Северина

– Ты слушаешь вражьи станции? За это могут и привлечь.

– Очень редко. Я, думаю, вы меня не продадите. Сейчас уже не сталинские времена, чтобы за прослушивание сажали, а вот распространять услышанное нельзя. За это привлекут точно.

Пока мужчины вели дискуссию, Северина разглядывала квартиру и не узнавала. Она не ожидала увидеть столь значительных перемен. Всё оказалось прибрано и лежало на своих местах. Даже в ванной комнате она обратила внимание, что отсутствовали женские прибамбасы и наведён идеальный порядок.

– Северина, ты что всё время разглядываешь? – спросил Николай Николаевич, обратив внимание, что она всё время оглядывает интерьер, – Никогда квартиры городской не видела?

– Такой нет, – уклончиво ответила Северина.

Не могла же она признаться деду, что здесь уже однажды была.

– Сейчас что не жить? – продолжал Николай Николаевич, – Разрушенное хозяйство почти восстановлено, взят твёрдый курс на построение коммунизма, а мне ведь и повоевать пришлось. Был уже не пацан, но в ту кашу, что творилась в начале войны, попали все одинаково. Фашист не разбирал молодой ты или старый, давил железом и своим натиском. Их солдаты воевать умели, привыкли к скорым победам, умело окружали и уничтожали целые армии. А русский солдат с одной винтовкой без патронов сопротивлялся, с голыми руками шёл на танки. Этого фашист понять не мог, зверел и искоренял на своём пути всё живое. Я в первом же бою попал в окружение. Нашу часть сровняли с землёй. И непонятно, как в этой мясорубке без боеприпасов сумели люди выжить, но мы выжили. К вечеру, когда через нас прошли танки и ушли далеко вглубь нашей обороны, из земли стали подниматься люди, окровавленные, израненные, голодные, в изодранной одежде, но не сдавшиеся и не сломленные. Всего нас оказалось около полутора десятков. Идти могли не все. Смастерили из подручных материалов носилки и двоих несли на носилках. Куда идти, никто не знал. Приказа отступать не поступало, командиров не оказалось, где линия фронта, тоже ничего непонятно. Командовал нами уцелевший сержант. Он и повёл на северо-восток.

На всех имелось три винтовки без патронов, два ножа. Мы шли к лесу, держась дальше от дорог и строений. Стремились, прежде всего, отдохнуть и хотя бы пару часов поспать, но поспать не дали. У самого леса нас накрыли вражеские миномёты, от которых не было никакого спасения. Людей разметало, а потом шарахнуло так, что я потерял сознание. Очнулся от того, что кто-то тычет в меня стволом автомата.

– Ауфштеен, – услышал я немецкую речь.

Я понял, что он велит мне вставать, показывая это стволом автомата. Я встал, шатаясь и почти ничего не слыша. Голова гудела, как медный колокол. Во рту образовалась какая-то сухость. Меня подвели к другим таким же оборванным и грязным красноармейцам, но тех, с которыми я шёл, среди них не увидел никого.

– Война капут, арбайтен, – сказал немец на смеси русского и немецкого языков.

Нас повели от леса, к которому мы так стремились.

Со мной рядом шёл высокий, когда-то белокурый боец. Сейчас он оказался наполовину седой.

– Надо бежать! – шепнул он мне.

– Как побежишь? Не отбежишь и два шага, тут же пристрелят.

– Надо выбрать момент. Я не хочу идти в плен. Лучше смерть от пули, чем идти, как баран в стаде, ожидая свою участь. Меня зовут Михаил, – сказал он.

– Коля.

– Ты как, со мной или нет? – спросил он.

– Согласен, только давай всё обдумаем.

– Я тут уже поговорил кое с кем, они тоже согласны. Нас сопровождает всего пять конвоиров. Получается нас по десять человек на одного конвоира. Не может быть, чтобы мы их не одолели.

– Шнель, шнель, руссиш швайн, – подгоняли нас окриками конвоиры.

Толстый здоровый немец, выше на голову остальных, как будто что-то чувствуя, всё время поглядывал на нас.

– Этот боров и будет наш, – шепнул мне Михаил, – Остальных тоже распределили.

