Святочные рассказы

– Поди прочь, леший! – крикнула старостиха, замахиваясь обеими руками на бабу-ягу, но, оглушенная визгом и хохотом, в ту же минуту обратилась к толпе девушек. – А вы, бесстыжие! погоди, постой! о! Грушка Дорофеева, я тебя признала, – ах ты, срамница! – прибавила она, бросаясь на толстенькую девушку прятавшуюся за подруг; но Груша нырнула в толпу толпа раздвинулась, и старостиха прямехонько наткнулась на Гришку козу и медведя, которые вертелись вокруг ее дочери.

– Ну-кось, Михайло Иваныч, – заговорил Гришка, размахивая палкою так ловко, что старостиха никак не могла приступиться, – потешь, покажи господам честным и хозяйке дорогой, как малые ребята горох воровали… А ну, поворачивайся! – крикнул он, дернув за веревку, привязанную к поясу медведя, который все-таки не двигался с места и не отрывал глаз от Параши. – А ну, ну, полно, аль приворожила тебя красная девушка… ну, коза, валяй, начинай!.. Михайло Иваныч, что ж ты взаправду уставился, не кобенься, кланяйся хозяюшке молодой, да в самые ножки! – присовокупил Гришка, опуская палку на плечо медведя, который на этот раз повалился охотно в ноги Параше. – Так: ну, коза, живо!..

Тут Гришка, продолжая размахивать палкой, пустился вприсядку вместе с козою, припевая скороговоркою:

Старостиха кричала, бранилась, но уже никто ее не слушал; все вокруг нее заплясало, завертелось, и трудно определить, чем бы кончилась потеха, если бы в самом разгаре суматохи не раздалось внезапно из сеней:

– Староста идет!..

Казалось, гром, упавший в эту минуту на избу, не произвел бы такого действия на присутствующих. Раздался оглушительный визг; баба-яга бросила помело, Гришка палку, журавль веретено, и все, перепрыгивая друг через дружку, как бараны, побросались в дверь, преследуемые старостихою, у которой, откуда ни возьмись, явилась в руках кочерга.

– А! разбойники! что взяли! что взяли!.. – кричала она, нападая с яростью на беглецов и не замечая впопыхах медведя, который, запутавшись в своих овчинах, стоял посреди избы и оглядывал со страхом углы и лавки.

– Что взяли! – продолжала старостиха, врываясь в сени, – Левоныч! Левоныч! Держи их, не пущай, смотри держи разбойников!..

Медведь быстро оглянулся на дверь и сбросил овчину, покрывавшую голову.

– Параша, это я! не бойся… – произнес он, обращаясь к девушке, которая боязливо пятилась к печке, – спрячь меня! видит бог, для одной тебя пришел к вам. Слышь, отец идет! – прибавил он, высвобождая одну ногу из рукава овчины.

Страх Параши прошел, по-видимому, тотчас же, как только медведь показал настоящую свою голову. Раздумывать долго нельзя было; голос старосты и жены его приближался и слышался уже на крылечке. Надо было на что-нибудь решиться… Девушка взглянула еще раз на парня и указала ему под лавку. Едва Алексей успел спрятать свои ноги, как староста и жена его вошли в избу. Глаза Данилы блуждали неопределенно во все стороны, и вообще на опухшем лице его изображалась сильная тревога.

– Ну, чего ты уставился? что глаза-то выпучил?.. Тьфу! прости господи! произнесла старуха, бросая с сердцем кочергу, – кричу ему: держи их, не пущай!..

– Ох… дай дух перевести… мне почудилось… – перебил староста, протирая глаза.

– То-то, спьяна-то черти, знать, тебе показались!.. Толком говорят – ребята были, чтоб их собаки поели! Пришли, давай, разбойники, все вверх дном вертеть; содом такой подняли, проклятые…

– Погоди… стой! я с ними справлюсь; ты скажи только, кто да кто был, – произнес не совсем твердо староста, у которого хмель отшибал несколько язык и память.

– Известно, кому больше, как не Гришке Силаеву; проклятый такой, чтоб ему…

– Ладно, ладно… а ведь мне почудилось… У Савелия, слышь ты, такую диковину рассказывали… иду я так-то домой, втемяшилось мне это в голову… а тут они, проклятые, понагрянули… не думал, не гадал… Да постой, я им задам завтра таску, особливо Гришке… я давно заприметил.

