Страница 20 из 91
- Сделаю по-твоему, Фленушка,- сказала Настя.- Сегодня же сделаю. А его видела? - прибавила она, понизив голос.
- Алексея-то?
- Да,- полушепотом промолвила Настя.
- Видела. И он тем же женихом беспокоится,- сказала Фленушка.- Как хочешь, Настенька, а вам надо беспременно повидаться, обо всем промеж себя переговорить. Да я сведу вас. Аксинья-то Захаровна велела мне в твою светелку перебраться.
- В самом деле? - радостно вскрикнула Настя.- То-то наговоримся...
- Не в том дело,- отвечала Фленушка.- То хорошо, что, живучи с тобой, легче мне будет свести вас. Вот я маленько подумаю, да все и спроворю. И, прищелкивая пальцами, весело запела:
Я у батюшки дочка была,
я у тысячника,
У тысячника.
Приневоливал меня родной батюшка,
Приговаривала матушка
Замуж девушке идти,
Да идти да и замуж
Девушке идти.
Во все грехи тяжкие,
Грехи тяжки поступить,
Тяжки поступить.
Да дождусь я, девка, темной ночи,
Во полночи уйду в темный лес,
Да и в лес.
За обедом Патап Максимыч был в добром расположении духа, шутки шутил даже с матушкой Манефой. Перед обедом долго говорил с ней, и та успела убедить брата, что никогда не советовала она племяннице принимать иночество. Больше всего Патап Максимыч над Фленушкой подшучивал, но та сама зубаста была и, при всей покорности, в долгу не оставалась. Настя молчала.
Отобедали, по своим местам разошлись. Патап Максимыч прошел в Настину светелку и сказал Фленушке, чтобы она подождала, покуда он станет с дочерью говорить, не входила б в светелку.
- Я нарочно пришел к тебе, Настя, добрым порядком толковать,- начал Патап Максимыч, садясь на дочерину кровать.- Ты не кручинься, не серчай. Давеча я пошумел, ты к сердцу отцовских речей не примай. Хочешь, бусы хороши куплю?
- Не надо мне, тятенька, подарков твоих,- сухо ответила Настя.- И без того много довольна. Не дари меня, только не отнимай воли девичьей.
- Какая это воля девичья?- спросил, улыбаясь, Патап Максимыч.- Шестой десяток на свете доживаю, про такую волю не слыхивал. И при отцах наших и при дедах про девичью волю не было слышно. Что ж это за воля такая ноне проявилась? Скажи-ка!
- А вот какая это воля, тятенька,- отвечала Настя.- Примером сказать, хоть про жениха, что ты мне на базаре где-то сыскал, Снежков, что ли, он там прозывается. Не лежит у меня к нему сердце, и я за него не пойду. В том и есть воля девичья. Кого полюблю, за того и отдавай, а воли моей не ломай.
- Да ведь ты еще не видала Снежкова,- сказал Патап Максимыч.- Может, приглянется. Парень молодой, разумный.
- Что молод, про то спорить не стану, не видала,- молвила Настя.- А разумен ли, не знаю.
- Я тебе сказываю, что разумен,- возразил Патап Максимыч.- Аль не веришь отцу?
- Верю, тятя,- молвила Настя.- Только вот что скажи ты мне: где ж у него был разум, как он сватал меня? Не видавши ни разу,- ведь не знает же он, какова я из себя, пригожа али нет,- не слыхавши речей моих,- не знает, разумна я али дура какая-нибудь. Знает одно, что у богатого отца молодые дочери есть, ну и давай свататься. Сам, тятя, посуди, можно ли мне от такого мужа счастья ждать?
- Да он не сам сватался,- сказал Патап Максимыч.- Мы с его родителем ладили дело.
- А! старики решили, значит! - улыбаясь, сказала Настя.- Пускай, дескать, детки живут, как себе знают... А скажи мне, тятя, как у вас речь про свадьбу зашла? Ты зачал али Снежков? Промолчал Патап Максимыч.
- Ведь не ты же, тятя, первый зачал,- продолжала Настя.- Не станешь же ты у богатых купцов своим дочерям женихов вымаливать. Не такой ты человек, дочерей не продашь.
Совестно стало Чапурину. Встал он с кровати и зачал крупными шагами сновать взад и вперед по светлице.
- Несодеянное говоришь! - зачал он.- Что за речи у тебя стали!.. Стану я дочерей продавать!.. Слушай, до самого Рождества Христова единого словечка про свадьбу тебе не молвлю... Целый год - одумаешься тем временем. А там поглядим да посмотрим... Не кручинься же, голубка,- продолжал Патап Максимыч, лаская дочь.- Ведь ты у меня умница.
- Прости меня, тятя, голубчик, что давеча я тебя на гнев навела,- склонив головку на отцовскую грудь, молвила Настя.
- Ну, и меня прости,- сказал Патап Максимыч, поглаживая волосы Насти и целуя ее в глаза.
- Только попомни, тятя, мое слово,- решительно и твердо проговорила Настя.- Коли вздумаешь меня силой замуж отдать, я над собой что-нибудь сделаю.
- Что сделаешь? - вызывающим голосом спросил Патап Максимыч.
- В скит уйду, черну рясу надену,- сказала Настя.- А возьмешь из обители,потеряю себя.
- Эк что вздумала!- вскрикнул тревожно Чапурин.
- Руки наложу на себя: камень на шею да в воду!- сверкая очами, молвила Настя.- А не то еще хуже наделаю! Замуж "уходом" уйду!.. За первого парня, что на глаза подвернется, будь он хоть барский!.. Погоней отобьешь - гулять зачну.
- Что ты, Настасья? - смутясь от слов дочери и понизив голос, сказал Патап Максимыч.- В уме ли?.. Да как у тебя язык повернулся такое слово сказать?
- К слову только сказала,- сдержанно ответила Настя.
- Не забирай же в голову пустяков,- строго, но тихо промолвил Чапурин, уходя из светелки.- Покуда прощай.
Патап Максимыч ушел в свою заднюю, прилег уснуть, но сон не брал его. Настины слова из ума не выходили. "Девка с норовом,- думал он.- С виду тихоней смотрит, а гляди-ка какая!.. "Уходом!.." Нет, ни окриком, ни плетью такую не проймешь... Хуже начудит... Лаской надо, делать нечего... "Уходом!.." Эко слово сказала !..
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
"Свадьба уходом" - в большом обыкновенье у заволжских раскольников. Это похищение девушки из родительского дома и тайное венчанье с нею у раскольничьего попа, а чаще в православной церкви, чтоб дело покрепче связано было. Венчанье у раскольничьего попа поди еще доказывай, а в церкви хотя не по-старому венчаны, хоть не посолонь вкруг налоя вожены, да дело выходит не в пример крепче: повенчанного в великороссийской с женой не развенчаешь, хоть что делай. Оттого при "свадьбах уходом" раскольники больше и бегают к церковному попу, особенно если бедняку удастся подхватить дочь тысячника.
Обычай "крутить свадьбу уходом" исстари за Волгой ведется, а держится больше оттого, что в тамошнем крестьянском быту каждая девка, живучи у родителей, несет долю нерадостную. Девкой в семье дорожат как даровой работницей и замуж "честью" ее отдают неохотно. Надо, говорят, девке родительскую хлеб-соль отработать; заработаешь - иди куда хочешь. А срок дочерниных заработков длинен: до тридцати лет и больше она повинна у отца с матерью в работницах жить.