Защита

«12 апреля, – записала в тетрадь Дарья Семёновна, – Мокашов пришёл на работу со звонком». Она подумала: что ещё записать? Она ничего не выдумывала и записывала то, что знала наверняка. Несколько раз поднимала трубку распараллеленного с кафедрой телефона, однако всё неудачно. Иногда там не опускали трубку или опускали косо на рычажки – тогда

и здесь были слышны разговоры из соседней комнаты. На этот раз ничего не выходило. Тогда она взяла требование на радио-материалы и понесла его на подпись заведующему научно-исследовательским сектором. По пути она опять потрогала дверь кафедры. Из-за двери одними гласными доносился голос Кирилла.

3

– Предадимся играм! – орал Кирилл. – Только без стука. А в обед пиво. Первая кружка до желудка, думаю, и не дойдёт – превратится по пути в пар. Первая кружка – что первая любовь. Как вы насчёт любви, мадам?

– Не терплю пива, – сказала Люба, поглаживая кончиками пальцев лицо. Глаза она подвела, и губы тоже были синими. Наверное, слюнявила карандаш. – Что вы находите в пиве? – морщилась Люба. – Жидкое мыло. Пена одна.

«Пусто пока, – подумал Мокашов, – хотя это ненадолго. Кафедра соберётся к десяти. За окном кафедры и днём некая лунность, но сегодня сумрак и пустота рождали чувство тревоги. Тревога отзывалась во всём. Точно там – между сердцем и диафрагмой – зацепили крючком и начали тянуть. Но это эмоции, а по делу – нужно дождаться шефа и объясниться. Дождаться обязательно!»

– Зачем ты мажешься? – спрашивал Кирилл.

– Не твоё дело. Терпеть не могу, когда мужчины вмешиваются.

– На месте твоего мужа… – настаивал Кирилл.

– Он тоже любит совать нос не в своё дело.

– Ты бы не мазалась.

– Не твоё дело. Я и так почти не мажусь. Посмотрел бы на других!

– Ты хороша и так.

– Ну, конечно.

«Может, плюнуть? – подумал Мокашов. – Плюнуть на всё и уйти, как уходишь от неудобного локтя в метро. Вычеркнуть неудобное: Теплицкого, Дарью Семёновну, вчерашнее… И жизнь будет состоять из текста и пауз».

– Ты что бормочешь? – спросил Кирилл. – Уселся в углу и бормочет себе под нос.

«Плюнуть, уйти и начать всё сначала. Заманчиво начинать! Прекрасно жить дважды. Сначала начерно, затем набело. По новой заняться, например, пилотируемым Марсом, а здешнее бросить коту под хвост. Такая выпала ему жизнь: бросать, когда получается, и начинать сызнова».

– Ты что бормочешь?

– Жить нужно так, – сказал Мокашов, – точно остался один год.

– И…

– Умнеть понемножку.

– Пока поумнеем, эра пройдёт.

– Какая эра?

– Наша эра, собственная, и придут другие шустрые мальчики и то же самое скажут нам. Пока будем умнеть, – повторил Мокашов, – сами Дим Димычами станем.

– А что? И Дим Димыч когда-то был орлом. Кандидатская его была актуальна, и с искрой божьей.

– И где она?

– Что?

– Искра.

– Блеснула и пропала.

– Хорошо, а пока предадимся игре.

4

Они расставили фигуры и отключились от мира, время от времени бормоча под нос какие-то, только им понятные слова. Телефон зазвонил резко и неожиданно.

– Любочка, если меня, – попросил Мокашов, – то меня нет.

– Да? – сказала Люба. – Кого? Мокашова? Его нет. Нет, он здесь, но вышел. Куда? За дверь, разумеется.

– Любчик, кончай, – сказал Кирилл.

– Давай сюда, – потянулся Мокашов. – Не можешь без фокусов.

– Мокашов, оказывается, нашёлся, – объявила Люба, – и рвёт трубку из рук.

– Алло, – произнёс Мокашов.

– Здорово, старик, – поприветствовала трубка. Голос был незнакомым. – Ночевать нужно дома.

Нашли время разыгрывать.

– Куда звоните? – строго спросил Мокашов.

– Aлло, – весело отозвалась трубка, – Борис Крокодилыч?

– Aлло, кто это?

– Я просто не могу, – пожаловался кому-то голос в трубке. – Совершенный склеротик!

– Алло! Алло? Славка? Громче давай.

– Улетаем, старик. Так и не увиделись.

– Где вы, черти?

