Страница 6 из 10
* * *
Не люблю, когда человека уподобляют плодам и продуктам. Я имею в виду расхожие фразы, что все мы – продукт своего времени, что все в нас – плоды воспитания. И это при том, что я не являюсь сторонником ортодоксальной теории наследственности, – генетиков я уважаю, просто… не нравится мне это. Хотя приходится признать, что, как всякий постсоветский человек, я подвержен дурацким сомнениям, нашпигован стереотипами и мучим комплексами.
В чем спускаться к обеду? Господи, а вдруг здесь, в этом доме, принято облачаться в смокинг? Или во фрак? Однако, чтобы надеть, смокинг (или фрак) неплохо иметь! А в моем распоряжении только однобортный костюм, хотя и вполне приличный. Значит, так тому и быть.
Я привел себя в порядок. Одернул лацканы, смахнул пушинку с плеча. Готов!
Готовый снести насмешливое удивление – эва, русский пентюх, без смокинга (без фрака)! – я спустился вниз.
Нервничал я напрасно. Люди, собравшиеся у стола и занимавшие друг друга беседой в ожидании приглашения к трапезе, одеты были если не по-домашнему, то уж во всяком случае не для банкета. Это не могло меня не порадовать, и я тут же воспрял духом.
– Джеймс Форетт.
– Урсула МакДоул.
– Стивен Карпински.
– Элвис Баум.
Считая миссис Носдах, я был шестым.
Хозяйка пансиона предложила всем занять свои места. «Свои» – потому что на столе лежали глянцевые карточки с тщательно выписанными именами присутствующих. Определив свое место, я сел, положил на колени салфетку и повернулся к Урсуле МакДоул.
– Позвольте предложить вам вина.
Все ли я правильно делал, нет ли – этого увидеть в глазах девушки я не сумел. Ладно, самое верное – держаться естественно. Даже если кому-то это и покажется комичным
– С удовольствием, – улыбнулась моя соседка. Ей едва ли было за тридцать. Неброской расцветки свитер, твидовая юбка и туфли на низком каблуке не прибавляли ей лет, как раз наоборот, каким-то чудесным образом подчеркивали ее молодость и спортивность. Льняные волосы, открытый взгляд голубых глаз, чуть-чуть обветренная кожа – Урсула МакДоул была воплощением телесного здоровья и душевной бодрости.
Человек справа от меня являл ей полную противоположность. Прежде всего потому, что был мужчиной. К тому же Джеймс Форетт был дряхл. Руки его дрожали, как у завзятого алкоголика, а лысый череп покрывали коричневые старческие пятна, над которыми паутинками витало не больше десятка упорно споривших со временем волосков. Черный сюртук, слегка порыжевший от носки и лет, сидел на нем безупречно. Чепуха, конечно, но у меня возникло подозрение, что престарелый мистер Форетт затянут в столь же древний корсет, – иначе как с помощью китового уса в таком возрасте сохранить столь величественную осанку невозможно.
– Никогда не имел удовольствия обедать с русскими, – прошепелявил он, поднимая на меня бесцветные рыбьи глаза, в которых не было и намека на симпатию.
– Не могу сказать того же об англичанах, сэр, – ответствовал я. Джеймс Форетт мне не понравился.
Стивен Карпински, сидящий напротив, прыснул и покраснел, устыдившись своей несдержанности. Это был коротко стриженый парень лет девятнадцати в рубашке с распахнутым воротом. В дальнейшем я понял, что довольно расхлябанный внешний вид, смешливость и общая несерьезность не соответствуют внутреннему содержанию: Стивен изучал право в Кембридже, одновременно на практике постигая премудрости юриспруденции в конторе известного лондонского адвоката.
Миссис Носдах, представляя мне Карпински, ненавязчиво дала понять, что благоволит юноше. Сейчас же, после его смешка, взгляд ее был суров.
– Еще сыра, Стивен? – холодно спросила она.
– Спасибо.
– Спасибо – да, или спасибо – нет?
– Нет.
Глаза Карпински, прятавшиеся за длинными пушистыми ресницами, продолжали искриться весельем. Я подумал, что человек, умеющий смеяться, заливаясь при этом девичьим румянцем, наверняка хороший товарищ.
