Золотая тигрица

— Еще немного.

Он выпрямился и в следующий миг вновь рванул невидимое нечто, выдирая его из моего тела. На какое-то мгновение мне показалось, что я умираю от нестерпимой боли, но потом я отчетливо расслышала звук лопнувшей струны и ощутила звонкое опустошение и приятную легкость. Казалось, еще немного — и я взлечу.

Эвгар вырвал из меня проклятие и вышвырнул прочь.

Все было кончено.

Я обмякла на мокрых простынях и несколько минут пролежала в каком-то блаженном оцепенении. Эвгар набросил на меня одеяло и с блаженным вздохом вытянулся рядом на кровати. Похоже, удаление проклятия ему дорого стоило: он побледнел, тяжело дышал, и я заметила крупные бисерины пота на его лбу.

— Ну вот и все, — устало промолвил Эвгар. — Я выполнил свою часть нашей маленькой сделки.

Он притянул меня к себе, обнял и вновь поцеловал в затылок. Я едва заметно улыбнулась и подумала: неужели Эвгар не просчитал возможность того, что Тобби откажется от обмена? Я ведь интересна ему только пока на мне проклятие. А если проклятия больше нет, то Тобби и близко не подойдет ко дворцу. Зачем ему я, когда есть новая игрушка — намного опаснее, намного интереснее.

— Я согласна, — едва слышно сказала я. — Если ты не против того, что я люблю другого, то я согласна.

Эвгар усмехнулся. Ласково погладил меня по плечу.

— Вот и хорошо, — ответил он так, словно не заметил моих слов о любви к другому. — Спи. Завтра убедишься, что проклятие снято.

Я невольно поежилась. Эвгар негромко рассмеялся и произнес:

— Не бойся. Я не кусаюсь.

Я не боялась.

Я думала только о том, что надо любой ценой известить Тобби о том, что проклятия больше нет.

Только это может спасти всех нас.

Эвгар ушел из моей комнаты ранним утром — поднялся с кровати, накинул халат и вышел в коридор, осторожно прикрыв за собой дверь, чтоб не хлопнула. Напрасно он боялся меня разбудить: за ночь я так и не сомкнула глаз.

Спустя несколько минут после того, как я услышала далекий перезвон колоколов, собирающий верующих на первую молитву, в дверь осторожно заглянула Эмили.

— Доброе утро, ваша светлость, — пропела она и, задом открыв дверь пошире, вкатила в комнату свою тележку. Завтрак и очередной тюк с одеждой. — Как изволили почивать?

До чего же я ненавидела таких вот медовеньких, без капли искренности! Никогда не знаешь, чего от них ожидать — ясно только то, что гадость будет очень забористой.

— Откройте окна, — приказала я. — Очень душно. И принесите мою прежнюю одежду. Ту, в которой меня сюда доставили.

У меня появилась крохотная надежда на то, что мое старое платье не выбросили. Эмили удивленно всплеснула руками.

— Но, ваша светлость, то платье… Я даже не знаю, где его найти.

— Так узнай, — рыкнула я. — У тебя четверть часа.

Обычно с такими интонациями говорил Альфред — и те, к кому обращались в подобном тоне, начинали действовать максимально быстро. С Эмили мне тем более не хотелось церемониться.

— Сию секунду, ваша светлость, — замешательство на кукольном личике горничной мне очень понравилось. Когда за девушкой захлопнулась дверь, я подошла к подносу с завтраком: да, та самая еда, которая и подобает леди. Кофе со сливками, немного овсяных хлопьев, подсушенный хлеб и несколько ломтиков сыра.

Ну ничего. Заодно и фигуру поправим.

Эмили справилась с поисками всего за десять минут — вот что делает страх и трепет. Когда она опустила свернутое платье в кресло и открыла окно, впустив в комнату прохладный осенний ветер, то я одобрительно кивнула и сказала:

— Пошла вон. Понадобишься — позову.

Я, честно говоря, никогда не видела, чтоб «вон» шли так быстро.

Дождавшись, когда в коридоре стихнет звук шагов, я бросилась к платью. Конечно, его наверняка обыскали, вытряхнув из потайных карманов все содержимое, но все же…

Когда я нащупала шарик письмовника, то едва не рассмеялась от счастья. Облегчение было пронзительным и ярким, словно луч осеннего солнца. Развернув гневно пискнувший шарик, я прочла: «Дерек, старина! Я безумно рад, что ты жив-здоров…» — помнится, в то первое утро своей новой супружеской жизни я скомкала послание первого министра и машинально убрала его в карман.

Теперь оно могло спасти меня.

Огрызок карандаша обнаружился в другом кармане, и, разгладив письмовник, я написала:

«Эвгар снял с меня проклятие…»

Грифель хрупнул, рассыпая по листу черные крошки.

«Прошу тебя, не возвращайся в Хаому, — продолжала я. — Я тебе больше не нужна. Вам с Дамьеном лучше затаиться в Лекии и пока не лезть на рожон».

Конечно, Тобби послушается. Я ему больше не нужна, так что ярость ограбленного коллекционера скоро угаснет. Возвращать-то нечего — а вот терять единственный козырь он точно не захочет. Я задумчиво закусила кончик карандаша, а затем написала:

«У меня все хорошо. Не волнуйся за меня».

Что тут еще можно было добавить? Хотя бы ради вежливости выразить надежду, что мой муж жив и здоров — так Тобби не дурак, он поймет, что это просто ненужные слова, за которыми нет ни интереса, ни заботы. Вздохнув, я убрала карандаш в карман, свернула письмовник и подошла к окну.

Я понятия не имела, как именно он был настроен и полетит ли сейчас к адресату. Несколько минут я стояла возле распахнутого окна, вдыхая влажный воздух, пропитанный запахом цветов и яблок, грела письмовник в ладонях и молилась, чтоб он взлетел и добрался до Тобби.

Он взлетел. Вырвался из моих рук и с гневным чириканьем понесся над садом к югу. Когда письмовник исчез, я со вздохом отошла от окна — мне оставалось только надеяться, что он долетит.

То ли горничная от случившегося потрясения забыла запереть дверь, то ли запирать меня больше не требовалось — но я обнаружила, что комната открыта. Этому нельзя было не обрадоваться: я вышла в пустой коридор и почти бегом направилась к лестнице. Если я все правильно рассчитала, то Эвгар держал меня в правом крыле.

Не то что бы я собиралась сбежать — но невозможно же сидеть взаперти! Это скучно, в конце концов, и я пошла в библиотеку… Примерно так я говорила себе, репетируя свою речь, когда меня таки поймают и приведут пред светлые государевы очи. Пусть я фактическая пленница, но запрещать мне читать?

Лестница в итоге вывела меня в какой-то невзрачный коридорчик, едва освещенный маленькими лампами. Ну и отлично: теперь я с чистой совестью могу сказать, что заблудилась. Странным мне показалось только то, что я никого не встретила: ни охраны, ни вездесущих слуг, ни каких-нибудь придворных дамочек с кавалерами. Во дворце, которому полагается быть заполненным народом, это действительно настораживало.

Я подошла к двери в конце коридора и надавила на ручку, полагая, что это один из черных ходов, который выведет меня в парк. А уж сбежать из парка — не проблема: там всегда можно найти какую-нибудь потайную лазейку.

Когда дверь открылась, я поняла свою ошибку.

Это было нечто среднее между заброшенным книгохранилищем и лабораторией. В картонных коробках, опутанных паутиной, громоздились толстые, раздувшиеся от сырости, книги, в покосившихся шкафах стояли грязные банки и колбы с бесформенным содержимым, и откуда-то ощутимо тянуло сквозняком.

И здесь горел свет. Такой же, как в коридоре, тусклый и ленивый, но он был.

И это мне не понравилось еще сильнее, чем отсутствие народа в правом крыле дворца. Если это помещение такое грязное и заброшенное, то зачем его освещать?

Прекрасно понимая, что я сама себя загоняю в ловушку, я пошла вдоль шкафов и коробок с книгами, ориентируясь по сквозняку. Тишину нарушало лишь потрескивание ламп, да звук от падающих капель воды. Впрочем… впрочем, было и еще что-то настораживающее.

Я почти сразу поняла, что это. Запах книжной пыли забивал все, но не аромат сигар сорта каиба.

— Эвгар, ты здесь? — отчетливо сказала я. Полумрак хранилища откликнулся тонким смешком.

— Здесь, — отозвался он. — Иди прямо, все увидишь.

Эвгар обнаружился через несколько минут пути, когда я вышла к тому, что можно было бы назвать центром этого места: небольшому круглому столу, на котором покоилась странная конструкция. Множество блестящих серебряных лап, потрескивающая бледно-голубая паутина, оплетающая металлическое тулово и крошечный пульсирующий огонек в центре.