Боль

– Более или менее. – Микки усмехнулся и продолжил под испепеляющим взглядом Ирис: – Чувствую, тебе не терпится нас повидать. Я слышал, вчера у тебя были друзья Омера. Ну и как оно?

– Ох, не спрашивай! – жалобным тоном ответила Альма. – Это какие-то ботаники из Рамота[4], пить не умеют – один глоток водки, и пошли лапать все, что движется, сплошной напряг с ними. Пришлось мне их выставить. А я еще заступалась за них, наврала Боазу, что им уже восемнадцать лет! Скажи Омеру, чтобы больше не посылал ко мне никого из своих дружков.

Микки слушал спокойно, его улыбка делалась все шире.

– Кто такой Боаз, хозяин бара?

– Да, мой босс, – радостно заливалась Альма. – Он мной конкретно доволен, так что со следующей недели я буду ответственной за смену.

– А когда приедешь? Может, на выходные? Мы почти месяц тебя не видели!

– Папа, в выходные дни самые зачетные клиенты, грех упускать такие смены. Знаешь что? Может, я приеду в воскресенье[5], хорошо? Это самый пустой день.

– Конечно, ласточка, когда тебе удобней. Целую!

Он протянул свои толстые губы к трубке, в ответ раздалось чмоканье.

– Пока, детка, береги себя.

– Бай, папуля!

В наступившей тишине Ирис ощутила и ярость, оттого что Микки выдал ее секретный план, и колоссальное облегчение – от спокойного и веселого голоса дочери, и сомнение, и осознание того, что муж, несмотря на свои бесконечные шахматы, куда лучше выстроил отношения с дочерью, чем она; мучительность этого проигрыша на мгновение пересилила боль в пояснице, отдающую в ногу, и всю неуместность и глупость собственного наряда – словно к дочери на свадьбу собралась. Тут она спохватилась, что все это время непрерывно водила по губам помадой, и теперь их покрывал толстый липкий слой. Сзади в зеркале мелькнула улыбка мужа – полная ожидания, как будто он преподнес ей солидное пожертвование и теперь ждет изумления и восторга.

– Что же нам делать, Микки? – пробормотала она непослушными от помады губами.

Он, как всегда, подошел по-деловому:

– Пойдем развлечемся немного, поедим где-нибудь. Мы сто лет не были в ресторане. А ты, кстати, уже оделась…

И она согласилась, отбросив все отговорки: что ей очень больно, что она совсем не голодна, что завтра вставать чуть свет. Пусть Микки ее глубоко задел, упускать этот шанс нельзя.

– Только не рис с фасолью, – рассмеялся он, рассматривая меню. – Что у вас есть самого непохожего на рис и фасоль? – спросил он недоумевающую официантку.

Ирис смотрела на него с нежностью. Что ни говори, это ее Микки: он по-своему любит ее, любит их детей, он видел их рождение. Да, он часто разочаровывает ее, но может и приятно удивить. А как старательно он ухаживал за ней, когда она была ранена, как поддержал ее, когда она решила подать заявление на замещение директорской вакансии, как гордился ее успехом! Рядом с ним, таким большим, ей было уютно, как в домике, словно она черепаха, а он – ее панцирь. Ее привязанность к нему крепла с каждой минутой, так что она даже не сказала ему, что врач с седой бородой – это, вероятно, любовь ее юности, Эйтан Розенфельд, и что, едва увидев его, она не в силах думать ни о чем другом. Но скованные помадой губы не успели произнести признания, его она проглотила вместе с острым холодным перечным супом. Какой смысл рассказывать о том, чего уже нет? Ведь в этот самый момент она решила, что не вернется в больницу, не будет пытаться снова увидеть его, не откроет ему дверь в свою жизнь. Боль, которую он ей причинил, стала частью прошлого, и даже если он упадет ей на грудь или встанет на колени, моля о прощении, это уже ничего не изменит. Мать правильно сделала, что прогнала его, как он прогнал Ирис. Она тоже поступит правильно, если не пойдет к нему, несмотря на боль. Спасти ее он не сможет, а причинить новую боль она ему не позволит.

