Янтарь на снегу

‒ Не обижайся, Гинтаре, ‒ спокойно проговорил старый жрец. ‒ Не наше ли Писание учит прощению и смирению? Мне показалось или твои познания в этом вопросе были наиболее глубоки на исходных испытаниях в этом году.

Испытания проходили в конце весны, и, казалось, нет ничего страшнее, чем не сдать ту или иную дисциплину. За фолиант по древним рунам мы со старшими послушницами чуть не передрались даже. Казалось, наступил самый тяжкий период жизни ‒ целый месяц сплошных экзаменаций по всем предметам, которые мы ‒ старшие послушницы ‒ изучали в процессе пребывания в Обители. На сами испытания даже жрецы из столицы явились. Хмурые, важные, такие немногословные, только и изволили, что кивать на зачетных мероприятиях. А ты стоишь, постигаешь: то ли кивают они тебе на правильный ответ, то ли они так в шейных позвонках солевые отложения разминают. По окончанию испытаний нас всех пятерых, кто выпускался в этом году, позвали в этот самый покой, поздравили и вручили по свидетельству о пройденных дисциплинах, а также приглашали на служение в столичный Храм. Из вежливости, наверное.

В середине осени, на Жемну ‒ праздник сбора урожая, некоторых из нас посвятили бы, в законные жрицы Святой Пречистой Живы, и стали бы мы войдилутами ‒ истинными служительницами на благо людей. Звучит глупо и пафосно, ибо в миру девица должна мечтать о другом ‒ о замужестве, полном доме ребятни. Только кому сирота без гроша за душой нужна. Хотя находились и такие, кому везло. Как раз на следующей неделе свадьба нашей Вилхе и молодого кузнеца Стига, которого она зимой от ожогов излечила. Стиг все смеялся, что Вилхе исцелила его и ушла, а сердце с собою унесла. Ходил он в Обитель долго, пока жрец со жрицею не смилостивились и не разрешили им свидеться, а он без ухаживаний взял и позвал деву замуж. Вилхе сначала то ли со страха, то ли от переизбытка чувств сбежала от Стига и в келье своей заперлась. Переполох поднялся жуткий, в келью мы к ней ломиться стали, пока кузнец эту самую дверь вместе с петлями аккуратно не снял – получилось без грохота даже. Там в недрах маленькой комнатушки обнаружилась плачущая Вилхе. Стиг, как истый волот, девушку обнял и по спине огромной лапищей успокаивающе погладил. Больше она никуда не сбегала – куда ж сбежишь от таких лапищ то ‒ и согласие свое сразу дала. А после того, как мы всем девичьим скопом ее допросили, Вилхе созналась, что влюбилась в кузнеца уже давно, только уж больно деревенские девушки его охаживали, и не абы какие ‒ первые умницы и красавицы, куда там сироте из Обители. А предложение замужества, так и вовсе за дурную шутку приняла. Вот она и страдала молча, надеясь после экзаменаций и посвящения пойти в служение другой Обители.

Нас всех на свадьбу позвали проводить невесту в новую жизнь, как сестру. Выходит, что на гуляния я не попаду. Обидно. Теперь вместо этого я при королевском дворце столичную знать развлекать стану.

Вот, что сказать сейчас, когда на сердце так муторно. Оставалось только вздыхать.

‒ Вайдил Фьёрн, ‒ жалобно проныла я. ‒ Мне не хочется возвращаться к мирской жизни, тем более к своей семье.

Жрец подошел к своему столу и взял оттуда, ту самую грамоту, которую мы с Людей успели рассмотреть с чердака.

‒ Знаешь ли ты, дитя мое, что это такое? ‒ старик вопрошающе посмотрел на меня.

Мне ничего не оставалось, как смущенно опустить глаза.

‒ Королевское послание, ‒ тихо промямлила я.

‒ Да, рассмотрев красную печать с чердака, ты все правильно поняла. Видишь Красный сургуч – жди с дворца темных туч… Но прочитать, я думаю, ты ничего не сумела?

Я посмотрела на вайдила: сложно было понять, шутит ли он надо мной или пытается снять нервозность. Сегодня за каких-то пару часов все изменилось: я стала нужна при королевском дворе, хотя до этого сгинь я в Нангайских болотах, никто бы даже не почесался, а скромный вайдил Фьерн оказался сыном короля ‒ Оргельдом Бездомным, достославным воителем. С вайделой Беатой тоже оказалось не все так просто, подозреваю, что и ее чайничек для заваривания чая тоже не то, чем кажется на первый взгляд. От таких перемен голова пошла кругом, как бы ее и вовсе не потерять, второй не дадут ведь.

‒ Не успела, отче, ‒ выдохнула я. ‒ Да и как тут рассмотришь, с чердака то: почерк мелковат, щели меж досками узенькие, сколько к ним не притискивалась, ничегошеньки не разглядела.

‒ Конечно, еще чуть-чуть и пол под вами такого усердия не вынес бы, ‒ поняв, что вайдил не серчает за такое самоуправство, я воспряла духом, а то мало ли ‒ не хотелось расставаться плохо.

‒ Так вот, дорогая моя Гинтаре, ‒ продолжил жрец. ‒ Это не просто послание от короля, это приказ. Не терпящий ни обсуждений, ни разбирательств.

Батюшки, какие страсти закрутились! Никакой бы смелости мне не хватило, чтобы увидать такое и в самых заветных грёзах. Эдак еще в первый год своего пребывания в приюте я поняла, что за мной никто не явится. Дед с дядьями погибли, а от Легарта не было ни слуху, ни духу. Первую ночь, проревев тогда в подушку, я решилась на первый свой побег, но не вышло – удалось уйти не многим дальше, чем сейчас. А когда поймали стали учить уму разуму, как водится в приюте: молитвой, внушениями, да и кушаком досталось. Научили. Правда, ненадолго.

А ведь я мечтала. И даже зная, что родные меня не заберут, мечтать вырваться из благообразной приютской клети все равно не бросила. Грезилось мне в моих детских снах, как явится за мной рыцарь на коне ‒ не обязательно белом, ‒ усадит к себе и увезет меня в дальние дали. Но после того, как не ведающие границ и пресыщения иманцы напали на приречный городок и вырезали в нем половину люду, а вторую угнали в рабство ‒ это все со сбивчивых рассказов деревенских жителей, ‒ мои мечты слегка преобразились. Теперь рыцарь никуда меня не усаживал, он вручал мне меч и коня, и вместе мы шли бить врага. Ага! А после того, как я выросла, эти мечты стали не так уж и не оправданы.