Посещение

«Я шел вдоль припухлой тяжелой реки…»

Я шел вдоль припухлой тяжелой реки,Забывшись, и вздрогнул у моста ТучковаОт резкого запаха мокрой пеньки.В плащах рыбакиСтояли уныло, и не было клева.Свинцовая, сонная, тусклая гладь.Младенцы в такой забываются зыбке.Спать, глупенький, спать.Я вздрогнул: я тоже всю жизнь простоятьГотов у реки ради маленькой рыбки.Я жизнь разлюбил бы, но запах сильнейВелений рассудка.Я жизнь разлюбил бы, я тоже о нейНе слишком высокого мнения. Будка,Причал, и в коробках – шнурочки червей.Я б жизнь разлюбил, да мешает канатИ запах мазута, веселый и жгучий.Я жизнь разлюбил бы – мазут виноватГорячий. Кто мне объяснит этот случай?И липы горчат.Не надо, оставьте ее на меня,Меня на нее, отступитесь, махнитеРукой, мы поладим: реки простыня,И складки на ней, и слепящие нитиДождливого дня.Я жизнь разлюбил бы, я с вами вполнеСогласен, но, едкая, вот она рядомСвернулась, и сохнет, и снова в цене.Не вырваться мне.Как будто прикручен к ней этим канатом.

«Времена не выбирают…»

Времена не выбирают,В них живут и умирают.Большей пошлости на светеНет, чем клянчить и пенять.Будто можно те на эти,Как на рынке, поменять.Что ни век, то век железный.Но дымится сад чудесный,Блещет тучка; я в пять летДолжен был от скарлатиныУмереть, живи в невинныйВек, в котором горя нет.Ты себя в счастливцы прочишь,А при Грозном жить не хочешь?Не мечтаешь о чумеФлорентийской и проказе?Хочешь ехать в первом классе,А не в трюме, в полутьме?Что ни век, то век железный.Но дымится сад чудесный,Блещет тучка; обнимуВек мой, рок мой на прощанье.Время – это испытанье.Не завидуй никому.Крепко тесное объятье.Время – кожа, а не платье.Глубока его печать.Словно с пальцев отпечатки,С нас – его черты и складки,Приглядевшись, можно взять.

Разговор в прихожей

Не наговорились. В прихожей, рукойС четвертой попытки в рукав попадая,О Данте, ни больше ни меньше, с такойНадсадой и страстью заспорить: – Ни рая,Ни ада его не люблю. – Подожди,Как можно… – (И столько же тщетных попытокОткрыть без хозяина дверь, позадиТорчащего.) – Вся эта камера пытокНе может нам искренне нравиться. – ОнПодобен всевышнему. – Что же так скучен?– Ну, знаешь… – И с новым запалом вдогонТрясущему дверь: – Если ты равнодушен,То это не значит еще… И потом,Он гений и мученик. – В чьем переводеЧитал ты его? Где мой зонт? – Не о томРечь, в чьем переводе. Подобен породеГранитной, с вкрапленьями кварца, слюды.И магма метафор, и шахта сюжета.Вот зонт. Кстати, в моде складные зонты.– Твой мрамор и шпат – из другого поэта,Не Данте нашедшего в них, а себя,Черты своего становленья и склада.По-моему, век наш, направо губяЛюдей и налево, от Дантова адаНаш взор отвратил: зарывали и жглиИ мыслимых мук превзошли варианты…Опомнюсь. Мы что, подобрать не моглиПросторнее места для спора о Данте?

«Заснешь и проснешься в слезах от печального сна…»

Заснешь и проснешься в слезах от печального сна.Что ночью открылось, то днем еще не было ясно.А формула жизни добыта во сне, и онаУжасна, ужасна, ужасна, прекрасна, ужасна.Боясь себя выдать и вздохом беду разбудить,Лежит человек и тоску со слезами глотает,Вжимаясь в подушку; глаза что открыть, что закрыть –Темно одинаково; ветер в окно залетает.Какая-то тень эту темень проходит насквозь,Не видя его, и в ладонях лицо свое прячет.Лежит неподвижно: чего он хотел, не сбылось?Сбылось, но не так, как хотелось? Не скажет. Он плачет.Под шорох машин, под шумок торопливых дождейОн ищет подобье поблизости, в том, что привычно,Не смея и думать, что всех ему ближе Орфей,Когда тот пошел, каменея, к Харону вторично.Уже заплетаясь, готовый в тумане пропасть,А ветер за шторами горькую пену взбивает,И эту прекрасную, пятую, может быть, часть,Пусть пятидесятую, пестует и раздувает.

«Сквозняки по утрам в занавесках и шторах…»

Сквозняки по утрам в занавесках и шторахЗанимаются лепкою бюстов и торсов.Как мне нравится хлопанье это и шорох,Громоздящийся мир уранид и колоссов.В полотняном плену то плечо, то коленоПроступают, и кажется: дыбятся в схватке,И пытаются в комнату выйти из плена,И не в силах прорвать эти пленки и складки.Мир гигантов, несчастных в своем ослепленье,Обреченных всё утро вспухать пузырями,Опадать и опять, становясь на колени,Проступать, прилипая то к ручке, то к раме.О, пергамский алтарь на воздушной подкладке!И не надо за мрамором в каменоломниЛезть; всё утро друг друга кладут на лопатки,Подминают, и мнут, и внушают: запомни.И всё утро, покуда ты нежишься, сонный,В милосердной ночи залечив свои раны,Там, за шторой, круглясь и толпясь, как колонны,Напрягаются, спорят и гибнут титаны.