Пленница Белого Змея

Хуже всего было то, что ей тоже было хорошо. Душа орала от боли и ужаса, не имея возможности ни сопротивляться, ни сбежать, ни спастись — а вот тело сгорало от желания в объятиях опытного любовника и хотело лишь одного: чтоб это не кончалось, чтоб чужие пальцы и губы ласкали самые потаенные уголки ее тела, чтоб…

Брюн ударила себя по щеке. Альберт был прав, она действительно шлюха. И с учетом того, что она знает правду о младшем Эверхарте, ей лучше сбежать отсюда подальше.

Откуда-то издали донесся женский смех, и Брюн почему-то поежилась. Пожалуй, медлить не стоило. Она понятия не имела, где находится гостевая спальня, и была почти уверена в том, что заблудится — но сидеть и ждать было нельзя.

Брюн знала, что ничего хорошего не дождется.

Дом погрузился в сонный полумрак: еще не ночь, но уже время, которое традиционно отводили исключительно для себя, а не посторонних. Никто не заметил, как Брюн вышла из комнаты и бесшумно спустилась на второй этаж — она уже разобралась, как добраться от комнаты Эрика до столовой и большой библиотеки, но сейчас, когда почти все лампы были погашены, дом стал совершенно незнакомым и пугающим. Брюн шла по пустым гулким залам и почти слышала шепот из темных углов: «Ты чужая, ты пленница, ты здесь чужая, чужая, чужая». Собственное отражение в одном из зеркал заставило ее вздрогнуть от ужаса — зеркальная Брюн казалась русалкой, безжизненно висящей в темной зелени вод.

Потом она свернула не туда: по прикидкам Брюн, она должна была выйти в зал с батальными полотнами — наверняка в тех битвах принимали участие какие-то предки Эрика — но коридор предательски вывел ее в маленький зал с камином.

Брюн шагнула было вперед, но, увидев, что происходит, немедленно отпрянула в тень и зажала рот ладонями, чтоб не выдать себя случайным вздохом. Потом она тихо-тихо, на цыпочках, двинулась обратно, молясь всем святым, чтоб ее не заметили. Нужная дверь, которая действительно открыла Брюн зал с картинами, просто спряталась в тени — проскользнув за нее, Брюн привалилась к стене и несколько мгновений стояла, выравнивая дыхание.

Картинка так и прыгала перед глазами. Не желала уходить.

Перед камином двое мужчин и женщина любили друг друга. Брюн узнала татуировку на груди Альберта, лицо Эрика, запрокинутое к потолку, показалось ей слепым, блондинка закатывала глаза в наплывах непритворной страсти и что-то хрипло шептала по-лекийски — Брюн не разобрала слов. А потом она моргнула, и картинка поменялась: мужчины исчезли, и теперь женщину оплетали тугие змеиные кольца, грозя вот-вот раздавить. Одна из змей, с желтыми глазами, уже вонзала зубы в беззащитно подставленную белую шею жертвы.

Брюн помотала головой, и видение исчезло. Сумев взять себя в руки, она пошла дальше и вскоре оказалась в тускло освещенном коридоре. Одна из дверей была приоткрыта, и слуга, который несколько дней назад, принес в комнату Эрика вещи Брюн, вышел в коридор с пустым подносом.

— Слушаюсь, господин министр, — услышала Брюн и отступила за тяжелую складку шторы, надеясь, что слуга пойдет в другую сторону.

Лишь бы ее не заметили! Хотя даже если и заметят — ну и что с того? Хозяева дома все равно заняты более интересными делами.

Брюн невольно поежилась. Слуга прикрыл дверь и быстрым бесшумным шагом двинулся по коридору именно туда, где стояла Брюн. Кажется, она перестала дышать, а сердце распрыгалось так, что, казалось, его стук разносится по всему дому. Но слуга не заметил ее, толкнул одну из дверей, и Брюн увидела лестницу.

Вскоре стало тихо.

Брюн подождала еще немного, а затем медленно пошла к гостевой спальне. Дверь была закрыта не до конца, и, заглянув в щель, Брюн увидела, как по комнате движется тень — черная, страшная, от которой так и веяло зимним ветром. Брюн почувствовала противную мелкую дрожь — тело так и кричало о том, что она еще может уйти.