Впереди красноармеец упал. То ли так было задумано, то ли упал он случайно, но это оказалось сигналом. Пока немцы обратили всё своё внимание на возню возле упавшего, вдруг вся наша нестройная колонна рассыпалась. Со всей яростью узники обрушили остатки своих сил на врагов. Здоровый немец сориентировался раньше всех и полоснул очередью из автомата, которой перерезал Михаила пополам, но часть бойцов вместе со мной повалили его и растерзали. У меня в руках оказался автомат, и пока я пытался отдышаться, бойцы побежали врассыпную к лесу. Никто ими не руководил и не командовал. Я тоже побежал.

В лесу оказался один, не мог никак сообразить, куда подевались остальные бойцы. Звать и кричать побоялся. Пошёл, куда глаза глядят, лишь бы подальше от своего плена. Я опять был свободен, но что делать дальше не знал. Только сейчас снова ощутил неимоверный голод. Не знаю, были ли у конвоиров сухие пайки, но у меня кроме автомата ничего не было. Возможно, кто-то и отоварился, но где теперь их найдёшь? Я решил идти, пока не покинут силы.

Наступала ночь. Идти становилось всё труднее и труднее, и вскоре я совсем остановился, наломал веток и устроил ложе. Уснул я сразу, как будто куда-то провалился. Хоть и сознавал, что рядом опасность, но ничего поделать с собой не мог.

Проснулся от холода. Серел рассвет. Мышцы все ломило, но прежней неимоверной усталости не ощущалось. Голова по-прежнему гудела.

Оказался я рядом с грунтовой дорогой. Вечером в темноте я этой дороги не видел, а из-за отсутствия транспорта её в темноте не видно и не слышно. Сейчас же на дороге тарахтели мотоциклы.

Я осторожно подполз и выглянул. Крадучись, на небольшой скорости, двигалась колонна мотоциклистов. Один из мотоциклов остановился напротив меня. Мотоциклист, что-то сказав остальным водителям, махнул рукой, и те двинулись дальше. Один немец, оставив всё лишнее, в том числе и оружие, в мотоцикле, пошёл в кусты, другой, озираясь по сторонам, занялся какими-то делами с мотоциклом.

Решение созрело сразу: слишком много они мне насолили за последние сутки, да ещё убитый Михаил всё ещё стоял перед глазами. Я решил немного выждать, чтобы колонна отъехала дальше, и уничтожить хотя бы этих двоих. В кустах немец устроился по большой нужде и там замер. Когда, по моему мнению, времени прошло достаточно, я полоснул из автомата по тому немцу, что сидел на мотоцикле. Он, как куль, свернулся на бок и упал на дорогу. Я, выставив автомат, пошёл в кусты. Немец сидел, не шелохнувшись. Нестерпимый запах говорил о том, что он довольно сильно испугался. Я велел ему встать и двигаться к мотоциклу. Убивать его безоружного, растерянного и испуганного у меня желание пропало. Надеть штаны я ему не разрешил, показал автоматом, чтобы он сел на сиденье. Привязал ему руки к рулю, чтобы он по дороге не оделся, собрал оружие, пайки и документы, загрузил труп в коляску и завёл ему мотоцикл.

– Нах хауз, – махнул я ему в сторону, куда проследовали остальные. Велел я ему следовать домой, хотя дом его был в противоположной стороне, но других немецких слов, чтобы послать его, куда надо, я не знал

Немец, косясь на мой автомат, тронулся вперёд.

Теперь у меня имелся ещё пулемёт, который я вытащил из коляски, комплект патронов, две гранаты, паёк и, самое главное, карта, которую я обнаружил у убитого немца.

Я знал, что радоваться мне оставалось считанные минуты. Вряд ли мне простят мой поступок, но я предпочёл умереть в бою, поэтому скорым шагом отправился навстречу предполагаемому противнику, чтобы застать врасплох до приезда их к месту расправы. Времени для того, чтобы хоть что-нибудь поесть, у меня не оставалось. «Осмотрю трофеи позднее», – так я решил.

Я успел пройти довольно приличное расстояние, нашёл подходящее укрытие из поваленных деревьев и стал ждать, выложив весь свой боезапас. Самое подходящее время рассмотреть карту. Все надписи на карте на немецком языке, но некоторые населённые пункты читались однозначно. Постепенно я определил своё примерное место. До населённого пункта прямо порядка десяти километров. Лес, судя по карте, небольшой. Его пересекали почти крест-накрест две дороги. Мне надо, если повезёт, пробираться к реке, которая находилась также в десяти километрах. Скорее всего, где-нибудь там проходила линия фронта, в чём я сильно сомневался, так как гула канонады пока не слышно.