Страница 5 из 9
Твёрдой рукой поставил росчерк, и мы расстались мирно. Не стал жаловаться.
Что уж там облпрокурор объяснял первому секретарю обкома, покрыто тайной. Я облпрокурору тома дела принёс, постановление о прекращении, что дальше – не знаю. Работая с этим делом, жил вполне нормально. Домой приходил рано, жена рада-радёшенька: денег приношу ощутимо больше, чем в районной прокуратуре, по дому помогаю. Вот, думаю, лафа в областной, и с зарплатой недурственно и с загрузкой малина. Но ошибочка вышла. Закончил дело с Абрамовичем, как начали посылать в командировки по области.
– Давай-давай, – по-отечески напутствовали деды, – ты у нас молодой, ретивый, тебя надо гонять как сидорову козу, тогда следак настоящий получится!
То в одну деревню отправляют – убийство, то в другую. Опять забыл, что такое дом.
Первое дело по убийству. Районное село, по пьяной лавочке убит мужчина. С особой жестокостью – грудь, живот истыканы ножом. Убийца несколько месяцев мне снился потом. Стоит передо мной невысокий, сухощавый и молча смотрит. В полтора раза меньше убитого… По сей день помню его фамилию – Чара. Поначалу категорически отпирался:
– Ничего не знаю, ничего не видел.
Его как рок преследовал в тот злополучный день. Утром нашёл на дороге нож откидной. И будто дитё малое, не мог наиграться. Демонстрировал массе свидетелей выброс лезвия, как ловко выскакивает: чуть нажал кнопку и – режь, не хочу. Полсела нож видело.
– Где нож? – спрашиваю.
– Потерял».
– Где?
– Знал бы, нашёл.
Я по минутам расписал местонахождение Чары в вечер убийства. Вместе с убитым покупал водку, папиросы, вместе пили за льнозаводом. Курили «Беломор-канал». Я поехал туда, собрал и изъял все окурки с места преступления для доказательной базы. Бутылок не было, на стеклотару без меня охотники нашлись. Чара рассказывал, что они с убитым шарашились по селу, снова покупали водку… Потом будто бы расстались, Чара пьяным пошёл домой, об убийстве собутыльника узнал утром от соседа…
Я начал его раскачивать…
Думаю, талантом следователя я был наделён. Интуитивно чувствовал подозреваемого, умел предугадать ходы его запирательств, умел раскрутить, направить в нужное русло. Следователю стоит поторопиться, ляпнуть раньше времени подозреваемому «чистосердечное признание облегчит вашу участь», тот замкнётся. Хороший следак без агитационных призывов подведёт обвиняемого к состоянию, когда у того язык развяжется. Судебная психология незряшная наука… Не обязательно выбивать показания…
Это я ещё в районной прокуратуре работал, дали дело… Четверо молодых ребят занимались грабежом на улицах… Один наглый, дерзкий, второй скользкий, третий три года отсидел в детской колонии… Выбираю четвёртого – тихого, испуганного – и начинаю давить на кнопки. А кнопки: мать одна бьётся всю жизнь, братишка-школьник, живут в коммуналке, отец сгинул. Ещё до официального допроса начал раскачивать парнишку.
– Я вижу, – говорю, – кто есть кто в вашей компании. Ты по дурости связался с этими гадами. А самая лёгкая участь из четверых может быть у тебя.
Устанавливаю контакт, подвожу к «давай рассказывай». И он рассказывает.
С наглым действую по-другому:
– Мне твои признания, в принципе, не нужны. На тебя уже показали… Смотри, чтобы всё на тебя не свалили…
Так всю группу раскачал, они признались… И тут меня переводят в облпрокуратуру, дело передаю Витьке Шигареву, он годом позже меня начал работать следователем. Через какое-то время Витька прибегает в панике:
– Что делать? Эти четверо все до одного отказались.
– Не знаю, – говорю, – я из них чистосердечные не выбивал.
Витьке надо было признания подтверждать очными ставками, вещественными доказательствами, показаниями потерпевших, свидетелей подтянуть. Витька по неопытности заволокитил и потерял нить… Но позже стал знатным следователем, в Москву забрали.