Глава шестая

Нет, ни в коем случае, решила она снова на другой день, и на третий: она ни за что не станет пытаться его увидеть, ни в коем случае ему не откроется. Вместо того чтобы думать об осколках своей юности, она сосредоточится на юности своей дочери. Видимо, недаром она выбрала для нее имя Альма[6] – пожелала дочери вечной юности, думая о собственной, украденной. Глядя на рисунки учеников, украшавшие стены кабинета, она подумала, что и детства у нее тоже не было: гибель отца в одну ночь заставила ребенка повзрослеть и нагрузила непомерными обязанностями. Может, из-за этого она ощущает себя такой старой – ведь с четырех лет она взрослый человек. Возможно, тем же объясняется появившееся в последнее время смутное раздражение по отношению к старикам. Но сейчас это не имело значения, сегодня она уйдет пораньше, потому что Альма обещала, что наконец приедет, и хотя Ирис испытывала некоторые сомнения, но решила действовать так, как если бы их не было. Надо будет приготовить ее любимый торт из печенья, прослоенного шоколадным и ванильным кремом. Когда-то они вместе готовили его каждую пятницу, и дочка вымазывалась в креме по уши. Но после рождения Омера стало не до того: торт готовили хорошо если на дни рождения.

Как же трудно было растить Омера. Ирис с досадой глянула на его улыбку, сияющую ей со старой семейной фотографии на стене. Казалось, едва явившись на этот свет, он решил, что ничто в нем уже никогда не будет прежним, ни ночи, ни дни, и даже домашний ритуал изготовления торта наталкивался на бесчисленные препятствия. Мальчик орал, впадая в ярость из-за того, что ему не дали поучаствовать, и прятал продукты по всему дому, а если его принимали, без конца спорил, норовя все сделать по-своему, а когда ему не позволяли, все нарочно портил, так что готовка превращалась в кошмар, а Альма убегала в слезах. Однажды Ирис решила перехитрить его и наняла приходящую няню, чтобы та вывела Омера на прогулку, а они с Альмой могли бы спокойно приготовить торт к ее восьмому дню рождения. Но вернувшись с прогулки, ребенок поглядывал на всех с подозрением, как ревнивый любовник. Он сразу же обнаружил торт в холодильнике и, стоило им отвлечься, в ярости швырнул его на пол. Звон разбившегося блюда ужаснул Ирис, она уставилась на малыша в страхе, смешанном чуть ли не с восхищением: он и в самом деле на все способен, как она боялась, как предчувствовала.

С самого его рождения подруги ее утешали:

– Такие уж эти мальчишки. Ты привыкла к девочке, да еще к такой тихоне. Мальчишки – дикари. Он такой же, как все, ничего из ряда вон выходящего.

Ирис, конечно, с радостью поддавалась на любые утешения – до следующего столкновения с реальностью. Нет, он другой, не такой, как все, он жестокий, дикий, и в тот момент, глядя на давящуюся рыданиями Альму, она осознала: хватит отрицать очевидное, впереди нелегкие годы, а расплачиваться, скорее всего, придется девочке, чей торт ко дню рождения был умышленно уничтожен.

Со временем Ирис осознанно приняла вызов. Она выбрала работу с детьми. Если ей удается справиться с этим ребенком, она добьется успеха и с другими мальчишками, которые довели до ручки воспитателей, учителей и родителей. И она победила: мальчик стал спокойнее, дисциплинированнее. Годы целенаправленных усилий превратили Омера из невыносимого бесенка в почти нормального мальчика, такого же, как все, хоть и немного более возбудимого. Но Альма осталась без внимания, и никакой торт на свете уже не заменит ей того торта к восьмому дню рождения, ведь даже новый торт, который она тогда приготовила для нее среди ночи, не смог ее утешить. Тем не менее Ирис бросилась в магазин и набирала продукты с какой-то праздничной уверенностью, что на этот раз встреча пройдет хорошо.

Но печенью, которое она только что с такой надеждой купила, не суждено было стать тортом, потому что звук поднимающегося лифта раздался слишком рано, когда она только окунула кусочки в молоко, прежде чем уложить в форму. Радостно обернувшись, она увидела девушку, настолько непохожую на дочь, что в первый миг ее не узнала. Альма словно превратилась в мальчика – мало того что обкорнала свои прекрасные каштановые локоны, так еще и выкрасила то, что осталось, в цвет воронова крыла. Это подчеркнуло черты, унаследованные от матери Микки, и придало лицу совершенно новое выражение. От изумления и острой тревоги Ирис забыла про торт и оставила печенье раскисать в молоке, подкрашенном в нежный палевый цвет чайной ложкой растворимого кофе.

4

Рамот – район Иерусалима, населенный в основном ортодоксальными евреями.

5

В Израиле воскресенье – день начала рабочей недели.

6

Имя Альма на иврите означает «барышня», «юница».