Страница 15 из 27
– Да. И прошу называть меня впредь Антоном Федоровичем, – сразу попросил судебный следователь из соображений милосердия. Словосочетание «ваше благородие» давалось Самсону Семенову чрезвычайно тяжело.
Долговязый городовой в штатском снова утвердительно кивнул. Вероятно, привычка кивать выработалась у него вследствие заикания – чтобы не произносить лишние слова. Достав из кармана пальто записную книжку, он принялся докладывать:
– Объекта з-зовут Василий Безродный. Осемнадцати лет от роду, п-православный. Служит в п-почтово-телеграфной к-конторе чиновником VI разряда н-низшего оклада.
– Как и Шлянкер… – сказал вслух Горский. Сходство с порт-артурским мошенником было поразительным. Они что там, в почтовой конторе, все такие эти чиновники VI разряда??
– П-простите? – не расслышал Семенов.
– Ничего, продолжай, пожалуйста.
Новоиспеченный филёр кивнул и снова уткнулся в свои записи:
– Б-безродный принимает все з-звонки, входящие в к-контору. Что-то в-вроде секретаря у них… Проживает в казенной к-комнате на Беляевской, в-возле казарм.
– Очень хорошо! А скажи, Самсон, с кем он в эти дни встречался и кого навещал?
Семенов перевернул страничку в записной книжке.
– Третьего д-дня, когда я н-начал его вести, он н-никуда со службы не отлучался, кроме к-кухмистерской. Но там н-ни с кем н-не общался. Домой шел один. Из дому н-не выходил. Вчера ни свет н-ни заря пришел в к-контору. Отлучался единожды н-на обед и всё. Столовался один, д-домой возвращался т-также в одиночку.
– А сегодня?
– С-сегодня то же самое.
– Сейчас обеденное время, – Горский показал на настенные часы, – он может встретиться с кем-нибудь, пока мы тут разговариваем.
– Нет, – твердо возразил Семенов, сдвинув брови. – Объект столуется н-не ранее трех. К этому времени и н-народу меньше, и ч-частенько цены н-ниже (чтоб еда н-не пропадала).
Самсон Семенов, хотя на вид и казался простаком с примитивной физиономией, в деле наружного наблюдения оказался довольно сообразителен и подкован. А специфические слова, которыми оперируют сыщики («объект», «начал его вести») наводили на определенные мысли.
– Вижу, Самсон, есть в тебе задатки филёра!
– Так я п-полгода служил в с-сыскном, – откровенно признался долговязый парень без всякого позерства. Горскому пришлась по душе такая честность.
– А в каком городе? – уточнил судебный следователь.
– В П-Петербурге.
– В Петербурге?.. – удивился Антон Федорович. – Значит, повезло мне с тобой.
Семенов кивнул – скорее механически, чем осознанно.
– А сам откуда?
– Из-п-под Саратова.
– Эко тебя помотало по Империи!
Снова кивок, но уже сознательный и с улыбкой. Самсон Семенов определенно вызывал симпатию. Была в нем какая-то искренняя чистая простота, которая встречается только в русском крестьянине.
– Что п-прикажете, Антон Федорович? – спросил филёр после непродолжительной паузы.
– Продолжай вести объект. Рано или поздно он понесет записку в «Империал». Если к этому времени он так ни с кем и не встретится, бери его.
Семенов кивнул, тотчас вскочил и ушел, не сказав ни слова. Что называется по-английски.
«Вот так размышляешь над невеликими умственными способностями человека, а он, поди ж ты, в столичном сыскном отделении служил», – думал Горский, поднимаясь из-за стола.
Испив с письмоводителем мирового судьи чаю с баранками, Антон Федорович вернулся к делам, так и не отобедав.
Была суббота, поэтому вечером титулярный советник поехал в гости к Унгебауэру. В гостиной лейтенанта флота шла активная политическая дискуссия.
– …Однако какие мерзавцы американцы!.. – с пеной у рта декламировал Фридрих. – Исподтишка, не за ради собственной выгоды, но чтобы единственно насолить нам, заключают с Китаем договоры по торговле в Маньчжурии!
– Антуан, присоединяйся! – обрадовался всегда улыбчивый хозяин особняка. – Ты как раз вовремя: мы присутствуем на знаменательном событии! Наш дорогой Фридрих окончательно обрусел!