Опыт, конечно, великое дело, но и психологом должен быть следователь. Где бы ни работал потом, никогда не просил повышения оклада. В любой организации знал, кто начальнику шепчет. И когда считал, что пора поднять вопрос о надбавке, говорил, как бы между прочим этому человеку: что-то тяжело здесь стало, зарплата низкая, буду уходить. Этот человек доносит мои слова до начальника. Глядишь, вскоре начальник вызывает к себе: вы хорошо работаете, я подумал – надо повышать вам зарплату. Никогда не пугал заявлениями об уходе, не ставил начальству ультиматум: «Или добавляйте, или ухожу». А работал везде на совесть, не халявил за счёт других…
При расследовании дела Чары с вещдоками случилась памятная сценка. Милиция ещё до моего приезда изъяла их, упаковала. В райцентре я осматривать не стал, взял с собой в прокуратуру. Распаковал, и чуть дурно не стало. Лето, жара, вещдоки – одежда убитого, свитер, майка, брюки… Всё, буквально всё в крови. Раскрыл, а там черви… Я от брезгливости начал живность вытряхивать и давить ногами… Запах ещё отвратнее… Схватил проволочную урну для бумаг, туда смёл живность и, нарушая все противопожарные нормы, подпалил бумагу. Дымом перебить вонь в кабинете… Сосед заглядывает:
– Ты что – горишь?
– Ага, – говорю, – пионерский костёр устроил. «Взвейтесь кострами, синие ночи! Мы пионеры – дети рабочих».
Но вещдоки пусть и вонючие не сожжёшь, на помойку не выбросишь… Хотя и маловато их было, в основном косвенные… На одежде насчитал одиннадцать дырок от ножевых ранений. Чара, признаваясь, сказал, куда наносил, и я смотрел на соответствие – показания обвиняемого подтвердить вещественными доказательствами. Я ему 103-ю статью УК РСФСР, умышленное убийство, сделал. Раскачивая Чару, подсказал схему признания. Множественные ранения – особая жестокость, попадает под 102-ю статью УК РСФСР, до 15 лет. Скажи, говорю, что ты его боялся, он значительно сильнее тебя, ты из страха, что убьёт, наносил удары ножом, пока тот не затих. А это уже 103-я статья, 8 лет. Он послушался. Но, поговорив с адвокатом, вдруг пошёл в отказ. Адвокату пришлось разъяснять, что только хуже себе сделает, впаяют 102-ю. Одумался. Восемь лет Чаре дали. Доказательную базу я подготовил основательную, включая признание вины, трудно было отвертеться, или адвокату дело развалить.
Чара по жизни непутёвый. Не работал на момент убийства. Хотя семью, двоих детей имел. Пил. Сознаваясь, рассказал, что первый удар нанёс неожиданно, поэтому и справился со здоровяком. Дозабавлялся с ножом. Из рук его не выпускал, когда они курили с потерпевшим, никак не мог наиграться находкой – убирая и выбрасывая лезвие.
– Вдруг захотелось ударить его, злость взяла! Упёртый! – рассказывал мне.
И саданул. А потом бил в остервенении. Между ними вспыхнул дурацкий спор из-за тросика для мотоцикла… Кто-то кому-то не отдал… Нож Чара забросил в пруд. По моей просьбе сделал рисунок ножа. Указал место, куда зашвырнул, искали, но не нашли… Рисунок ножа пошёл в материалы дела…
Никогда подследственные не снились, только Чара приходил во снах.
Много было дел. Сектанты привязали в лесу трёхлетнего мальчишку к дереву. Почти по Ветхому завету, как Авраам, который нож занёс над сыном Исааком, эти тоже в жертву мальчишку принести… Не знаю, на что надеялись родители мальчишки? Может, верили, что Бог им, как Аврааму, поможет? Но задурманенные… Сами участвовали в покушении на убийство сына… На мальчишку наткнулись грибники. Был он в жутком виде, покусанный комарами, муравьями, но выжил… И показал, кто его привязывал… На суде дай волю женщинам, разорвали бы родителей…
Другой выверт. Женщина воспитывала дочь и влюбилась без памяти в мужчину. Тот условие выдвинул в ответ на чувства неземные: ты мне с пацанкой не нужна. И эта дура сталкивает десятилетнюю дочь с моста в реку… Долго запиралась, всё равно раскачал…
Не только ужасами запомнилась работа в облпрокуратуре. В пятницу, можно сказать, праздновали день следака. Соблюдался, хоть камни с неба падай, железобетонный ритуал. В мой первый рабочий день, ещё не успел познакомиться со всеми, меня в коридоре останавливает один зубр: