Жила Жизни

– Убью, Кузька, бесов сын. Убью, сучье отродье, сто хренов тебе в задницу !

Дед Пантелей вовремя подоспел Кузьме на выручку, Митрофан был в такой ярости, что действительно мог забить родного брата насмерть. Он дернул его за шиворот старого полушубка и со всей силы дернул Митрофана в сторону, тот отлетел в сторону, но наткнулся на свой карабин, который сразу взял в руки, поднялся на ноги и направил его на родного брата, который с трудом поднялся на ноги. Митрофан в гневе выкрикнул:

– Проси, сучонок, у брата прощение !

Кузьма сплюнул на снег большой сгусток крови, у него была разбита губа и нос, тяжело дыша он выговорил:

– Митрофан, ты что, я – же твой брат, я не буду просить у тебя прощения, я ни в чем не виноват перед тобой.

Митрофан выдохнул:

– Мне жаль тебя, сучонок !

И начал медленно нажимать на спусковой крючок. Его остановил сухой щелчок затвора. Митрофан резко перевел взгляд на деда Пантелея и увидел перед своими глазами темное, бездонное дуло карабина. Дед Пантелей проговорил:

– Эй, лихой малый, не балуй, это не повод для братоубийства, опомнись Митрофан! Пожалей мать, отца, ты что делаешь, антихрист?

С трудом давя в себе ярость и глубоко дыша от волнения, Митрофан проговорил:

– Он сам меня чуть не убил, он на меня первый накинулся. Вон смотри, лоб мне весь разбил, хочет взять надо мной верх. Не выйдет Кузьма, я все равно тебя сильней, и старше, хоть и на несколько минут.

Дед Пантелей понял гнев юного мальчика, ставшего не по годам зрелым мужчиной в делах и жизни.

– Митрофан, не горячись, ничего такого он не преследовал, он просто не дал тебе убить лосиху с лосенком.

– Это отдельный разговор, деда Пантелей.

– Нет , сынок, Кузьма захотел спасти этих животных, поэтому поступил так. Опусти карабин и помиритесь.

– Пусть сначала он скажет что хотел.

Кузьма усмехнулся разбитым лицом, нагнулся, взял в руки снег и приложил один комок к разбитому носу, другой – к разбитой нижней губе, ответил со смехом в голосе:

– Мне стало жалко лосей, Митрофан, ты мой брат и ничего плохого я против тебя не помышляю, будь кем хочешь.

– А зачем меня прикладом огрел ? Что , теперь, когда чего захочешь сделать будешь бить меня по голове, что под руку попадется ?

Кузьма выкинул в сторону окровавленный снег, кровь свернулась и перестала идти, он от души засмеялся, шутя выкрикнул:

– Точно , брательник, дрова буду колоть, поленом буду бить, бабу в соседней комнате топтать, тебя хреном колотить.

От заразительного смеха сперва начал хихикать, а затем и тоже рассмеялся Митрофан, опустил карабин, оперся на него и начал от хохота раскачиваться в разные стороны. Дед Пантелей убрал за спину свой карабин и тоже стал смеяться, приговаривая:

– Ой, сорванцы, ой дураки, ну вы и кренделя !

Митрофан заливаясь от смеха то и дело выкрикивал:

– А я тебя чуть было не пристрелил как лося, а он животных, оказывается , любит, бабу топтать….. меня хреном колотить……!

На что Кузьма тоже ухахатываясь, приговаривал:

– Точно топтать да колотить, ведь под рукой у меня ничего другого не будет при топтании.

Его приговаривания придавали всей компании еще большего смеха. Первым остановился от смеха Митрофан. Серьезно проговорил:

– Не держи на меня зла, брат.

Еще улыбающийся Кузьма ответил:

– На дураков не обижаюсь.

Митрофан на лыжах продвинулся к нему, замотал в разные стороны головой.

– Нет , Кузьма, ты меня прости, но мировая так не делается, батька наш учил нас помнишь чему ?

Лицо Кузьмы стало серьезным.

– Чему ?

Батя говорил:

– Если ты обидел напарника в тайге, то убей его или помирись, будешь мирится, дозволь ему отплатить тебе той-же монетой, так что брат бей мне по морде от всей души и не держи зла.

Кузьма опешил от такого предложения брата. Недоверчиво посмотрел ему в глаза. Митрофан выкрикнул:

– Бей!