Сдержанный смех прокатился по гостиной.
– Вы уже получили российское подданство? – спросил у химика Гвоздевич.
– Месяц назад отправил прошение в канцелярию Наместника, но покамест не получил ответа, – не без сожаления ответил Ланфельд.
– Вероятно, генералу Алексееву нынче не до этого, – вставил ремарку драгоман Эссельсен.
– Oh, yes! He's obviously preparing to deport all the English, – со злой иронией добавил мистер Ливз.
– Вы не правы, дорогой Эдуард! Я убежден, что никакой войны и тем более депортации иностранцев не будет – здравый смысл восторжествует! – жизнерадостно и оптимистично поддержал друга Унгебауэр.
– Вашими бы устами, Демьян, да мед пить, – хохотнул Гвоздевич.
– Не мед, а коньяк! – отшутился лейтенант флота, разливая по рюмкам «Мартель». – А для Антуана у меня есть марсала!
– Господа, – обратился к друзьям Горский, поднявшись, – начнется ли война или нет – это не столь важно. Безусловно, я не желаю развертывания боевых действий на Квантуне, однако я хотел сказать не об этом. Я хочу, господа, выпить за то, чтобы несмотря ни на что мы оставались друзьями и во всем помогали друг другу!
– Замечательно сказано!
Взметнувшиеся вверх рюмки вскоре быстро опустели.
Через четверть часа Унгебауэр объявил, что сегодня они снова едут в «Империал» слушать несравненную Зизи Ардан.
– Ты хотел сказать «смотреть», а не «слушать», – поправил его Гвоздевич и, конечно, был прав.
Поехали вчетвером, потому как британцы снова отказались.
Как и в прошлый раз, кафешантан при «Империале» был полон народу. Корпулентный распорядитель с зализанной назад шевелюрой тотчас узнал Унгебауэра и без лишних слов провел вновь прибывших господ за столик в первом ряду.
– Прекрасные места! – обрадовался Фридрих, присаживаясь. – Демьян, как тебе это удалось?
– О, мерси! – расплылся в улыбке лейтенант флота. – Как удалось? Я всего лишь телефонировал им в четверг и попросил зарезервировать за мной самый ближайший к сцене столик!
– И с вас не потребовали аванс? – удивился Гвоздевич.
– Отнюдь нет! – возгордился Унгебауэр. – Распорядитель узнал меня, благо в прошлый раз мы с ним познакомились!
Приглушили свет. На сцене появилось трио барышень с голыми животами, лица которых закрывали полупрозрачные платки. Под восточные ритмы танцовщицы грациозно задвигали бедрами и замахали руками.
Джентльмены тем временем заказывали шампанское и конфеты – все готовились к выходу Зизи Ардан.
Прима появилась под громогласные овации и, кажется, не ожидала такого приема. Сегодня на ней было великолепное муаровое платье цвета квантунской ночи, которые прекрасно дополняли, будто звезды в небе, жемчужные серьги и колье. Цветочной тиары на ней на сей раз не было, но это нисколько не умоляло ее природную красоту.
Окинув своим печальным взглядом завороженную публику, мадам Ардан начала петь необыкновенно чувственно и величественно:
Пусть это сон, пусть все обман!
И эти ласки огневые,
И наши грезы золотые
Пусть разлетятся, как туман…
Выдержав необходимую паузу, она с еще большей страстью пропела припев:
Миг этот наш, при звоне чаш
Замри в порыве наслажденья,
Любви прочувствуй упоенье
И верь сильней любви своей,
И верь сильней любви своей!
– Верь сильней любви своей… – повторял шепотом Унгебауэр, не сводя глаз с примы.
Пусть безрассудочно сожжем
Мы жизнь и сердце своевольно,
Пускай поплатимся мы больно,
Зато теперь мы счастье пьем…
С последними аккордами фортепиано зал разразился бурными аплодисментами и криками «браво!». Джентльмены поднялись со своих мест, чтобы стоя выразить свое восхищение очаровательной исполнительнице.
Горский осмотрелся. За соседним столиком активно хлопали господа в черных визитках с золотыми цепочками часов. Часть из них была гладковыбрита, но все как один с напомаженными волосами и аккуратными проборами.