Лилия для Шмеля

По нему мчались конки с пассажирами, сидящими даже на крышах. Рельсы для местного общественного транспорта пересекали улицу в нескольких местах. Так же спешили извозчики, повозки и кареты. Нет, не просто кареты, а КАРЕТЫ!

Отполированные до блеска, они невольно обращали на себя внимание. Несмотря на грязь, колеса с яркими ободьями оставались чистыми. А что уж говорить об ослепительных гербах?! На рифленых частях тусклые солнечные лучи так и играли, заявляя простолюдинам, что аристократы — это нечто восхитительное, недосягаемое, лучезарное, лучшее.

Я думала, что сейчас мы тоже поедем на конке, но нет. Из-за экономии денег своими ноженьками потопали в гору.

Мощеные тротуары от проезжей части отделяли аллеи с пожелтевшими деревьями, но от запаха навоза они не спасали. Кажется, когда мы доберемся до мэрии, амбре от нас будет исходить адское.

Чем дальше шли, тем более чинно выглядели горожане. Нарядные дамы с зонтами-тростями вышагивали, высоко задрав голову в смешных шляпках (про свою я вообще молчу). Мужчины в костюмах, выходившие из здания банка — давящего, монументального, с золотыми буквами на огромной вывеске. И между ними шныряли грязные мальчишки, пристававшие к прохожим. На нас они не обращали внимания, хотя… Стоило подумать, один прицепился к нам:

— Мадам, мадам, подайте на хлебушек?! — монотонно, заученно заканючил мальчика.

— Пшел с дороги! — высокомерно ответила Эндина, но попрошайка, давно привыкший, что без настойчивости и снега зимой не допросишься, не унимался:

— На хле-ебушек… — продолжал гундосить он препротивнейше, пытаясь схватить ее за юбку, за что и поплатился: она ловко отвесила ему пинок под зад и бросила гневно:

— Лети, голубушек!

Я дар речи потеряла. Понятно, в кого пошла младшенькая — в мамулю.

Вроде бы шли мы недолго и небыстро, но я взмокла и сбивчиво дышала. Да какое тут сбегать — не сдохнуть бы! Тело Корфины слабенькое, нетренированное, к ходьбе непривычное, еще сил от постной диеты почти нет. Да и ноги я промочила, поэтому когда наступала на левый ботинок, он громко чпокал. Из-за чего мать Фины снова начала злиться:

— Сейчас перейдем дорогу и наймем извозчика! Не изгваздай подол, клуша, иначе стыда не оберемся! — уверенная, что дело в шляпе, и мое сопротивление подавленно, она больше не стоила из себя заботливую мамочку. — В мэрии ступай на носочках, чтобы не позориться дырявыми ботинками!

Таща меня за локоть, она вышла к дороге и подняла руку, подзывая извозчика, но и с ним удалось договориться не сразу.

Первый, что подъехал к нам — толстый, красномордый — потребовал самерс.

— Это-то до мэрии? — возмутилась Эндина.

Тогда он дернул поводья и уехал.

Лишь с третьего раза нам повезло, и нас согласились довести за четыре поверса. Что это такое и какое соотношение — понятия не имею, но главное уяснила: торговаться надо!

Вообще-то, пока Эндина торговалась, я думала, что она жадная, но оказалось, что это извозчики наглые. До мэрии рукой подать, а они хотели содрать целый самерс! Мы бы и пешком дошли за пять минут, но в этом мире приличные люди пешком не ходят, поэтому Эндина решила схитрить.

Мэрией оказалось трехэтажное желтое здание с колоннами и кованой оградой, у которой стоял швейцар. Мы подъезжали к ней, и на меня напал страх. Бежать сейчас? Сил нет. Покориться судьбе — да ни за что! В итоге я решила, что сбегу выходя из магистрата, когда отдышусь и продумаю план бегства. Для этого огляделась по сторонам, определяя, где какие закоулки, однако мать тут же цыкнула:

— Не вертись!

Извозчик остановился у ворот, помог нам спуститься. Эндина расплатилась и торопливо потянула меня ко входу. Она вытянулась в струнку, сделала лицо непроницаемым и, когда швейцар в синей форме грозно рявкнул:

— Куда? — ответила напыщенно: — Нам назначено, — так, будто выплюнула золотой. — Барисса Мальбуер.

