Страница 11 из 12
Кроме того, Шекспир привез с собой поэму, которую дорабатывал уже здесь, в Тичфилде: «Венера и Адонис». Поэма о неразделенной любви Венеры к красавцу Адонису. Надо уже наконец писать что-то серьезное, а не только пьески для «народного театра»! Поэма была не лучшее произведение его, прямо скажем (следующая, про «обесчещенную Лукрецию», была лучше), но пользовалась успехом долго, особенно у молодых людей – в университетах и юридических иннах (колледжах). А их в одном Лондоне было четыре.
Он придал поэме посвящение, которое нравилось ему самому:
«Его милости Генри Ризли,
герцогу Саутгемптону,
барону Тичфилду…
Ваша милость!
Я сознаю, что поступаю весьма дерзновенно, посвящая мои слабые строки Вашей милости, и что свет осудит меня за избрание столь сильной опоры, когда моя ноша столь легковесна…
Покорный слуга Вашей милости…»
Во всяком случае, все так писали! Поэма герцогу пришлась по сердцу. Он сразу сказал, что созовет друзей, чтоб автор прочел поэму в их присутствии.
Чтение должно было состояться на следующий день или через день, но он вдруг вызвал Шекспира в кабинет и сообщил:
– Убит Марло!
Уилл был ошарашен:
– Как? Я ж его недавно видел!
– А ты его знал?
– Да, конечно. Мы даже с ним работали вместе какое-то время…
Граф обращался к нему на «ты» – хоть был и много моложе. Шекспир к нему на «вы» и «ваша милость». Общество, сословия, Англия – XVI век. Граф вкратце рассказал все в том виде, в каком дошло до него: Марло уехал в Дептфорд – вероятно, от чумы. Городок в десяти милях от столицы. Может, в пяти… Там встретился с приятелями в таверне. Была пьяная драка… (В те дни это была не редкость!) И один из приятелей убил Марло. Кажется, был спор, кому и сколько платить в таверне.
– Но… может, это дела Уолсингема. Знаешь, кто такой лорд Уолсингем?
– Нет, – сказал на всякий случай Шекспир. Но, разумеется, знал. Это был начальник тайной полиции королевы. Глава контрразведки против католиков и католических стран.
– Ты с ним не откровенничал, надеюсь? С Марло? Поговаривают, он был тоже один из них! Вроде бы от них он ездил в Нидерланды – следить за католиками. (Граф упорно намекал «на них». И было понятно.)
Кстати, граф вскоре после знакомства, несмотря на свою близость ко двору, да и к самой королеве английской, признался Шекспиру, что сам втайне католик. Шекспир, желая понравиться хозяину, сказал, что он тоже. Хотя еще не сделал окончательно выбор меж двух конфессий.
Он вспомнил таинственные отлучки Марло.
– Темная история. Он был большой авантюрист, – добавил граф. – Вообще нелегко нынче с вашим братом! Пред тем арестовывали Кида. Потом выпустили. Якобы он что-то наговорил про Марло… Под пыткой, конечно.
Он выкладывал подробности с некой лихостью человека осведомленного и гордого своей осведомленностью.
– «О нет, здесь ад, и я всегда в аду!..» – мрачно процитировал Шекспир.
– А что это? – спросил молодой граф несколько растерянно.
– Марло! «Трагическая история доктора Фауста».
– А у него была такая пьеса?
– И есть! – сказал Шекспир. – Но она пока не поставлена.
Позже, уже в Лондоне, Филд, типографщик из Стратфорда, который был решительно в курсе всего в столице, показал ему копию полицейского протокола о драке.
«…Названный Ингрэм Фризер… нанес тогда и в том месте упомянутым ранее кинжалом стоимостью 12 пенсов названному Кристоферу Марло смертельную рану над правым глазом глубиной в два дюйма и шириной в один дюйм…»
Когда Уилл читал это, названного Ингрэма Фризера уже давно выпустили из каталажки.
Давенант пытался представить себе театр Шекспира, каким он может возродиться теперь на том же месте и после всего, что претерпела Англия, и понимал, что все уже вряд ли совпадет с тем, что было.
Конечно, театр должен быть крытый – это Шекспир и его товарищи сами понимали, когда под конец стали чаще играть в здании Блэкфрайерз, на другой стороне реки.