– Позволительно ли будет поинтересоваться, что привело вас в Лондон?
Мне показалось, Элвис Баум задал вопрос исключительно для того, чтобы, пустив беседу в новое русло, разрядить вдруг ставшую достаточно напряженной атмосферу за столом. Хотя он не был похож на чувствительную личность – напротив, эдакий «белый воротничок», требующий от окружающих высокой оценки своего статуса. Абсолютно спокоен и безгранично уверен в себе. Однотонный пиджак, неброская сорочка, галстук с эмблемой частной школы. Все свидетельствовало об уравновешенности мыслей и желаний, которых, должно быть, у него было не так уж и много – строго «по плечу».
Да, вопрос был задан не из интереса, а из желания вернуть учтивое безразличие нашему разговору. А еще в голосе мистера Баума слышались покровительственные нотки. Очевидно, он до сих пор считал Лондон «городом городов», где вершатся судьбы мира. И для него было естественно, что сюда стекаются люди со всего света. Даже из России.
Я кратко изложил причины, приведшие меня в столицу некогда могущественной империи, ставшей ныне всего лишь одной из ведущих держав. Мое сообщение возымело неожиданно сильный резонанс.
– Вы занимаетесь творчеством Конан Дойла? – удивленно переспросила Урсула МакДоул.
– И правильно делаете! – подал голос Джеймс Форетт, клацнув вставными челюстями.
– Шерлок Холмс – наше национальное достояние, – внушительно произнес Элвис Баум. – Как и…
– …колонна Нельсона, – подсказал Карпински. – И Вестминстерский дворец.
– Стивен! – Миссис Носдах укоризненно тряхнула седыми кудельками, сквозь которые просвечивала кожа. – Впрочем, вы правы: как Вестминстерский дворец. Мистера Холмса знают во всем мире.
– И любят во всем мире, – добавил я, поклонившись хозяйке.
– И будут любить! – изрек мистер Баум. – Он настоящий британец.
– Любят не за гражданство, – возразила Урсула, насколько я понял, вложив в слова толику иронии. – И не за национальность. Любят за человеческие качества.
– Именно это я и имел в виду, – отрезал Баум. – В Холмсе сконцентрировано все лучшее, что отличает английский характер.
Я счел нужным поддержать девушку.
– В жилах Холмса текла и французская кровь – его бабка была сестрой художника Верне, хотя прежде всего он – потомок деревенских сквайров, создававших историю и благосостояние вашей прекрасной страны. И все же, полагаю, любят его не за это (Стивен опять хихикнул), а потому, что люди видят в нем человека, восстанавливающего порядок, преследующего и наказывающего подлецов и негодяев, защищающего обиженных и оскорбленных. Они и сами были бы не прочь записаться в герои, но дефицит способностей и стойкости не позволяет им уподобиться своему кумиру. Шерлок Холмс – идеал, и если бы сейчас какой-нибудь литературовед вдруг доказал, что Холмс не англичанин, а, скажем, датчанин, это не замутнило бы его лик и не сказалось на всеобщей – всемирной и вневременной! – любви к нему. Возможно, я излишне многословно излагаю свое мнение, мистер Баум, но феномен Великого Детектива… Эта тема давно меня волнует. Она горячит кровь.
Элвис Баум посмотрел на своих соотечественников, оценивая эффект, произведенный моей речью, потом взглянул на меня:
– Ваша восторженность приятна и достойна уважения. Что касается количества слов… Фигура мистера Холмса предполагает именно такое отношение, так что нет нужды отмерять слова на аптекарских весах.
– Вы прекрасно говорите по-английски, – отметила миссис Носдах.
Я улыбкой поблагодарил за комплимент.
– Язык Остин и Троллопа. Великолепный в своем консерватизме, – прошамкал Форетт.
Ему я не улыбнулся.
– И почти без акцента. Только выделяете «а», – сказала Урсула.
– Когда говорю по-русски, тоже выделяю. Как всякий москвич, – сказал я. – А вообще мне лестно слышать такой вердикт. Тем более – от англичан, и именно здесь – в Лондоне.
Мистер Баум переложил салфетку с колен на стол и, обращая к хозяйке пансиона слова благодарности, поднялся. Все последовали его примеру.
Стивен тронул меня за локоть.