Староста не докончил речи; голова его откинулась назад, рот искривился, глаза выкатились как горошки и остановились на одной точке. Увидя что-то мохнатое, выползавшее из-под лавки, старуха с визгом вцепилась в мужа. Одна Параша не тронулась с места; она опустила только зардевшееся лицо свое и принялась перебирать край передника.

Алексей вышел из своей прятки и встал на ноги. Данило повалился на лавку; старуха закрыла лицо руками и последовала его примеру.

– Данило Левоныч, тетушка Анна, не пужайтесь! это я… – произнес Алексей, делая шаг вперед.

За слыша знакомый голос, муж и жена подняли голову.

– Как!., ах ты, окаянный! – воскликнула старостиха, мгновенно приходя в себя. – Левоныч, хватай его!..

– Каженник!.. – проговорил староста, протирай глаза и тяжело подымаясь с места.

– Хватай его, держи! – голосила старуха, принимаясь толкать мужа.

– Полноте вам сомневаться… – сказал не совсем твердым голосом Алексей, – я не вор какой, не убегу от вас, сам дамся в руки…

– Чего тебе надыть? – заревел Данил о, грозно подходя к парню.

– А! так вот как! – крикнула старостиха, кидаясь на дочь, – так вот ты какими делами… погоди, я с тобой справлюсь!

– Тетушка Анна, не тронь ее… – сказал Алексей, становясь между дочерью и матерью, – видит бог, она не причастна… я во всем причиной и винюсь перед вами.

– А вот погоди, ты у меня скажешь, зачем затесался под лавку, – вымолвил староста, хватая парня.

– Погоди, дядя Данило, постой, не замай, – я винюсь и без того… – пришел с ребятами к тебе; думали позабавиться, песни поиграть… кричат: ты идешь… все вон кинулись, я один не поспел, – вот и вся вина моя… а она, дочь твоя, Данило Левоныч, видит бог, ни в чем не причастна!..

– Да ты, дурень ты этакой, что его слушаешь! тащи его в сени… дай ему таску, чтоб помнил вперед… тащи его… ах ты охаверник, каженник проклятый!.. постой, я тебе дам знать… – голосила старостиха, подталкивая Алексея в спину, тогда как муж тащил его в сени, – так, так, так, хорошенько ему, разбойнику!..

Увещевание и разговоры были напрасны; староста и жена его стащили бедного Алексея на двор, и вскоре послышался шум свалки.

– Ну, теперь я с тобой поговорю, – начала старостиха, торопливо вбегая в избу, – ах ты, срамница ты этакая!.. Да где она?.. Парашка! – крикнула она, оглядываясь во все стороны.

Увидя дочь, которая стояла на лавочке и, просунувшись по пояс в окно, глядела на улицу, старуха пришла в неописанную ярость.

– Что ты тут делаешь? – взвизгнула она, втаскивая ее в избу и замахиваясь обеими руками.

– Без тебя, матушка, постучали в окно… я отворила… какой-то человек…

– Какой человек?..

– Должно быть, нищенка…

– Какой там еще леший?.. – произнес староста, входя в это время в избу.

– Нищенка, батюшка, – отвечала Параша, – просится переночевать…

– А! это, должно быть, тот самый, что стучался к Савелью да всех нас переполошил, – проговорил Данило, нетерпеливо подходя к окну, в котором мелькнула бледная тень человека. – Погоди же; я тебя выучу таскаться по ночам… Чего тебе надо? – крикнул он, просовывая голову на улицу. – Отваливай, отваливай отселева, коли не хочешь, чтобы я проводил! Вишь, нашел постоялый двор, в какую пору таскаться выдумал… Погоди, я еще узнаю завтра, что ты за человек такой!.. Ступай, ступай!.. Вишь, взаправду, повадились таскаться, – промолвил староста, захлопывая окно, – прогнали с одного двора чуть не взашей, нет – в другой лезет… И добро бы время какое, а то метель, вьюга, стужа… Тут и собака, кажись, лежит – не шелохнется, а он слоняется да окна грызет… О-ох! – заключил Данил о, зевая и разваливаясь на печке.

VII