Страница 42 из 48
«…это больше не сон.
Покалеченные птицы падают в унисон.
Знаешь, всё не так уж сложно,
Запасные поля.
Кто из нас другого топит,
Это ты или я?»
М. Свобода
«…Я тебя не отдам
Никогда-никогда, никому-никому
Я тебя не отдам…»
Serebro
Теплые дни прошли, над Ронн повисло безветрие — тихое и немного тревожное, словно хранящее отголоски недавних событий. Затянутое мглой небо казалось бархатистым куполом, к вечеру серая пелена начинала отливать фиолетовым. Новость о будущем наследнике приурочили к празднику Плодородия, город пришел в движение: Правителю хотелось дать народу повеселиться как следует, сделать это торжество запоминающимся. Все каналы были вычищены до блеска, а центральный в день торжества вновь окрасился фамильными цветами Онья.
На рассвете сиуэ, желая поблагодарить за дар плодородия или в будущем удостоиться милости Тиоса, совершали паломничество. К храму, очертаниями напоминавшему свернувшегося в клубок гигантского морского роэга, полагалось пройти путь по длинному каналу с обратным течением. В честь праздника воды окрашивали белым. Белое семя дает жизнь, белые облака и морскую пену видит родившееся дитя, белым молоком мать питает его.
Когда-то паломники шли к храму нагими, какими создали их боги, оставляя лишь родовые украшения. Традиция не надевать драгоценностей, нижней одежды и даже перчаток сохранилась, но теперь тела прикрывали алыми длиннополыми балахонами, являя второй цвет Тиоса. Без крови не бывает ни зачатия, ни рождения, ни жизни, ни смерти. Кровь связывает сиуэ друг с другом, и она же разделяет. Кровь — маленький океан, милость Марай, что течет по руслам каждого сиуэ, окрашенная алым цветом неистового бога.
Плащи были одинаковыми для всех, кто участвовал в паломничестве, ибо перед жутким ликом Тиоса нет и не может быть никаких различий в положении. Перед ним любой сиуэ — лишь презренный планктон на голубой груди моря.
Праздник был освящен богами, даровавшими роду Правителей еще одну жизнь. К храмовому каналу стекалась вся столица, реки алого захлестнули улицы. Многие несли в руках мелкие вещи, чтобы прикоснуться к алтарю и принести домой часть чуда зачатия.
По мере приближения к храму, расположенному возле дворца, Риэ овладевало волнение: слишком свежи были воспоминания. Биться с противником, использующим простое и понятное оружие, несложно. А придворные интриги похожи на ядовитый газ, перед которым бессильны и честь, и мужество, и боевое мастерство. Риэ то и дело начинал цепко оглядывать паломников в поисках угрозы и тут же одергивал себя. Все уже кончилось. Дед Камоир жив, Даро тоже, и не пройдет и оборота, как у него родится маленький брат. Можно будет понянчиться с ним, примерить роль отца до того, как у Наследника появятся свои собственные дети… Эта мысль отдавала отчетливой горечью.
Риэ постарался переключиться и вспомнил, как еще мальчишкой носил сестричек на себе, когда мать была занята. Старшая возилась под плотной тканью перевязи на спине, младшая сопела жарким комочком на груди. Если Риэ пас скот в такие дни, то направлял гайрунов исключительно тихим свистом и длинным пастушьим шестом. Потом сестры выросли и пробовали ездить верхом на пушистых и скользких, как масло, спинах животных. Срывались, падали и заливисто хохотали… Риэ сердился на них, хмурился, стараясь подражать суровым деревенским мужам.
У начала храмового канала, протяженностью в шесть десятков аш, паломников внимательно сканировали взглядом не только гвардейцы, но и андроиды. Волнение стихло, оседая покалыванием на кончиках пальцев. Риэ спустился в белые воды, прохлада охватила ноги до колен. Он хотел своим присутствием почтить семью друга, хотя шанс встретить кого-то из них в такой толпе был небольшим.
Шел медленно, ощущая мерную силу обратного течения, пронизывающие колебания сотен чужих шагов. Вода от множества отражений одинаковых алых силуэтов казалась розовой, как камень внутренней облицовки келий в храме. Тонкие полосы дыма от жаровен с курениями по сторонам канала тянулись к небу, в ушах перетекал тихий шепот возносимых прошений и звон продолговатых молитвенных колокольчиков.
Внезапное прикосновение к локтю заставило Риэ вздрогнуть. Он повернул голову и успел увидеть на границе глубокого капюшона знакомый до боли профиль и блеск алых глаз. Риэ сбился с шага и замер, не веря.
Она стояла рядом. Их слегка подтолкнули сзади и Риэ очнулся, снова влился в медленный поток, текущий к дверям храма.
«Тебя могли убить».
Обнаженные руки тут же скрылись в тяжелых складках плаща.
«Не бойся», — отозвался Риэ, — «Я везучий, ведь я родился под алой луной».
Туа не ответила, только ниже опустила голову. Откуда она здесь? Как нашла его? Для чего?
Беспорядочный вихрь мыслей прервало еще одно касание: пальцы пробрались под рукав, провели по тыльной стороне ладони. От этого Риэ прошиб пот. Он никогда не трогал ее. Не позволял себе и думать о таком, старательно изгоняя из разума крамольные жаркие мысли, теперь же все разом вскипело и нахлынуло, как полуденная волна…
Едва уловимое тепло ее кожи — совсем близко, меньше иль от его руки, и след прикосновения.
Он ведь не каменный. Да что там каменный, чтобы сейчас остаться бесчувственным, надо быть высеченным изо льда. Мертвым. А разве может назваться мертвым тот, чье сердце бьется как безумное?!
Туа подвергает себя опасности: за такое могут опозорить и казнить без жалости. Риэ должен просто сложить руки на груди, как многие молящиеся, и ускорить шаг, затеряться в толпе. Она не стала бы преследовать. Поняла бы. Приняла бы его решение, стойко, как принимала и остальные. За нее решали с рождения. А теперь она решила сама… Оттолкнуть любимую, когда та рискует жизнью, чтобы ощутить его рядом? Он не смог. Подстроил свой шаг под ее. Показалось, или Туа едва слышно облегченно выдохнула?
Вода струилась медленно, но еще медленнее шли паломники. Две капли — один шаг. Нужно успеть сказать все до того, как пересечешь порог храма Тиоса, дальше должно лишь слушать и читать знаки бога. Казалось, каждая клетка тела Риэ стремилась туда, где он ощущал тепло Туа. Где стучало ее сердце — так же часто, как его собственное.
Снова прикосновение пальцев к ладони.
Риэ стиснул зубы. Разум говорил: надо бежать прочь, но вместо этого рука сама собой сжала чужую обнаженную ладонь. Туа вздрогнула, замерла на миг… а потом сцепила обе их руки в замок, соприкоснувшись нежными перепонками. Жест, дозволенный лишь за дверями спальни, и только супругам… или любовникам. Тело словно занялось огнем, в глазах потемнело. Он прикоснулся к теплой коже, погладил и осторожно разжав хватку, провел между пальцами, ощутив, как Туа бьет дрожь. Ее ладонь несдержанно прильнула к его ладони, потерлась запястьем о запястье.
Они оба сошли с ума и не выйдут живыми из этой белой реки неистового бога, чьи глаза видят сокрытое.
Они оба сошли с ума, потому что Риэ чувствовал кожей бешеное биение ее пульса, поверх которого расцветал горячий, чуть выпуклый узор.
Он прикусил губу, сдерживая дыхание, и сильнее сжал ее руку — то ли чтобы убедиться, что ему не почудилось, то ли чтобы не упасть. По телу прокатывались огненные волны, воздух входил в легкие неровными вдохами. Мир вокруг размылся, стал казаться некачественной голограммой. Все чувства сконцентрировались там, где под нагромождением алых складок соприкасались две ладони, тихо, но настойчиво поглаживая друг друга.
Еле слышный стон долетел до Риэ. Он ощущал ткань своего плаща так остро и больно, словно она состояла из мелких игл. Струящийся поток прижимал материю к телу, которое уже с трудом подчинялось командам разума. Лучше не думать о том, что будет, если кто-то задумается, отчего так сильно и громко бьется сердце Риэ, и заговорит с ним сейчас. Если заглянет под капюшон и увидит ползущие по коже темные линии.
Риэ бросил косой взгляд на Туа. Под кровавым балахоном на ней не было ничего. От этой мысли по телу прошла еще одна сбивающая дыхание волна. Он скользнул вверх от ее запястья, потом вниз, осторожно ведя по линиям даау, рисовал знаки на трепещущей ладони. Медленно раздвинул ее пальцы… Она сама наделась на него, лаская собой, Риэ тихо застонал сквозь плотно сомкнутые губы.