Кузьма покосился на деда Пантелея , тот был ошарашен происходящим не меньше Кузьмы, в очередной раз Митрофан выкрикнул:

– Бей ! Или мы – враги на всю жизнь !

Кузьма закрыл глаза и ударил брата наотмашь под самый левый глаз. Митрофан упал на спину как скошенная тонкая березка. Кузьма открыл глаза, увидел всю эту картину: брат лежал на спине с закатанными к верху глазами. Кузьма разбитыми губами прошептал:

– Вот дурак, убил наверное.

Дед Пантелей опустился перед Митрофаном на колени, бросил ему в лицо снегу, успокоил Кузьму.

– От этого редко умирают, он парень здоровый, выживет.

В подтверждение его словам Митрофан облегченно выдохнул, пришел в себя, потряс головой по сторонам, улыбнулся, проговорил радостно:

– Молодец, брат, это по – нашему, по – Демидовски, чувствуется наша рука.

Все трое вновь рассмеялись, дед Пантелей с гордостью подумал:

– Молодцы все же наши русские мужики, крепкие, ничто не сломает нас, в этом – то и есть наша сила.

ГЛАВА 5

На весь деревенский клуб звучала русская плясовая, молодые девушки и вдовы отплясывали, не жалея валенок, в такт всем знакомой мелодии, которая перемешивалась со звуком каблучков офицеров и их жен, которых было здесь очень мало. Леонид Брючков стоял на улице и курил уже третью папиросу. Он специально отошел от окон клуба, чтобы его не было видно, он ждал. В деревне было тихо, лишь изредка лаяли собаки и монотонно, возле солдатской казармы, тарабанил танковый двигатель, вырабатывающий для запретной зоны электричество, которым пользовались солдаты в казарме, клуб, и офицерский барак. За своей спиной Брючков услышал женский смех, возбужденный женский голос проговорил:

– Гена, не надо здесь, придержи свой пыл, не ровен час, Паша появится.

Из окна клуба падал свет и Брючков увидел жену начальника лагеря Антонину и лейтенанта Ошейникова, Василия, прибывшего сюда для прохождения службы год назад. Его оставили в тылу по ранению, он служил в действующей армии и имел медаль за отвагу, которую ему и присвоили наверное по ранению, может из-за того, что он побывал на фронте и имел правительственную награду. Брючков его недолюбливал и можно сказать ненавидел, окрестив его для себя птенцом, так как Ошейников окончил ускоренные офицерские курсы где – то в Саратове. Брючков, по долгу своей оперативной службы, знал все про всех, начиная от начальника исправительно – трудового лагеря, кончая последним солдатом, сюда конечно входили и жены офицерского состава: их было всего семь и все они не отличались отменной биографией как, опять же окрестил их для себя Брючков. Все они были проститутками и заядлыми алкашками. Жену начальника лагеря, Антонину, он имел неоднократно, и почти всегда навещал ее днем, когда ее муж – Шляхтин Павел Петрович выезжал с проверкой на лесоповал, а выезжал он туда через каждые два дня. Ошейников был по уши влюблен в Антонину, и Брючков очень часто слушал, как Антонина смеется над его чувствами, издевается над этим сопляком лейтенантом – героем, по этому Брючков ненавидел Антонину еще больше, но пользовался ею, так как ощущал после близости с ней выше себя, чем начальник лагеря рогоносец. Появление этой влюбленной парочки не входило в его планы. Он бесцеремонно подошел к ним. На Антонине была накинута норковая длинная шуба, сшитая на заказ дедом Пантелеем, несмотря на мороз Ошейников форсил и всегда одевал в клуб шинель. Брючков проговорил:

– Вася, какая встреча, как делишки ? А кто это, а это вы, Антонина Васильевна? Что , вышли проветриться?

В планы Ошейникова тоже не входила встреча с Брючковым, которого для себя он считал Особистом и презирал, но все же побаивался, как и все в части и деревне. Но водочные пары и любовь к замужней женщине толкнули его на небольшой подвиг, он набрался смелости, проговорил:

– Ты, Брючков, не язви, мы действительно с Антониной Васильевной вышли подышать свежим воздухом, в клубе накурено.

От такой неожиданой дерзости Брючков на несколько секунд опешил, но железный дух его должности взял верх, он грубо пробасил: