Посещение

«Придешь домой, шурша плащом…»

Придешь домой, шурша плащом,Стирая дождь со щек:Таинственна ли жизнь еще?Таинственна еще.Не надо призраков, теней:Темна и без того.Ах, проза в ней еще странней,Таинственней всего.Мне дорог жизни крупный план,Неровности, ознобИ в ней увиденный изъян,Как в сильный микроскоп.Биолог скажет, винт кружа,Что взгляда не отвесть.– Не знаю, есть ли в нас душа,Но в клетке, – скажет, – есть.И он тем более смущен,Что в тайну посвящен.Ну, значит, можно жить еще.Таинственна еще.Придешь домой, рука в мелу,Как будто подпиралИ эту ночь, и эту мглу,И каменный портал.Нас учат мрамор и гранитНе поминать обид,Но помнить, как листва летитК ногам кариатид.Как мир качается – держись!Уж не листву ль со щекСмахнуть решили, сделав жизньТаинственней еще?

«Ты так печальна, словно с уст…»

Ты так печальна, словно с устСлететь признание готово.Но ты молчишь, а впрочем, ПрустСказал об этом слово в слово,Что лица женские поройУ живописцев на полотнахПолны печали неземной,Последних дум бесповоротных,Меж тем как смысл печали всейИ позы их, и поворота –Они глядят, как МоисейЛьет воду в желоб – вся забота!

Мужчина с розой

Мужчина с розой на портрете,Ее он держит меж двух пальцевЗа стебель гибкий и точеный,Перевернув к себе затылком, –Молодцевато и брезгливо,Как все мужчины.Что он мужчина, нет сомнений.Напрасно б венский аналитикСтарался розу допроситьС пристрастьем: нет ли фетишизма,Инверсионных отклонений, –Их нет, им неоткуда быть.К тому же, роза бессловесна,Полузамучена верченьемВ руке, не помнит, где мучитель,Где стол, где кресло, где букет.В кафтане, с пышными усами,Мужчина с розой полумертвойГлядит, не зная, что с ней делать.Вдохнуть тончайший ароматЕму и в голову, конечно,Прийти не может (то ли дело –Сорвать и даме поднести!).Так и должны себя вести,Так и должны чуть-чуть небрежноМужчины к жизни относиться,К ее придушенной красе,Как этот славный офицер(тут нету места укоризне), –Чуть-чуть неловко, неумело,Затем что нечто, кроме жизни,Есть: долг и доблесть, например.

«Любил – и не помнил себя, пробудясь…»

Любил – и не помнил себя, пробудясь,Но в памяти имя любимой всплывало,Два слога, как будто их знал отродясь,Как если бы за ночь моим оно стало;Вставал, машинально смахнув одеяло.И отдых кончался при мысли о ней,Недолог же он! И опять – наважденье.Любил – и казалось: дойти до дверейНельзя, раза три не войдя в искушеньеРасстаться с собой на виду у вещей.И старый норвежец, учивший враждеЛюбовной еще наших бабушек, с полкиНа стол попадал и читался в бедеЗапойней, чем новые; фьорды и елки,И прорубь, и авторский взгляд из-под челки.Воистину мир этот слишком богат,Ему нипочем разоренные гнезда.Ах, что ему наш осуждающий взгляд!Горят письмена, и срываются звезды,И заморозки забираются в сад.Любил – и стоял к механизму пружинЗемных и небесных так близко, как позжеУже не случалось; не знанье причин,А знанье причуд; не топтанье в прихожей,А пропуск в покои, где кресло и ложе.Любил – и, наверное, тоже любимБыл, то есть отвержен, отмечен, замучен.Какой это труд и надрыв – молодымБыть; старым и всё это вынесшим – лучше.Завидовал птицам и тварям лесным.Любил – и теперь еще… нет, ничегоПодобного больше, теперь – всё в порядке,Вот сны еще только не знают того,Что мы пробудились, и любят загадки:Завесы, и шторки, и сборки, и складки.Любил… о, когда это было? Забыл.Давно. Словно в жизни другой или векеДругом, и теперь ни за что этот пылПонять невозможно и мокрые веки:Ну что тут такого, любил – и любил.

Куст

Евангелие от куста жасминового,Дыша дождем и в сумраке белея,Среди аллей и звона комариногоНе меньше говорит, чем от Матфея.Так бел и мокр, так эти грозди светятся,Так лепестки летят с дичка задетого.Ты слеп и глух, когда тебе свидетельстваЧудес нужны еще, помимо этого.Ты слеп и глух, и ищешь виноватого,И сам готов кого-нибудь обидеть.Но куст тебя заденет, бесноватого,И ты начнешь и говорить, и видеть.