с верхним миром и огненным началом. В данном случае мы выявляем те соотношения внутри древнерусской языческой системы, которые увязывают коня с элементами змей – вода – скот. Возможно, это специфика славян и древних русов, которые не сражались верхом, на коне (I–X вв.), а использовали его лишь как средство передвижения. Отсюда некоторая отчужденность образа коня в языческую эпоху от образа героя-воина и его верховного покровителя – бога-громовника.