Страница 6 из 9
Черновик
потому что стихи не растут как приличные дети,а прорастают ночью, между ног,и только раз рождаются в столетьепоэт-дурак, поэт-отец, поэт-цветок.1.Да, вот именно так (а никак по-другому)ушла расплевавшись со всеми моя затяжная весна,и пришла – наконец-то – моя долгожданная зрелость.Только что ж ты так билось вчера, мой сытое хитрое сердце,только что ж ты так билось, как будто свихнулось с ума?…Я стою на апрельской горе – в крепкосшитом военном пальто,у меня есть четыре жизни (в запасе), у меня есть письмо от тебя:«Здравствуй, – пишешь мне ты, – я серьезно больна,И у меня нет жизни в запасе. Завтра у меня химиотерапия.Однако я постараюсь выжить, я буду бороться.Ты же – постарайся быть счастлив.Живи, по возможности радостно.И ничего не бойся». – Ну вот я и стараюсь.2.Ну так вот и старайся – вспотевший, воскресший, больнойзаписать эту линию жизни на рваной бумаге(электронной, древесной, зеленой, небесной, любой)и за это я буду тебе – как и все – благодарен.Сколько счастья вокруг, сколько сильных людей и зверей! —…вот приходит Антон Очиров, вот стрекочет Кирилл Медведев,а вот человек (пригревшийся на раскаленном камне), несколько лет нёсший возле меня свою добровольную гауптвахту,с переломанной в детстве спиной, сам похожий на солнечную саламандру,на моё неизменное: «бедный мой мальчик»,отвечавший —«нет, я счастливый»…3.Эти люди стоят у меня в голове,кто по пояс в земле, кто по плечи в рыжей траве,кто по маковку в смерти, кто в победе своей — без следа.Эти люди не скоро оставят меня навсегда.Ну а тех, кто профукал свою основную житейскую битвукто остался в Израиле, в Латвии, в Польше, в полях под Москвой,мы их тоже возьмем – как расcтрелянную голубикуна ладонях, на солнечных брюках и юбках, — с собой.4.…Мы стоим на апрельской горе – в крепкосшитых дурацких пальто,Оля, Настя и Рома, и Петя и Саша, и хрен знает кто:с ноутбуком, с мобильным, в березовой роще, небесным столбом,с запрокинутым к небу прозрачным любимым лицом(потому что все люди – с любимыми лицами — в небо столбы).Я вас всех научу – говорить с воробьиной горы.5.– Здравствуйте, – скажет один. — Я единственный в этой странезащищавший поэзию от унижения,наконец-то готов подписаться под тем, в чём меня упрекали:– Да, это всё не стихи,это мой живой, столько-то-летний голос,обещавший женщине, которую я любил, сделать ее бессмертной,а не сумевший сделать ее даже мало-мальски счастливой…– Здравствуйте, – скажет второй, — если когда-нибудь в дымный апрельвыпив полбутылки мартини (или чего вы там пьете?)вы вдруг вспомните обо мне, затосковав о своей несбывшейся жизни, —НЕ СМЕЙТЕ ОТКРЫВАТЬ МОИ КНИГИ,НЕ СМЕЙТЕ ВОСКРЕШАТЬ МОЙ РАССЫПАННЫЙ ГОЛОС,НЕ НАДО БУДОРАЖИТЬ МОЙ ПРАХ.– Потому что я любил вас гораздо больше, чем вы меня, – скажет четвертый, —да и нужны вы мне были, гораздо больше, чем я был вам нужен,и поэтому я не буду вырывать у вас палочку победителя.(да и какой из меня теперь победитель?).6.…Однако,так как на роль человека с трудной мужской судьбой претендую всё-таки я,то всё что останется мне – это выйти вперед,наклониться к людям (ближе других) и сказать:– Дорогие мои, бедные, добрые, полуживые…Все мы немного мертвы, все мы бессмертны и лживы.Так что постарайтесь жить – по возможности — радостно,будьте, пожалуйста, счастливы и ничего не бойтесь(кроме унижения, дряхлости и собачьей смерти,но и этого тоже не бойтесь).7.Потому что всех тех, кто не выдержал главную битву,кто остался в Париже, в больнице, в землянке, в стихах под Москвой,все равно соберут, как рассыпанную землянику,а потом унесут – на зеленых ладонях – домой.Мои тебе чужие письма
Один человек, страстный садовод, пытался натянуть нити вдоль грядок, на которых он посеял салат-латук, для того, чтобы защитить его от птиц. Его жена вернулась из магазина и обнаружила паутину из нитей, завязанных сложным и бессмысленным образом, вне зависимости от направления грядок. Это был первый признак того, что в последующем оказалось слабоумием.
(Из книги по психиатрии)