– Улетаем, напишем…

– Слав, Славка!

А в трубке с механическим постоянством гукали гудки. В десятом часу позвонила Инга:

– Ты соображать в состоянии?

– А что есть основания разговаривать в таком тоне?

– Есть. Но это особый разговор. Вчера были ребята. Ждали тебя. Оставили записку. Она на столе. Ты её, конечно, не видел. Приходи пораньше.

– Сейчас я встану и объявлю: бросайте работу, у моей жены сплин!

– Когда тебе нужно, ты приходишь.

– Знаешь, это разговор в пользу бедных. Давай лучше закончим его. И вообще…

Но она уже положила трубку. После звонка появился Семёнов.

– Семёнов пришёл! – заорал Кирилл. – Семёнов пришёл!

– Перестаньте дурачиться, – улыбался Семёнов.

– Семёнов пришёл!

– Не надоело?

На лбу Семенова красовался синяк.

– Хорошо тебя встретили вчера.

– Не вчера, – слабо улыбался Семенов.

– Сегодня? Опохмелялся уже?

– Ночью попить вставал. Шёл в темноте, расставив руки. – Семёнов вытянул руки, – и налетел на дверь. Понимаете? Дверь между руками попала.

Семёнов оглядел всех. Даже Люба улыбалась из-за машинки.

– Что не спрашиваете? – сказал он, наконец.

– О чём?

– Как дверь?

– Действительно.

5

И они снова захохотали. Дарья Семёновна прошла через коридор и заглянула за дверь кафедры. Люба сидела за машинкой, а лоботрясы, сидя на столах, клонились в стороны от хохота.

«Ничего, – решила она пpо себя. – Скоро это закончится. Дим Димыч вам покажет кузькину мать! Соплячка, – это она о Любе, – а тоже воображает из себя. Знать надо своё место. Скромно вести себя. Сиди, отстукивай на машинке. Машинисток теперь – пруд пруди. Дмитрий Дмитриевич покажет вам, как нужно работать!» – подумала она. Если бы её спросили: как именно, – она бы задумалась. Но Дарья Семёновна твёрдо знала, что это точно не болтаться без дела, не чесать языками, не смеяться в рабочее время.

6

– Ты чего пришёл? – спросил Кирилл Семёнова.

Тот не спеша раздевался, вешал на гвоздик за шкафом плащ.

– Есть дело.

– С кем? С шефом? Думаешь, он сегодня вспомнит о тебе?

– Не вспомнит – напомним. – Семёнов пригладил волосы, снял, скосив глаза, с плеча пушинку, дунул на неё. – А вы вчера давали гастроли. Особенно Мокашов. Презабавное, доложу вам, зрелище: на арене Мокашов.

– Не болтай глупостей.

– С Протопоповым женщин обсуждал…

– Не может быть…

– Я пытался запомнить. Вроде бы… женщины делятся на «ос» – у них поперечные предупреждающие полосы. И на «зебр» – у этих полосы подчёркивают линии тела.

– Какой ужас! – вздохнул Мокашов.

– Позвала я шефа, – рассказывала Люба, – а Генриетта с Теплицким целуются взасос. У всех на виду. Шеф прямо позеленел. Я бы не вынесла!

– Ты явно завидуешь.

– Чему? Разврату? Все вы мужики одинаковые… После защиты зашла на кафедру, а Протопопов принялся обнимать.

– Это он от радости, что защитился.

– За грудь от радости? Я его папкой с размаху по голове стукнула…

– Люба, у тебя определённо есть шанс.

– Какой? С кафедры вылететь?

– Домой на метро ехали, – рассказывал Семёнов. – И ребят встретили. Славка, Маэстро, Вадим. Думаю, галлюцинации начались. Постарели чуть. Но это из другой жизни.

«Паршиво-то как, – подумал Мокашов. Лицо его стало страдальчески скорбным. – Приезжали ребята. Где они теперь?» В голове его были пустота и неразбериха. Не боль, а предчувствие боли, или, скорее, остатки её.

– Ты чего сморщился? – взглянул на него Кирилл. – Обязательно нужно пивка.

– Ты зачем о бронеяме болтал? – вспомнил Мокашов. – За язык тебя тянули?

– А ты тоже додумался! Перед защитой в бронеяму полез.

– Совсем забыл, понимаешь? Из виду упустил.

– Ещё эпизодик хотите? – не унимался Семенов.

– Довольно! Достаточно самодеятельности, – сказал Кирилл. – Давайте-ка всё по порядку.