— У вас интересные духи, госпожа Шульц, — услышала Брюн, и у нее подкосились ноги. — Заходите.

Она не запомнила, как толкнула дверь и сделала шаг.

В комнате царил полумрак. Министр стоял возле зеркала, расстегивал булавку в галстуке, и теперь, когда ушла необходимость следить за собой, его лицо обрело тяжелое, мертвое выражение. Это не была тоска или скорбь: Брюн подумала, что это чувство намного глубже любой тоски и скорби.

Оно лежало за пределами жизни.

— Хватит там топтаться, — сухо сказал министр. Булавка негромко звякнула, ложась на подзеркальник. — Заходите уже.

Брюн подчинилась, закрыла за собой дверь, надеясь, что Альберт, который так жадно смотрел на нее во время ужина, не пойдет ее искать, чтоб продолжить мучения своей жертвы, насытившись той блондинкой. Шелковая лента галстука выскользнула из воротника, и Брюн вдруг подумала, что ее сегодня могут задушить этой самой лентой: уж очень ловко она легла в руки Тобби.

— Что вам нужно? — устало спросил он. Брюн сделала еще несколько осторожных шагов и опустилась на колени.

— Заберите меня отсюда, умоляю вас, — прошептала она. — Спасите меня.

Тобби равнодушно усмехнулся и, не глядя в сторону Брюн, принялся расстегивать жилет. Золотые пуговицы бойко выскальзывали из прорезей, и Брюн вдруг стало тяжело дышать.

— Я сделаю все, что вы захотите, — проговорила она, понимая, что сейчас расплачется и никак не сможет остановить своих слез. — Спасите меня, господин министр. Вы не представляете, что они со мной делают…

— А что тут представлять? — равнодушие в голосе было непоколебимым. Непроницаемым. Тобби был покрыт этим равнодушием, словно броней. — Что еще могут делать два молодых здоровых мужика с юной девицей?

По лицу Брюн все-таки потекли слезы. Она ничего не смогла сделать, министру было наплевать на нее и все ее страдания. Он не видел человека в девушке, стоявшей перед ним на коленях.

— Я все для вас сделаю, — повторила она, до боли в груди понимая, что проиграла, и эту броню ей не пробить. — Все, что вы захотите. Только заберите меня отсюда.

Тобби поморщился, словно от внезапной зубной боли.

— Вы начинаете мне надоедать, госпожа Шульц, — сказал он, и за равнодушием Брюн услышала нетерпеливое раздражение. — Уходите.

— Я не уйду, — твердо сказала она. — Вы моя единственная надежда.

Жилет с легким шелестом лег на спинку кресла; вздохнув, Тобби сел и произнес:

— Вам нечего мне дать, госпожа Шульц. Вернее, вы и так дадите то, что мне нужно.

Протянув руку к ларцу на столе, Тобби щелкнул замочком и извлек серебряную пластинку артефакта. Болезненно скривившись, он положил артефакт на затылок и произнес:

— Посмотрите. Вы сами все поймете.

3.2

Комната озарилась бледно-голубым сиянием, и над головой министра развернулась цветная картинка. Брюн словно сидела в зрительном зале и смотрела спектакль. Вот только ни на какой сцене не покажут белые стены морга и мертвого человека на металлическом столе для вскрытия.

Это была девушка немногим старше Брюн, совершенно обнаженная, худенькая, с длинными каштановыми косами, свисавшими со стола. Девушка была беременна, взгляд так и притягивался к небольшому выпирающему животу. Брюн на мгновение перестала дышать. Смерть была невероятно, непостижимо уродливой, и от этой смерти нельзя было закрыться и негде было найти защиту.

Брюн зажала рот ладонями.

Услышав скрип двери, она невольно обернулась — нет, в комнату никто не вошел, но рядом с покойницей появились люди. Высоченный черноволосый красавец-усач поддерживал под локоть министра Тобби, явно не давая ему упасть.

«Это воспоминание, — наконец-то догадалась Брюн. — Это его воспоминание».

— Дерек, дружище, — осторожно начал усач. Тобби оперся о стол и, медленно протянув руку, слепо дотронулся до виска покойницы. Человек, который сейчас сидел в кресле и с неприятной гримасой прижимал к голове артефакт, не имел почти ничего общего с самим собой из воспоминаний. Там, в прошлом, он был живым. Живым, страдающим и искренним.