…Широкий прямоугольник, сильно поднятый над полом и будто вызывающе вдвинутый в зрительный зал… Позади крытые помещения. Их замыкают с двух сторон два полукружья: подобье деревянного сарая с узкими ярусами по стенам, обращенными в зал. На самом заднем плане, поперек подиума, длинное толстое бревно, в которое справа воткнут огромный топор, каким в веке XV, да и в XVII рубили головы. Топор, конечно, обращен топорищем к зрителю…
Это видение м-ра Давенанта или уже театр? Мы не знаем. Но если считать, что весь мир – театр…
С боков вглубь пространства сцены тянутся перила моста, уходящего от нас, над перилами – частокол из вздернутых в небо шестов, где на каждом по человеческой голове, давно высохшей и утратившей облик: игрушка, маска…
Прежде чем начать репетицию «Генриха VI», Давенант прочел обращение Гамлета к актерам. Голос его дрожал сперва, и он слышал, как дрожит, – он боялся, что слишком гундосит, и актеры, верно, смеются про себя его дикции… Но после сам почувствовал, что голос обретает силу, и он уже не думал ни о чем…
Прошу вас, произносите эти слова, как я прочел их вам, легко и просто… если же вы будете их вопить, как это делают некоторые из актеров, то я предпочел бы, чтоб городской глашатай прочел мои стихи.
Но будьте во всем пристойны, потому что в потоке, в буре, я бы даже сказал, в самом вихре страсти вы должны соблюдать и сохранять чувство меры, которое придает ей нежность…
Но не будьте также слишком безжизненны, и пусть ваше собственное чутье будет вашим учителем. Согласуйте действие со словом и слово с действием. Особенно следите за тем, чтобы не переходить границ свободной естественности…[1]
«…Нанес упомянутым ранее кинжалом стоимостью 12 пенсов названному Кристоферу Марло смертельную рану над правым глазом глубиной в два дюйма и шириной в один дюйм…»
«О нет, здесь ад, и я всегда в аду!..» Шекспир чувствовал себя опустошенным.
Вместе с тем он не мог не думать о том, что его роль «ученика», в сущности, сыграна. И начинается другой спектакль.
Конец первой части
Часть вторая. Меркуцио
…Чума на оба ваши дома!
Почти следом за Марло умер Томас Кид. После общения с друзьями лорда Уолсингема. То была уже «английская» трагедия – не «испанская». У Кида при обыске нашли бумаги, принадлежавшие Марло. (Они с Кристофером дружили и снимали прежде одну комнату.) Их обоих с Марло обвиняли в чем-то, что они вряд ли совершили. Кид раскололся на допросе. Винить трудно, никто не знает, каков был допрос. После этого Марло и убили в Дептфорде.
Шекспир узнал обо всем, когда уже вернулся в Лондон. Главным источником его сведений был по-прежнему круг Саутгемптона. И граф Ризли (или Рэйзли – пишут по-разному) знал все из первых рук – из дворца. Он сказал почти с уверенностью, что от Марло хотели избавиться. Как от проштрафившегося сотрудника Тайного совета или как от драматурга – до конца осталось неясным, кому и чему он служил. Может, чаяли накрутить хвост и прочей пишущей братии?
Шекспир испугался. Его игры с историей Англии вели туда же, ему казалось, – и он приуныл. Кто-кто, а он никогда не был мятежником. Он не хотел в бездну – он боялся бездны.
Минутами ему хотелось даже бросить все и вернуться в Стратфорд, сделаться перчаточником. С расстройства он начал писать в том же Тичфилде еще одну поэму: о попытке украсть любовь женщины и о женщине, оказавшейся в этом случае выше похвал. «Обесчещенная Лукреция». Сюжет валялся под ногами: «Фасты» Овидия, это он знал с детства, с грамматической школы. О Лукреции, жене полководца Коллатина, изнасилованной Секстом Тарквинием – сыном римского царька. Об ее страданиях и самоубийстве при муже. (Династию Тарквиния после того согнали с трона, и Рим надолго стал республикой. В старину случались и такие сюжеты.)
1
Перевод А. Радловой (с двумя вставками из переводов Б. Пастернака и М. Лозинского).