Он покосился на нас, оценивая, но не спешил двигаться с прохода. Тогда мать Фины отчеканила:

— Вон с дороги!

Она даже не смотрела на швейцара. Он был для нее мешающим столбом. И именно ее высокомерие убедило остолопа, что перед ним действительно барисса, после чего с поклоном отстранился.

Проходя мимо него, я выше задрала голову и даже встала на цыпочки, чтобы скрыть, что мы совсем уж обнищавшие аристократы в дырявых ботиках.

Просторный вестибюль был заполнен людьми, жаждавшими попасть к мэру. И как только мы попытались пробраться ближе в двери с золоченой табличкой, поднялась громкая волна недовольства.

— Куда! Не прежде меня! — заверещал толстый, лысый дядька в лоснившемся, заношенном костюме, за ним другие. Как назло простолюдины собрались коренастые, невежественные. Таким несознательным гражданам наше особое положение придется доказывать аристократической кровью, которую нам за нарушение порядка очередности они любезно и пустят.

Эндина пренебрежительно оглядела просителей, вздохнула и присела на край скамейки.

Наверно, ей, спесивой дворянке, унизительно сидеть в общей очереди с дурно пахнущим мясником, пришедшим получать лицензию на поставку в город мяса, или с уставшей вдовой, надеявшейся выпросить повышения пособия по потере кормильца. Эндина злилась, я же сидела спокойно, наблюдая за людьми. Но чем больше присматривалась — отчетливее понимала: мир иной, а проблемы те же. Зато услышала, что нужна торговка в лавке, и название ее запомнила — вдруг найду рабочее место.

Вдыхая разнообразные запахи, я радовалась, что перед выходом ничего не ела. Тут гадалкой не надо быть, чтобы по исходящему от соседа амбре определить его профессиональное призвание и степень обеспеченности.

Когда, наконец, дошла наша очередь, и из кабинета мэра донесся голос секретаря:

— Следующий! — Эндина, взвинченная до предела, вздрогнула, однако несмотря на волнение, поднялась со скамьи степенно. Я тоже встала и на одеревеневших ногах робко последовала за ней.

Глава 5

В большом светлом кабинете, с лепниной, дорогим полированным столом, заставленным добротными канцелярскими принадлежностями, сидел дородный мужчина. Рядом с ним за небольшим столиком, заваленным бумагами, располагался худой, носатый секретарь.

У стола стояли стулья, но сесть нам не предложили, наверно, чтобы не засиживались.

— Я вдова баронесса Мальбуер с дочерью… — представилась Эндина, и мэр, не отрываясь от своих записей, сухо отрезал:

— Если пришли просить о воспоможении на приданое — нет.

— Нам нужно разрешение на вступление в брак.

— А при чем тут я? — толстяк наконец-то поднял круглую голову с хомячьими щеками и оглядел нас прищуренными глазками.

— Моя дочь полюбила разночинца.

Мэр скривился как при приступе зубной боли.

— Вопрос сложный, нужно подумать… — затянул он шарманку. Подозреваю, что намекает о денежке, а у нас нет лишних, дабы позолотить потную, пухлую лапку! От надежды, что все еще может обойтись, я воспрянула, но тут дверь широко распахнулась, и в кабинет мэра вплыла старуха с крохотной собачкой на руках.

Ее индиговое, шелковее платье отливало на свету глянцем. Кружева щедро покрывали пышную юбку, и слоев в ней было уж поболее, чем в моей. И украшения, душегрейка меховая и шлейф духов свидетельствовали, что она очень влиятельная дама.

— Ридвик! У меня важное дело! — не терпящим возражений тоном произнесла внезапная посетительница. Наткнувшись на нас, она даже не соизволила выйти и подождать. Наоборот, подошла к стулу и вальяжно села. — Или вы заняты? — Спросила тоном, намекающим, что ждать и не подумает.

— Нет, нет, графиня! — мэр подскочил со своего места и поклонился старухе. — Уже отпускаю просителей.

— Так мы можем надеяться на разрешение? — вклинилась Эндина, решив воспользоваться случаем.

— Нет, подобный мезальянс требует тщательных раздумий и сверки с гербовой книгой.

— Мезальянс?! — насторожилась старуха и недовольно поджала губы.

— Баронесса Мальбуер просит разрешения на брак для дочери с разночинцем… — пояснил мэр, видом показывающий, что нам пора выметаться. Мы не к месту.