Кислород

— «Как апельсин»…? — Джек, изумленный настолько, чтобы ненадолго утихомирить скребущуюся внутри похотливую тварь, нацеленную исключительно на этого ребенка, моргнул. Сплюнул успевшую забиться в горло воду, подавился, случайно заглотив незамеченный глоток ноздрями. После, откашлявшись, кое-как выдавил: — Хорошо, допустим, с апельсином я приблизительно понял, но, скажи-ка мне, как ты собираешься всё это остановить?! В смысле, если мы в самом скором времени чего-нибудь срочно не сделаем, то все, кто под нами, наверняка затопятся и вызовут тех, кто… Думаю, продолжение этой трагичной истории тебе известно и без меня, верно?

Непредсказуемый и неподражаемый мальчишка, к неожиданности просчитавшегося Джека полнящийся сюрпризами так же, как припрятанный в рукаве картежный джокер полнился брошенных из перчатки ножей да кривых хохочущих улыбок, сощурил играющие — или, если точнее, в прямом смысле заигрывающие — глаза, позволив себе прошившую до самых кишок обворожительную улыбку, следом за которой напряженная холодная война, витающая между ними еще совсем только что, бесследно спала, оставив воздушную легкость и то ли понимаемое и даже поощряемое мальцом, то ли существующее исключительно в голове Пота притяжение.

— Сейчас всё будет хорошо. Как надо то есть. Вот увидишь! Но нужно минуточку потерпеть, ладно? — с всё той же издевающейся ласковой улыбкой, приковывающей заряженным магнитом, пообещал сумасшедший птенчик. Надломил очередной — и, кажется, последний на очереди — поддавшийся пласт, а затем, сумев протиснуться в расширившуюся прореху на верхнюю половину угрем проскользнувшего туловища, принялся где-то там в потемках сослепу стучаться головой, чертыхаться, ругаться, отплевываться от потопляющей воды, но с неотъемным упрямством выпущенной на охоту псины прощупывать, отыскивать да шарить.

В какой-то миг он издал, перепугав взволнованно наблюдающего за гибкой спиной да подтянутой худой задницей Пота, то ли рассеянный, то ли удовлетворенный вздох, что-то нечленораздельное бормотнул, напрягся всем видимым корпусом, выудил левую руку да уперся ладонью в еле-еле держащуюся на соплях прогибающуюся стенку — или в то, что от той прискорбно осталось.

В ту же секунду извергающийся напор ослабел, запульсировал, полился неравномерными шлепками, утробно загудел. Потом, выблевав прямо на колени Джека остатки загаженной рыжей пены, и вовсе стих, тонко-тонко истекая в образовавшуюся внизу запруду хлипкими жалобными каплями…

— Краник, — выбравшись обратно наружу, отряхнувшись да обтершись от налипших на шкурку коррозийных пятен, победоносно усмехнулся лучащийся шальной улыбкой Уинд, кивком указывая на дыру, по обломчатым краям которой продолжал с довольством похлопывать оцарапанными и покрытыми кровоточащими бороздками трясущимися ладонями. — Там, на старой трубе, которую они попытались от нас спрятать, остался такой же старый краник. Открываешь его — получаешь свежую и чистую прекрасную водичку без всякого облучающего дерьма, а закрываешь — и вода больше чудесным образом не проливается. Так что проблема решена, я надеюсь… И да, ты можешь ее уже отпустить, эту несчастную железяку.

Джек послушно разжал пальцы, одобрительно, окинув детеныша хищным изучающим взглядом с ног до головы, присвистнул. Приподнявшись на затекшие ноги, размял хрустнувшую в пояснице спину, заглянул, чуть склонившись да с опаской просунув голову, в образовавшееся темное отверстие, и в самом деле находя где-то там, на обратной его стороне, очертания старого тугого вентиля, стекающего потными испаринами да пахнущего сырой грибковой плеснотой.

После, оставив тот в покое и повторно, не без уважения поглядев на сияющего всем нутром Уинда, с нажимом уточнил:

— Так теперь что же, мальчик… выходит, пьем?

Певчий птенчик, чумазый, уставший, мокрый, но донельзя осчастливленный и гордый — даже, кажется, не столько собой, сколько тем, что у них появилась нормальная безопасная вода, — вдруг покачнулся и, не успев ни удержаться, ни за что-нибудь ухватиться, там же, где и стоял, рухнул прямиком на задницу, подняв веер разлетевшихся во все стороны брызг. Впрочем, нисколько тем не расстроившись, провел по водной поверхности руками, бултыхнул, беспечно посмеиваясь, ногами и, состроив черт поймешь в чем виноватую моську, на которую у Джека вновь всё заныло да зажглось, с искренним смехом отозвался:

— Пьем, конечно! Пьем.

