Страница 11 из 14
– Насколько я помню, – вставил я словечко, – этот самый цензор – продукт общественно-социальных норм, этики, формирующей супер-эго.
– Причем, – согласился Павлов, – хотя сам Фрейд и не настаивал на снижении давления социального фактора, чтобы больше раскрепостить человеческое сознание от цензора, дабы уменьшить степень страдающих психическими расстройствами в обществе, многие его труды восприняли как призыв как раз к этому.
– Что и привело к сексуальной революции, – сделал вывод я.
– Может, вы и правы, – задумчиво произнес Павлов. – Задача наших же исследований обратная – пробуждение этого цензора у тех индивидуумов, кто лишился со стороны супер-эго контроля над сознанием, полностью или частично подчиненному бессознательному, той его стороне, где главенствует агрессивно-сексуальное начало.
– И это вам по силам?
– С девяносто девятью процентами уверенности скажу, что да. Только каким образом? – задал он себе вопрос и сделал паузу, чтобы собраться с мыслями. – Признайтесь, в час уединения не мечтали ли вы о том, что осуждается всеми этическими нормами, что с точки зрения общества является аморальным? Что же вас останавливало воплотить в жизнь эти фантазии? Повторюсь, совесть – это возможность поставить себя на место человека, против которого направлены ваши желания. Возможность прочувствовать ту боль и те страдания, что испытает тот. Это умение и останавливало вас от такого рода поступков. Способность загодя пережить то, что предстояло пережить другому человеку, если бы вы воплотили тайное желание.
– Всё это – верно, – подытожил я, – но каким образом навязать эту совесть, этого цензора, это супер-эго кому-либо?
– Представьте, – сделавшись загадочным, сказал Павлов, – что если преступнику дать возможность перевоплотиться в того, против которого был когда-то направлен акт его преступления?
– Это – из мира фантастики.
– Отнюдь, – парировал он. – Пойдемте, я всё вам продемонстрирую. Только хочу сделать небольшую ремарку, – произнес он, когда я поднялся с кресла. – Мы здесь упомянули отца психоанализа, но это упоминание было лишь для наглядного сравнения. Наше исследование не отталкивается от трудов этого гениального ученого, хотя и имеет много общего. Такое же сравнение, к примеру, можно провести с другими фундаментальными трудами в области психологии. Ну, в частности, нетрудно найти параллель с трудами Эрика Берна, с его знаменитейшим трансактным анализом. Помните такого?
– Если честно, то – нет, – признался я.
– Ну, это американский психолог, рассматривавший личность как структурную связь составляющих «ребенок – взрослый – родитель».
– Да-да, припоминаю. Вы хотите сказать, что цензором здесь выступает «родитель». Но кто же играет роль того провокатора, подобно Иду, неужели «ребенок»?
– Верно.
– Но, получается, что это какой-то негативный фактор. Неужто можно провести эту параллель?
– У Берна словом «ребенок» названа та часть сознания, которая под влиянием социума была вытеснена на задний план. Здесь антагонистом выступает «родитель», часть сознания, которая адаптирует «взрослого», напрямую контактирующего с реальным миром. Всё зависит от того, какие комплексы определенного человека были подавлены в детстве, какие желания были не реализованы, какое окружение, влияющее на развитие и становление личности, было у ребенка. Утрированно можно сказать, что «плохой» ребенок в сознание преступника был когда-то подавлен цензором «взрослый», но с годами этот цензор исчез. Наша же цель воскресить его. Так же можно проводить сравнения, как я уже сказал, и с другими трудами психологов, с Эрихом Фроммом, с самим Карлом Юнгом, который закомплексовал всё человечество.
– То есть? – не понял я шутку Павлова.
– Ведь Юнг ввёл понятие о «комплексах». С той поры мы полны ими, – засмеялся он. – Кого найдешь теперь, чтобы у него не было того или иного комплекса? Кстати, и здесь можно-таки увидеть сравнение и провести анализ с точки зрения теории комплексов, или же с точки зрения Аналитической психологии Юнга. Но оставим его в покое, если станем вдаваться в юнговскую аналитику, у нас и суток не хватит. Знаете, скажу вам, этот Юнг такой мудреный мужик был с его экстраверсией – интроверсией, с его «самостью», «анимусом»…
– Я тоже хотел предложить оставить в покое и Юнга, и других умных мужей, – уже достаточно утомленный экскурсом в область психологии, изрек я. Причем здесь передаю лишь часть разговора, которую запомнил; Павлов же в своих риторических способностях упражнялся гораздо больше, и чувствовал я себя, как после бесконечного семинара. – Мы, кажется, намеревались куда-то отправиться?
– Я только хотел сказать, – всё-таки решил резюмировать он, – что, в конечном итоге, мы не отталкивались ни от одного направления в психологии полностью. Наши исследования внесут новую качественную лепту в изучение личности, мы выйдем на новый виток.
– Жизнь покажет, – выдохнул я.
– Вы сомневаетесь в наших силах?
– Ну, почему же. Одно отличие ваших исследований и исследований этих ученых мужей бесспорно: они пытались избавить человека от психических недугов и комплексов посредством ослабления давления на сознание всяческих «цензоров»; вы же действуете диаметрально противоположно – навязываете и «цензоров», и «комплексы». Речь ваша произвела на меня именно такое впечатление. (Павлов засмеялся). Всё-таки давайте пойдем туда, где, как вы обещали, мне продемонстрируют действие вашей прививки.
– Какой прививки? – он посмотрел по-детски непонимающе, и меня чуть не разобрал смех: подловить на шутке Павлова – это что-то!
– Прививки совестью.
3
Мы встали и вышли из комнаты психологической разгрузки. Вдоль стерильного, но мрачного коридора шли молча. Минуя запертые железные двери, я чувствовал тревогу в груди. Всё сказанное моим проводником пока ещё не могло уложиться в рамки рассудка; чтобы усвоить, осмыслить услышанное, требовалось время, настолько это было необычно для меня, что казалось нелепостью. Фантазия рисовала гротеск из обрывков гравюр романской эпохи о том, как хирургически осуществляют пересадку личности из одного тела в другое, как вживляют некий модуль в мозг преступника, призванный перепрограммировать его серое вещество, делая этого человека приемлемым для общества. Жуткие образы проплывали перед моим умственным взором. Но я не знал тогда, что действительность окажется куда более ужасающей и омерзительной. И всё же, вместе с тем, чувствовал, что мне выпала честь присутствовать при важном историческом событии, преддверии научного открытия, которое может ознаменовать новую эпоху. Кстати говоря, это слова были сказаны Павловым, когда мы вышли из комнаты, где недавно беседовали. И эти слова подействовали на меня столь гипнотически, что я начал ощущать, будто стою на пороге революционного шага в науке. И ещё. Крик, услышанный в тот день, когда меня привезли сюда. После объяснений Павлова, которые хотя и не полностью, но всё же прояснили суть вещей, творившихся здесь, этот крик стал ещё ужаснее, он точно говорил, каким образом получается раскаяние. Я шел и думал, что не хочу присутствовать при всём этом, выдержу ли я такое присутствие? Тем временем мы подошли к той самой двери, откуда и доносился тогда отчаянный вопль. Я был в этом уверен, несмотря на то, что все двери одинаковы и отличаются лишь надписями над железными косяками. Что-то говорило внутри меня в защиту этой догадки, и было стойкое предчувствие, что суждено мне за этой дверью лицом к лицу встретиться со своими скрытыми страхами, с тем, чего я, быть может, подсознательно стыдился, то, в чём не хотел признаться даже себе. Никогда раньше до этого момента не задумывался о таких пространных вещах, мне до всего этого не было дела. И вот сейчас как-то пасовал перед тем, что могло бы открыться. Что находится в моем «бессознательном»? Впрочем, ведь я наблюдатель, а не пациент, и к чему опасения, я здесь не для того, чтобы копались в моих мозгах, и не для того, чтобы обнажать свою внутреннюю сущность.