Мужчина, зрелищем этим завороженный, наклонился, протянул к мальчишке руку, осторожно погладил того по стремительно покрывшейся бледным румянцем щеке. Подумав и на всё с концами плюнув, тоже уселся в большую холодную лужу, подобрался поближе к заметно напрягшемуся, но не ставшему сопротивляться ребенку и, протерев влажной ладонью благодарно заскулившую шею, с прикрытыми от удовольствия глазами выдохнул:

— А заодно, пожалуй, еще и моемся. Не хотелось, конечно, этого признавать, но мы с тобой оба настолько «чистые», что обзавидовалась бы любая помойная крыса…

Феникс, фыркнув сквозь слабо поджатые губы, тихо-тихо хохотнул.

Отодранный от водоснабжения поверженный активатор, сваленный в ходящую кругами запруду, бессильно шипел, осунувшись надрезанными жилами мерно светящихся проводов.

☣☣☣

Промокшим, казалось бы, до самого подшкурка, им пришлось снять с себя обвисшие холодящие тряпки, кое-как пристроить те развешиваться по стенам да с тоской понадеяться, что те хотя бы через денек-другой в этой их новоявленной причудливой сырости удосужатся высохнуть. Уинд, в обнаженном виде чувствующий себя под острым прицельным взглядом много-много хуже, чем в виде худо-бедно одетом, быстро забился под щедро отданное Потом одеяло, кутаясь по подбородок и старательно прикрывая смущающие причинные места, а сам мужчина…

Сам мужчина, устраивающий очередной спятивший балаган, как назло то и дело маячащий перед глазами неприкрытыми гениталиями, ничего и никого стесняться принципиально не собирался.

Явно подмерзая, но желая то ли побольше позлить, то ли черт знает чего еще добиться, он сидел перед панически отворачивающимся Фениксом совершенно голым, сверкая внушительных размеров эрегированным достоинством; всякий раз, как взгляд красного, что отмороженное и взваренное мясо, Четырнадцатого, изо всех сил пытающегося не думать о причине, по которой у этого кретина стояло, падал ему между ног, кудлатый ублюдок нахально растягивал губы в веселой ухмылке и, раздвигая бедра пошире, как бы невзначай задевал ладонью этот свой паршивый взвинченный член.

— Что, тебе все-таки нравится, но ты настолько привык притворяться невинной да целомудренной овечкой, что никак не можешь в этом признаться, а, ангелок? — спросил в конце концов тот, когда Уинд, не зная, куда себя деть, снова покосился вниз, очерчивая заволоченным стыдом взглядом чужую темную плоть.

Они сидели на кровати, спасаясь от растекшегося на полу моря, и, вдоволь напившиеся, навозившиеся, будто последние дураки, в воде да дочиста отмытые, как раз собирались распотрошить завернутый в бумагу ужин, когда щеки и шея Феникса от наглого заявления Пота, наверняка, если судить по смятому перекошенному лицу, мучившегося нешуточной болью, вспыхнули и занялись сухим потрескивающим трутом.

— Что мне… по-твоему, должно… нравиться…? — перепуганным севшим голосом спросил мальчишка, то ли действительно не втыкая, к чему с трудом дышащий скот клонит, то ли ханжески продолжая напускать обманчивый вид. Взгляд, зацепившийся за нервозно ошивающуюся рядом с мокреющей плотью ладонь, он тем не менее быстро перевел повыше, на лучащуюся лживой бодростью смуглую физиономию. — Ума не приложу, о чем таком ненормальном ты опять болтаешь, психопат…

— Вот как? Ума не приложишь, значит, бедный, непросвещенный ты наш ягненочек…? В таком случае давай-ка я тебе подсоблю. О штучке, мальчик мой. Я спрашиваю тебя о моей штучке, на которую ты так живописно таращишься, будто жизни без нее больше не представляешь, — без хождений вокруг да около и всяких там обиняков сообщил, как в лоб выстрелил, паршивый Джек, прищурив до узких-узких кошачьих щелочек похабные блудливые глаза. — Быть может, ты хочешь ее потрогать, м? Пощупать? Попробовать на язычок? Познакомиться, так сказать, поближе?